– От поцелуя меня не убудет, – проговорила Топоркова, услышав, как хлопнула дверь. – Он сделает лучше, чем слесарь, и платить не нужно. Славный парень. Веселый, лишь жалкий какой-то. Но есть у него одно качество стоящее – покладистый. Мужчин, Маня, нужно знать. Вон видишь, красивые обои, немецкие – его дело. А вот на кухне обои – достал один красивый, но неверный мужчина. Я его чуть не полюбила, да вовремя спохватилась. Все сделал, достал, обклеил, собирался в гости ходить, потом исчез. Нету его уж год. Потом объявился, да я его выгнала. Были у меня такие случаи, когда дело имеешь с алиментщиками. Он оказался женатиком.
– Ой, Аленка, космы твои их жены повырывают.
– Кто их знает, женатики они или нет? Они же, паразиты, скрывают, а на лице не написано: женатик.
– Но все ж, Аленка, нельзя… скандалов не боишься? – не соглашалась Мария, никак не понимающая Топоркову, достойную, безусловно, всяческих похвал за свою образованность и за то, что Аленка никого и никогда не боялась; слыла она в Поворино смелой и дерзкой, не дававшей никому спуску. Но сейчас Мария не смогла согласиться с ее мыслями и поступками, хотя и сомневалась в своей правоте, ведь Аленка, такая умная и хитрая, наверное, уж разбирается в хорошем и плохом. Эти доводы развеяли опасения Марии, и она снова стала ловить каждое слово подруги, завидовать ее простым жестам, словечкам, мыслям.
– Тебе, Манька, не хватает прописки, надо устроиться работать в ЖЭК, получить квартиру, – заговорила назидательно Топоркова, освобождая место для трудового подвига Лене – Митиному брату. – ЖЭК сейчас – это всемогущая монополия. ЖЭК все может! Больше министра. Или замуж выходи, получишь прописку, а там поглядишь: жить ли или не мучить себя с товарищем мужчиной. Але? Правильно? Ты такая, что не отсудишь квартиру, бросишь все – и бежать. Такое у меня было. Но я сдержалась. Зачем же, думаю, мой бывший муженек меня эксплуатировал год? Вот и ты подумай. Скажи себе: стоп! Без квартиры трудно. Ты человек с достоинством, и знаешь, есть у тебя цвет лица, волосы, фигура – все есть, что играет не последнюю роль в жизни нашей. Особенно в таком большом городе, как Москва. Надо бороться за место, надо побеждать.
– Я, Аленка, не знаю, я в строительный институт попробую поступить.
– Но уж поздненько. Маня, – грустно проговорила Топоркова, и Мария поняла, что подруга не верит в ее возможности поступить учиться.
– Лучше поздно, Аленка, чем никогда, – в задумчивости отвечала Мария и чуть было не разревелась. Она неожиданно почувствовала обиду на подругу, что не верила в ее силы, а себя – слабой и не понимающей того, о чем говорила Топоркова.
Аленка снова и снова настойчиво указывала ей верные пути спокойной жизни, которая может принести счастье, а может обернуться и несчастьем, но все эти советы никак не вязались с представлениями о жизни самой Марии. Вот какая путаница, даже голова заболела. Она вышла на балкон. Внизу, напротив дома, стоял «Запорожец», возле него суетился человек.
– Манька, ты меня не слышишь, что ли? – громко спрашивала Топоркова, подойдя к балконной двери.
– А чего такое?
– Да тебя не докричишься. Я говорю, а ты меня не слушаешь. – Сердито ворча, Топоркова вышла на балкон и помахала рукой стоящему внизу Митиному брату. Аленка успела уже переодеться в джинсы, голубую шелковую японскую кофту; вся она была опутана, как говорят, деловыми мыслями с ног до головы, лицо приняло выражение строгой собранности. – Ты меня слушай! Не понимаешь, я тебе даром говорить не буду. В Америке есть институт идей, и если ты принесешь в институт блестящую идею, ты станешь миллионером! Поняла? А я тебе даром даю идею. Себя разорю ради тебя. Понимаешь? Главное в жизни нашей – мысль. Или – идея. Чтоб не ошибиться.
Слушай меня и не ошибешься. Поняла? Нет? Если ты, предположим, поступила б на работу в ЖЭК, то на первых порах тебе дадут комнату, а потом – квартиру. Но только дадут за заслуги. Дура! Даром никто стараться ради тебя не будет, таких, как ты, хотя и красивых, немного, но в принципе – просящих-то много! Тетка – неплохо, как один из вариантов. Но ты для них – «пришествие бедной родственницы»! Ты, по их понятиям, хочешь откусить от их пирога кусок. Знаешь, Маня, на всех один пирог, каждому хочется откусить кусочек поболе. Переходи скорее в общежитие.
– Аленка, чего ты меня учить взялась, я пришла поговорить с тобой по душам, – разозлилась Мария, собираясь уходить, потому что ей стало неприятно от нравоучений подруги, советов, озабоченности, ее делового вида; даже квартирка Топорковой неожиданно сейчас показалась какой-то маленькой, неказистой, и все заботы о ремонте водопровода в выходной день с помощью Митиного брата – все это показалось каким-то мелким и неприлично эгоистичным. Нет, Мария так бы не смогла! Зачем? Она и пришла к подруге поговорить, посоветоваться о житье-бытье, может быть, даже поплакать, вспоминая детство в родном их городке. Ведь есть же в жизни какие-то милые сердцу вещи и события, о которых приятно вспоминать, которые не продашь ни за какие деньги и ни за какие деньги не купишь. Они, эти вещи и события, как-то оживляют человека, придают силы на предстоящие дела, связывают с милым домом, с близкими, без которых никто еще не прожил настоящую жизнь. Но на каждую попытку Марии направить разговор в русло воспоминаний Топоркова отвечала своими соображениями, и выходило, что она, Топоркова, наоборот, поскорее хотела бы забыть прошлое, устремляясь в будущее.
Когда вернулся с инструментом Леня, Топоркова оставила свои нравоучения и полностью переключила внимание на ремонт водопровода – сначала на кухне, потом в ванной. Мужчина усердно пыхтел, стучал ключами, не забывая в то же время отпускать шуточки, рассказывать анекдоты и громче всех смеяться. Одну байку он не захотел рассказывать только Аленке, позвал Марию и при ней, громко выделяя каждое слово и придавая ему какое-то сверхзначение, говорил:
– Один большой начальник протер глаза после большущей опохмелки и кричит: «Иде я? А у начальника большого большое количество заместителей, они подумали, что к начальнику пришла большая мысль. Они кричат в одну глотку: какая идея? Говори, мол. «Иде, – кричит начальник, – я нахожусь?!»
– Знаешь, Митин брат, ничего тут смешного не нахожу, – проговорила Топоркова резковатым голосом захохотавшему мужчине, но, так как тот хохотал, не обращая на нее внимания, она повернулась к Марии: – Чего он, Маня, рехнулся?
– Иде я? – Митин брат закатывался в неудержимом смехе, отложив свои слесарные дела и держась за живот. – Иде я? Иде?
– Знаешь, Митин брат, ты долго будешь кричать? – спросила Топоркова.
– А тебе не смешно разве, Алена? – удивился он, как-то остывая сразу.
– Мне – нет! Чушь какая-то! Алкаш и есть алкаш, даже если он и начальник, и что тут такого, – проговорила Топоркова, стремившаяся как можно скорее закончить с ремонтом водопровода. – Давай, Митин брат, за дело.
– Человеку смешно – и пусть смеется, – сказала Мария. – Я, Аленка, пожалуй, пойду.
Но уйти ей сразу не удалось, потому что на кухне раздался дикий вопль подруги. Из трубы хлынула вода, залила кухню. Срочно по телефону был оповещен об этом сам начальник ЖЭКа Ромуальд Иванович Капитолийский. Топоркова имела полное право тревожить его в любое время суток по причине вполне житейской: она помогала ему готовить к защите дипломный проект.
Ромуальд Иванович в таких случаях действовал решительно, откладывал свои дела и устремлялся на помощь. К своей работе начальник ЖЭКа относился спокойно, старался не тревожиться по малому поводу, а если приходилось все же тревожиться и выполнять чью-нибудь просьбу, то делалось это с таким именно подтекстом, что он, Ромуальд Иванович, совершает тягчайшее преступление против своей натуры и делает одолжение жильцу исключительно из гуманных общечеловеческих соображений. На сорок седьмом году жизни Ромуальд Иванович обнаружил на оскудевшей ниве своего интеллекта неисчерпаемый кладезь ума – и решил окончить институт.
До этого он жил так, будто находился в полусне. Бывает, утром человек никак не может отойти от сна: так и он дремал, только отчасти занимаясь своими личными делами. Нет, не запивал. Нельзя же считать употребление спиртного в пределах дозволенного пьянством. Нужно признаться, Ромуальд Иванович сам считал, чего греха таить, что в наш стрессовый век не пьет только черепаха. Но одно дело считать, а другое – пить. И жил он тихо, мирно, порою месяцами никто не мог его найти. Позвонят утром – «вызвали в управление». В обед – «на объекте». Вечером – «только что ушел по делам». Персонал в ЖЭКе стоял горою за начальника, являя собою редкое исключение, вот почему он мог сидеть дома, ездить к теще в Киев, в то же время будто находиться на работе. Поэтому скорее можно было, например, построить газопровод Оренбург – Париж, чем поставить колено к раковине в квартире.
