В июле гостят внучки. В августе приезжаю я.
Так продолжалось два года. Я приезжала и зимой, но тогда было холодно и бесприютно, встречаться особо негде.
Я жила в мухинской общаге, и Коваленко звонил мне на городской телефон раз в неделю, в понедельник, в одно и то же время. Я носила его кольцо на безымянном пальце правой руки. И писала ему письма. Если бы сейчас сложить все эти письма одно на другое, то получилась бы пачка мне по пояс, наверное. Но такой возможности нет: он их все уничтожил. Сохранились только поздние, электронные.
Вопросы верности и неверности мы с ним никогда не обсуждали, уговор был по умолчанию. Я жила «своей» студенческой жизнью. У Коваленки всегда была какая-то постоянная любовница, а когда приезжала я, он отправлял ее в отпуск. Говорил, что болеет или что гостят родственники.
Первой отправленной при мне в отпуск была Машка. Я видела ее фотографию: холеная пышнотелая баба разлеглась на диване. Очень большая. Я даже забеспокоилась:
– А если она узнает, что ты со мной?
– Глаза тебе выцарапает, яс-с-сное дело, – пообещал Коваленко.
Это меня не очень обрадовало. Весовые категории у нас были явно разные. Потом ее сменила какая-то художница, потом поэтесса, потом бардесса…
В офисе он мне однажды показал целую коллекцию портретов своих возлюбленных, которую хранил в ящике стола. Это была, конечно, малая часть. Так, по его примерным подсчетам, у Коваленки было сто женщин.
– Это много, Леша, это ужасно много, ты врешь, – не верила я.
– Ну так, а сколько мне лет, Таня? – восклицал Коваленко. – Раздели количество баб на годы, и получится очень скромная цифра. У тебя уже дело идет интенсивнее.
– Да, – отвечала я, – только бабий век короток. У меня в твоем возрасте уже не будет возможности так зажигать.
– Эт точно, – соглашался Коваленко. – Природа несправедлива.
Я не боялась сообщать Коваленке о своих приключениях. Напротив, он с нетерпением ждал от меня новых историй и, казалось, совсем не ревновал.
Может быть, мы оба были безнравственны и это нас роднило? Коваленко-то хоть какое-то время находился в рамках приличия. И только потом перепрыгнул барьер супружеской верности, после чего уже ни в чем себе не отказывал. А я с самого начала не придавала значения смене действующих лиц. Хотя никто мне не говорил в детстве, что так можно или нужно. Воспитание у меня было вполне пуританское. Но сама я чаще всего была в кого-то влюблена безответно, поэтому все остальные эпизоды нанизывались один на другой и не имели ключевого значения. Мне некому было хранить верность. Коваленко хохотал надо мной и приговаривал:
– Промискуитет чистейшей воды, Танечка.
Последней пересказанной историей стало мое замужество. Я написала Коваленке письмо, в котором извещала, что теперь мы, пожалуй, никогда больше не увидимся. «Хотя… кто знает?» – приписала я в конце и отправила.
И вышла замуж за Мишу Орлова.
Миша был первым, кто хоть как-то ответил на мои чувства и решился разделить со мной дом, быт и досуг.
Как я у него оказалась? Андрюша меня притащил к нему в гости в пору прогулок по крыше.
Мишина фигура сразу приковала мое внимание. Во-первых, поэт. Во-вторых, поет песни. И кроме этого, ничего не делает, то есть, понимаете, всю свою жизнь посвящает таланту. Бескомпромиссная такая личность. Мне захотелось к посвящению таланту присоединиться.
Обосновавшись в Питере, я стала к Мише заглядывать и все чаще пропускать занятия. Через два года заглядываний мы решились пожениться. А из Мухи я вылетела.
Семейная жизнь моя походила на кавардак.
Стихам и песням отдавалась треть Мишиного времени. Вторая треть плавала в алкоголе, третья треть дрожала с похмелья. Такое соотношение я установила, когда стала вести дневник жены алкоголика и ставить в календарике крестики и нолики.
Мне было двадцать один, а Мише тридцать семь. Я была не уверена в себе, а Миша не сомневался в своей гениальности. Очень быстро он как-то подмял меня под себя. Я оставила мухинских друзей, перестала где-то бывать и вообще позабыла свои слова. Мир сузился до мира Мишиной квартирки. Впрочем, когда Миша бузил, я отправлялась гулять сама по себе или коротала время в интернет-кафе.
Однажды, проверив почту, я удивилась: писала Белка. Странно, у нас уже давно дежурные отношения, с Новым годом поздравить, то-сё… Какой повод?
«Таня, недавно я узнала, что умер Иннокентий Александрович Ярославцев, – писала Белка. – Говорят, что покончил жизнь самоубийством». Я ахнула. Казалось – нет, приеду в Томск, так же войду в Писательскую, он так же отложит в сторону рукописи…
На следующий день я позвонила Коваленке. Долгое время я о нем совсем ничего не знала.
Номер у него, на удивление, был тот же, и он меня узнал.
– Я сразу подумала о тебе, – объяснила я. – Как ты?
– Да как. Сам лежу в кардиоцентре. На похоронах не был.
– А что случилось с Ярославцевым? Что?
Коваленко рассказал, что Ярославцев болел диабетом, долго и мучительно, и к нему подобралась уже последняя стадия, когда светит гангрена. Это во-первых. Во-вторых, у него отобрали журнал и сместили с председательского поста. В-третьих, у Ярославцева был роман с несовершеннолетней девочкой из нашей же школы. Из тех пятиклашек выросла, наверное. Это дело раскрылось и грозило чудовищным свинским скандалом.
– Но самое главное, Тань, он хотел стать известным… А ты знаешь, что все книжки, которые у него вышли, – они все за его счет были выпущены… Ну и выбросился из окна.
Я поняла, что совсем не знала Ярославцева. И мне стало еще паршивее от всех этих историй. В этот вечер мы напились с Мишей вдвоем, и я ревела, сидя на полу и привалившись к дивану. Ярославцева было жаль.
Через три года я стала постепенно из-под Миши выползать. Замужество мое сошло на нет. Я перевезла вещи к Леле на Звездную, взяла билет и отправилась в отпуск. В Томск. Чувствовала я себя как после тяжелой болезни. Еду вот на рекреацию…
В деле восстановления сил Коваленко мог оказаться очень кстати. Помнит ли он меня? Я набрала знакомый номер. Не сразу, сначала сверяя каждую цифру. Боясь, что никто не ответит или ответит кто-то другой.
– Алексей Николаич? Это Таня Коржуткина. Помните меня?
– Как забыть, Танечка?
– А я от мужа ушла.
– Это оччень, оччень хорошая новость, – обрадовался Коваленко.
И назначил мне встречу в его дворе. «Там машина такая, башмачком, – объяснил он. – Я буду в ней тебя ждать».
Я долго репетировала нашу встречу, но вошла во двор все равно дрожа как осиновый лист, не зная, чего ожидать.
Коваленко сидел в башмачке. «Полысел» – это было первое, что я подумала. С досадой. Преодолев смущение, Коваленко с жаром меня поцеловал так, что у меня пресеклось дыхание. Целовался Коваленко всегда взасос, а с Мишей мы это делали одними губами, и я забыла, как нужно управляться с языком, который Коваленко мне запихивал в рот.
Но так был разбит лед скованности, и мы, как некогда, отправились в Ключи.
Сначала казалось, что все вернулось на круги своя, как будто мне девятнадцать. Я так же торжественно мылась по утрам и прыгала в такси. Мама мне даже сказала, что я похорошела.
После Миши мне все это показалось сказкой. Никто не кричит на меня, никто не говорит, как мне надо жить, никто не пьет запоями и не лишает меня сна. Коваленко кормил меня с ложечки и возил за грибами. Мне казалось, что впервые в жизни я счастлива.
Но тогда-то и произошел этот сдвиг… или, вернее, начал происходить. Зашевелились тектонические плиты. Но мы пока только ощущали легкие толчки.
В ту пору Ангелина уехала к дочери в Красноярск, и Коваленко мне сказал решительно:
– Я хочу, чтобы ты пожила со мной. А завтра к шести утра приезжай, поедем с мужиками на рыбалку.
«Блин, а что же я маме скажу? – заметалась я и тут же себя одернула: – Боже мой, я женщина в разводе, а не школьница. Могу я иметь любовника, в конце концов?»
Вечером я зашла к маме в комнату и сказала:
– Мама, у меня есть любовник.
– Рост, вес, образование? – запросила мама, не отрываясь от монитора.
Я сказала обо всем. И о жене. Мама долго молчала. Наконец вздохнула и обернулась:
– Ну что я тебе могу сказать, Танечка. Я одному рада: что ты от Миши отвязалась. Думала, что ты еще долго не сможешь от него избавиться. Но имей в виду, – предупредила она, – что никогда он жену не бросит. Женатый мужчина всегда возвращается в семью.
– Да я как-то… и не стремлюсь… – растерялась я. – Мы вот завтра на рыбалку собираемся. И еще это, – замялась я. – Я поживу у него недельку. Жена в отъезде…
– А она там не вернется, жена-то? Смотри, обольет тебя серной кислотой…
– Мама! Мама!
И я убежала к себе, лечь пораньше, чтобы ехать на рыбалку.
В шесть утра я была в Ключах. Прокралась, как тать, к его кровати. С ужасом представляя, что Ангелина действительно не уехала, а сторожит меня с серной кислотой наготове.
