Петр Филиппович избавился от Васьки, а через две недели — как раз, когда установилась снежная зима, — пришел новый приказ: дать заводу трех слесарей. Начальник надел пиджак и пошел в управление комбината, но там ему сказали, что у него местнические предрассудки, что он за сосной не видит леса и что сосна — его маленькая мастерская, а лес — завод, который будет обслуживать всю гигантскую новостройку.
Петр Филиппович потемнел, но подчинился. И трех слесарей на завод он передал — правда, далеко не самых лучших. С этого дня в мастерской наступила горькая тишина.
Однажды, когда окончилась смена, Царев созвал своих стахановцев на маленькое совещание. Они собрались в его тесной фанерной конторке, оклеенной плакатами, стали у стен, притихли. Те, кто остался в узком коридоре, поднялись на носки, чтобы выяснить причину этой тишины. И увидели: за столиком начальника, рассматривая алюминиевый поршень, который служил Цареву пепельницей и прессом для чертежей, сидела девушка в стеганой телогрейке. Трудно обнаружить красоту, если она скрыта кирзовыми сапогами, широкой мужской телогрейкой и слоем желтой фосфоритной пыли. Но ребята обнаружили и впились в нее лукавыми молодыми глазами со всех сторон.
Скорее всего, девушка была из инженеров и притом новичок. От нее словно исходило сияние: должно быть, она привезла сюда из Москвы или Ленинграда мечту о сильном волей и бесстрашном строителе, о таком, с которого она могла бы взять пример. И вот теперь ее, без сомнения, восхищал и страшил Петр Филиппович, со спокойным сердцем превративший автомобильный поршень в пепельницу.
Начальник сидел у стенки, под телефоном, с корректным видом отставив ногу. Иногда он бросал на гостью осторожные взгляды, но тут же опускал брови, потому что в коридоре между рабочими заметил жену. Она всегда приходила в эти часы звать его на обед и сейчас стояла в сером вязаном платке, подпирая щеку темной, крестьянской рукой.
Не глядя на жену, Петр Филиппович свернул цигарку и с особенной небрежностью бросил кисет на стол, что означало: «Закуривай, кто хочет!» Кисет пошел по рукам. Конторка наполнилась дымом, Петр Филиппович перегнулся через столик к соседке, девушка просияла, он кивнул несколько раз, и совещание началось.
— Как вам известно, — сказал начальник, — у нас теперь имеется мехзавод, который будет обеспечивать всю потребность строительства. А мы теперь, словом, как подсобное предприятие. Но мы не должны замыкаться в кругу узких местнических интересов. Поскольку завод переживает пусковой период, мы обязаны ему помочь.
Тут Петр Филиппович отодвинул поршень и развернул на столе синьку с чертежом — развернул и приумолк на минуту, что значило: «Можно подойти и ознакомиться». Круг рабочих придвинулся, послышались удивленные голоса: «Три метра!»
— Три метра, — подтвердила девушка-инженер и насторожилась, стала посматривать на рабочих исподлобья — с надеждой и беспокойством.
— Три метра, — удовлетворенно сказал Петр Филиппович и уточнил: — Три тысячи миллиметров. А в наших станках между центрами — самое большее, полторы тысячи. Такая же картина и на заводе. А если учесть, что Фаворов — директор молодой и притом специалист по землеройным машинам, а не по обработке металла, становится ясно: валы эти надо точить нам. Хоть мы и подсобное предприятие, — он сказал это, угрожающе глядя в, сторону. — Словом, я от вашего имени пообещал Антонине Сергеевне, — он посмотрел на девушку, — пообещал ей обмозговать это дело. Это для нее нужно, шнек они делают — подавать будет к бункеру готовый продукт. Давай, братва, смекай. Ничего вам не скажу заранее, но дело верное. Удлинить станок можно. Имеется такая реальная возможность.
Тут Петр Филиппович, внезапно повеселев, уперся спиной в фанерную стенку, и вся конторка задвигалась и заскрипела.
— Сосна! — Он засмеялся. — Вот мы и посмотрим, где сосна и где лес!
В это время над его головой затрезвонил телефон. Начальник снял трубку и солидно сказал: «Слушаю, Царев». В тишине заливисто, как муха в банке, запела, задребезжала трубка. Петр Филиппович слушал, перебирая цепочку часов, поддакивал все отрывистее, потом перехватил трубку другой рукой и с холодным спокойствием стал стряхивать в поршень пепел с цигарки, хотя пепла не было и уже сыпался табак.
— Не могу, сказал он в трубку и в первый раз сухо кашлянул. — Товарищ… Товарищ Фаворов! — Он побледнел и закашлял чаще. — Товарищ Фаворов, именно государственные соображения не позволяют мне бросаться кадрами. Нет, нет. Нет! — сказал он еще раз и повесил трубку. — Опять токаря просит.
Наступила пауза. Было слышно только покашливание Петра Филипповича.
— Сейчас Медведев будет звонить, — шепнул он.
И телефон не заставил себя ждать, требовательно зазвонил. Петр Филиппович снял трубку: «Слушаю, Царев» — и все услышали отчетливый бас управляющего: «Ну, что там у тебя? Опять колбасишь?».
— Максим Дормидонтыч, кого же отдавать? Может, мне самому?
«Погоди, и до тебя очередь дойдет, — в трубке послышался смех. — Отдай, отдай токаря, это мое распоряжение».
Повесив трубку, Петр Филиппович стал наводить на столе порядок, передвинул с места на место чернильницу и поршень.
— Сейча-ас… Кого же мы ему подкинем? — Он задумался и крякнул. — Нда-а… Клава! Неси сюда молитвенник!
Из рук в руки начальнику передали тонкий журнал в фанерной обложке. Петр Филиппович стал просматривать список.
— Балакин, ты как?.. Молчишь? Не бойся, не бойся, не отдадим. Ну-ка, посмотрим середнячков… Бабенко, Горожанкин, Панфилов… Нет, это все не то. С этими мы еще поработаем. Нда-а… Может, есть добровольцы?
Никто не ответил.
— Погоди, ребята, — сказал вдруг начальник. — Нашел! — Он повеселел и снял трубку. — Механический мне… Товарищ Фаворов? Замучил ты меня. Да нет, аппетит, аппетит, говорю у тебя… Бери, шут с тобой! Не вешай трубку, сейчас скажу. Что? Ну во-от, какие слова загибаешь. Лодырей мы не держим… Не-ет, это такой тебе будет, что всех стахановцев… Новатор!
Наступила тишина. Рабочие курили, боясь взглянуть друг на друга. Девушка-инженер с интересом оглядела всех и посмотрела на Царева. Она уже стояла около стола, собираясь уходить. А Петр Филиппович, качаясь на стуле, теряя равновесие и ловя угол стола, грозно кричал в трубку:
— Разряд? Не в разряде дело. Такой, понимаешь, парень — быстрый, на лету все схватывает. Благодарить будешь! И наладит и приспособление сам придумает. Вот именно, и в чертежах разбирается. И потом — артист. Помнишь, в красном уголке стихи читал о советском паспорте? Он, честное слово! А фамилия — специально для Доски почета: Гусаров.
Конторка вздрогнула от дружного хохота. Петр Филиппович строго покосился на рабочих и угрожающе выставил кулак.
— Говоришь, не видел на доске? — продолжал он, ерзая на стуле. — Не видел, так увидишь. Этот тебе весь цех перевернет. Будет знатный человек механического завода!
Конторка опять дружно грохнула: начальник умел развеселить ребят.
— Ты записывай! — кричал он в трубку. — Записывай скорей, пока я не передумал. Григорий, Ульяна, Софья — Гусаров! Федор Иванович. Завтра он к тебе и придет…
Повесив трубку, Петр Филиппович долго смеялся вместе с рабочими. Девушка-инженер растерянно оглядывалась, как будто смеялись над нею: непонятен был ей этот общий приступ веселья.
— Думаете, стахановца отдаю? — шепнул ей Царев. — Нет, он у нас ни рыба ни мясо, пусть идет на завод. — Поднял руку, чтобы унять ребят, и привстал. — Кто там с краю — сходи-ка в цех, может, еще не ушел. Бегом! Пусть сюда идет.
И вдруг из тесного коридора сквозь табачный дым, от человека к человеку, в конторку вступила тишина. Петр Филиппович не сразу понял, в чем дело. Вышел из-за столика и замер, увидев жену. Вся его правда, вся честно прожитая жизнь с грустью и укоризной смотрела на него из усталых глаз Зинаиды Архиповны.
— Он был здесь… — негромко сказал кто-то.
— Пустите! — Покашливая, начальник заспешил, протиснулся в коридор, толпа рабочих молча раздалась перед ним. — Где он? Гусаров, ты здесь? Ушел?
И тут же через распахнутую дверь он увидел маленького широкоплечего человека, который быстро и твердо шел через цех к открытым во двор воротам.
— Гусаров! — страшно закричал Петр Филиппович. — Сейчас же воротись!
И, подстегнутый этим криком, человек ударился о столб и побежал за ворота по снегу, через синий, вечереющий двор.
Федор Гусаров поднимался на взгорье, шел редким, вырубленным лесом. Это был невысокий парень лет двадцати, плотный в плечах и тонконогий, в стеганой телогрейке нараспашку и в коротких кирзовых сапогах. Небритое курносое лицо его было неподвижно, прямая темнорусая прядь рассыпалась, упала на брови, и сквозь нее сухо блестели черные глаза.
