Это был только краткий сон. Но голос Наташи продолжал звучать где-то рядом, даже не поймёшь: внутри или отовсюду: «Эник, тебе надо идти…» Кажется, бил колокол, вспомнил Эньлай. Значит, там кто-то есть. Эньлай поднялся, с отвращением посмотрел на водочную бутылку, достал из холодильника минеральную воду и долго пил прямо из горлышка. Потом подошёл к зеркалу и начал усиленно расчёсывать слежавшийся ёжик волос. Почему-то вспомнил, как только что приехавшие в Россию китайцы утверждают, что все русские на одно лицо, а русские, в свою очередь, то же самое говорят о китайцах. Сам Лю настолько привык к русским лицам, что как раз соплеменники казались ему одинаковыми. А уж мерилом женской красоты независимо от роста, полноты, расы, цвета кожи и ещё чего угодно для него была Наталья.
«Эник, тебе надо идти…» Придумала же уменьшительно-ласкательное. Как она умела образно говорить! «Эник, ты задумчивый, как иероглиф…» Или когда обижалась на что-нибудь: «Лю, ты меня не з-лю-кай…» И как она могла полюбить такого? — в очередной раз озадачился Эньлай перед зеркалом.
Когда Лю подъехал к храмовой площади, какой-то мужчина, увешанный оружием, судя по всему, раздавал поручения усталым испуганным людям. Значит, в городе люди оставались.
— О, только косоглазых нам не хватало… — эту фразу произнёс парень, который сидел, привалившись к колесу тонированного джипа. Обе руки у него были перевязаны, а на всё происходящее он смотрел с откровенным пренебрежением, даже ненавистью.
Эньлай не обратил на его слова никакого внимания, а сразу подошёл к тому, который показался ему старшим.
— Что тут происходит? — спросил он.
Никонов посмотрел на него внимательно и лишь потом ответил:
— Что? Пытаемся жить, пока не поймём главное.
— Что главное?
— Для чего мы здесь остались.
— По-моему, важнее понять, где наши близкие.
— Одно другому не мешает.
— И что вы делаете?
— Каждый будет заниматься своим делом. Электрики будут смотреть, что можно сделать для подачи энергии, пекари — печь хлеб, врачи — лечить… Вы кто по профессии?
— Я коммерсант. Торгую БАДами.
— Чем?
— Биологически активными добавками.
— А-а, — разочарованно потянул Никонов. — Меня зовут Олег.
— Эньлай, но можно проще — Лю. И можно на «ты». Мне кажется, не время миндальничать.
— Что ты ещё умеешь делать, кроме как продавать БАДы, Эньлай?
— Всё.
— Мощное заявление.
— Я действительно умею многое. К примеру, даже водить самолёт.
— А попроще?
— Могу — готовить. Могу — стрелять, — Лю кивнул на автомат. — Могу — лечить. У меня вообще-то медицинское, фармацевтическое образование. Второе, правда…
— Отлично, у нас в больнице люди. Там один врач на всех. Интересный парнишка. Не в себе. Надо будет ему помогать. А то он утверждает, что ему помогают Ангелы и святые.
— Может быть, — согласился Эньлай.
— И вот ещё что: на улицах надо быть осторожнее. Собаки как-то быстро одичали, кое-кто видел диких животных. Пока только лося и лису, но кто знает…
— А оружие — только у тебя? — Лю вопросительно прищурился, и его глаза превратились в две узких линии.
— Пока только у меня. Надо будет, дадим и тебе.
— Кто вообще остался?
— Никакой видимой закономерности нет, — задумчиво ответил Никонов, — но твёрдо можно сказать одно: нет ни одного человека, у которого все были бы дома. Мы решили тут собираться каждое утро…
— А ты уверен, что все, кто есть вокруг, — это те, за кого себя выдают? Что они вообще есть?
От такого вопроса Никонов растерялся. Он ещё раз пробежался взглядом по тем немногим, кто ещё оставался на площади, словно таким образом можно было ответить на вопрос Эньлая.
— Я об этом не думал, — тихо признался Олег. — Похоже, тебя тоже посещали?..
— Да.
— Кто-то из прошлого?
— Как голос совести.
— М-да… Закурить есть?
— Я не курю…
— Я тоже… Бросил. Казалось бы, давно. А теперь — будто вчера.
— Увезёшь этого, — Олег указал на парня у джипа, — в больницу.
— Кто его?
— Я подстрелил.
— За что?
— Он перепутал наш город с местами не столь отдалёнными. И у него было оружие.
— Понятно.
— Тут каждый остался со своими какими-то странностями…
— Наташа говорила: свои скелеты в шкафу.
— Какая Наташа?
— Жена.
— А у меня Ксения говорила: свои тараканы.
Оба понимающе переглянулись.
— Ты крещёный китаец? — спросил вдруг Олег.
— Да. Не знаю только, насколько я верующий.
— Многие китайцы крестились, особенно когда война началась…
— А она и не кончалась последние двести лет. Думаешь — это Конец Света?
— Тут без меня специалисты по этому вопросу есть. Макар зовут.
— Священник?
— Нет, могильщик.
— Могильщик?
— Ну да, с лопатой не расстаётся. Как повар с ложкой.
— Как ты с автоматом?
— Ну да… Если бы был священник, всё было бы понятнее. Я так думаю.
— Значит, это ты бил в колокол?
— Я.
— А в храм кто-нибудь догадался зайти?
— Да вроде одна бабулька с внучкой туда пошли. Да Макар этот с каким-то профессором следом за ними.
— Мне тоже надо. Наташа сказала.
— Как сказала? — удивился Никонов.
— Я спал, а голос её слышал.
— А-а… Пойдём вместе. Аня, пойдём.
— Это кто? — тихо спросил Эньлай.
— Соседка, ночью насмотрелась, до сих пор не может в себя прийти.
Олег уверенно пошёл впереди, но у дверей Воскресенского собора растерялся — вспомнил об оружии. Эньлай быстро сообразил, что его тяготит: вроде в храм с оружием нельзя, с другой стороны — не факт, что его можно оставить на пороге или вообще где-то оставить.
— Казаки с оружием, кажется, ходили, — то ли придумал, то ли действительно вспомнил откуда-то Лю.
— Священников нет, замечания никто не сделает, — подбодрил сам себя Никонов и потянул тяжёлую, обитую гравированной бронзой дверь.
— Господи, что это? — замер он на пороге.
3
«Помнится, у Канта самое большее удивление и благоговение вызывали звёздное небо и нравственный закон в себе. Нравственный закон — это, надо понимать, голос совести. Я тоже начинал со звёздного неба. Наверное, каждый это проходил: летней ночью обратиться в эту усыпанную мирами пропасть и понять себя песчинкой, затерянной в космосе. Понять, что всё это не могло возникнуть само по себе. Звёздное небо и книги. Библиотеки тоже напоминали мне о Вселенной. Выстроившиеся на полке миры… Неужели я когда-то терял время на Канта? И мне совсем чуть-чуть оставалось до Давыдовича… Так и представляю себя на кафедре с горящими от всезнания глазами:
— Рай уготован всем, товарищи! Регулярные рейсы будет осуществлять авиакомпания «Армагеддон»! В полёте всем будут выданы труды Блаватской…
Кем я тогда был? Пифагором, чувствующим свою отчуждённость от этого мира? Ощущавшим свою душу как часть нетленного и запертого в бренном теле, в ограниченном человеческом сознании? А ведь, если подумать, он чувствовал свою душу частью божественного. Пифагор, Платон, Аристотель… Да, скромный Аристотель, который полагал, что каждый человек может только открыть свою маленькую часть мироздания. Аристотель, который отдалял Бога от человечества в вечное и неизменное, не имеющее интереса к происходящему здесь… Пифагор, Сократ, Платон, Аристотель… все они вернулись на землю и остались на земле. А я бродил отчуждённо по томам накопленных знаний и терялся в играх чужого сознания, сам себя захлопывал между пожелтевшими страницами давно не переиздаваемых книг.
Я так отвлёкся от материального, что забыл о той, которая могла затмить собой всё. Наверное, с моим упорством и рвением, я мог бы добиться её. Не без труда, но мог бы. Её не интересовали деньги, её не интересовали блага, она ждала любви. И она ждала меня… Я всё попробовал: суму нищего, оружие воина, уединение философа, но упустил её. В этом мире не бывает совпадений. Совпадение — слово из лексикона идиотов. И я точно знаю, что она была послана мне, чтобы спасаться вместе, а я предавался ложному мудрствованию. И, в конце концов, она уехала. А я так и остался между Церковью и миром ждать Конца Света. А нужно-то было? А нужно было апостольской простоты. И с чем я приду? Мученики покажут свои раны, праведники — свои подвиги, а что покажу я? Пустые бутылки и сомнения? Боль, которую я не смог победить? Так ведь знаю почему. Упования на помощь Божию имел мало, а себя любил больше меры. Хоть и писали святые отцы, что не следует ждать от людей последних времён подвигов, а хотя бы — терпения, но моего терпения едва хватало.
Да о чём я? Кому? Тебе-то, читатель, я понимаю, горяченького подавай. Ты же хочешь знать, как происходит завершение этого мира. Вы все либо боялись Конца Света, либо не верили в него, полагаясь на разрушительный прогресс и ослеплённый гордыней человеческий разум. И чего вы боялись больше всего? Вы боялись, что прервётся ваш комфорт. Что рассыплются ваши уютные мирки. И когда кругом уже всё рушилось — то ураган, то цунами, то землетрясения, то пожары, сметающие на своём пути города и селения, — вам это не было уроком. Потому как — не со мной. А со мной такого произойти не может. Это, кстати, для России характерно. Россия большая. Всегда кажется, что до нас не докатится. И уже когда в новостях не сообщали о природном катаклизме или очередной катастрофе, то новости казались скучными. «Ни о чём» — по-моему, так вы говорили. И вот, вы боялись, что этот мир растущего комфорта прервётся. Конец Света вы полагали небытием, даже не пытаясь узнать, что за ним Новая Земля и Новое Небо. И главное — смерти больше не будет. Не будет смерти, которая забрала у меня любовь…
