И Муне запечатлел краткий, но горячий поцелуй на лбу удивлённого и, должно быть, разомлевшего от радости костюмера.
Моё первое любовное похождение
У нас с моим однокашником по коллежу Коленом было примерно лет тридцать и франков пятьдесят на двоих, когда мы с ним решили, что настал день для любовного приключения.
Наш план был прост как дважды два: пригласить на ужин какую-нибудь хорошенькую женщину, актрису.
Да-да, только одну: и пусть в конце трапезы она сама сделает выбор.
Актрису — но какую?
Уж в чём в чём, а в выборе у нас недостатка не было.
Я знал их всех: и Джейн Хэйдинг, и Андре Мегар, и Лавальер, и Жермен Галлуа...
— Все они играли тем вечером. Стало быть, вперёд! И начнём с...
Не стану называть её имени. Но могу поклясться, идея отужинать в моём обществе рассмешила её не на шутку.
Когда я сказал ей:
— Мадам, имею честь спросить вас, не окажете ли вы любезность отужинать с моим другом Коленом и со мной.
Она только произнесла «Что-что?» — но как красноречиво! Это «что-что?», сопровождаемое взрывом хохота, вполне недвусмысленно означало: «Нет, вы только поглядите на этого дерзкого молокососа, совсем дурачок!»
Результат нашей второй попытки оказался ничуть не лучше. Третьей тоже. Тогда, разочаровавшись в актрисах, у которых, по нашему разумению, явно не хватало фантазии, мы отправились в Мулен-Руж. То было время, когда там процветала знаменитая четвёрка: Ла Гулю, Грий д’Эгу, — не припомню уже, как звали третью — и Мелинит, восхитительная Жан Авриль. Одна из них пленила нас больше других. И я, набравшись нахальства, попытался взять её на абордаж. Это случилось между двумя танцами, она с трудом переводила дыхание и была в дурном расположении духа. На моё приглашение пойти с нами поужинать даже не улыбнулась, было ясно, подобная перспектива ей ничуть не улыбалась, и, окинув меня взглядом, в котором сквозило неприкрытое презрение, ответила:
— Ладно, может, сегодня... если никого другого не подвернётся.
В час ночи мы — она и мы с Коленом — пересекли площадь Бланш. Мы пребывали в состоянии неописуемой гордости — само собой, не она, а мы с Коленом. Она же по-прежнему пребывала в весьма дурном расположении духа. Пятью минутами позже мы уже были на втором этаже ресторана, который находился прямо напротив Мулен-Ружа — в салоне! Мы ужинаем с женщиной, в отдельном кабинете! Но наша радость была несколько омрачена. Дама сердца была явно не в духе. Острые, туго обтянутые кожей скулы, огромные, обведённые кругами, потрясающие глаза, которые, казалось, занимали всё лицо, чрезмерный макияж — чистый Лотрек, который, кстати сказать, её и увековечил. Вялая, скучная беседа, в которой она не выказывала ни малейшего желания принимать хоть какое-то участие. Полусухое шампанское и ломоть ветчины. Мы с Коленом принялись болтать между собой.
— Послушай-ка, ты бы попросил папашу, может, достанет нам пару билетов на утренний воскресный спектакль в театр «Жимназ».
— А что, папаша у тебя из актёров, что ли? — рассеянно, без всякого интереса поинтересовалась она.
— Да, он актёр, — признался я.
— И как же его зовут?
— Люсьен Гитри.
— Так ты сынок Гитри? — подпрыгнула от удивления она.
— Ну да.
— А что это, интересно, ты делаешь в городе, в такой-то час?
— Дело в том, что я...
— Неужели вы оба не учитесь в коллеже?
— Нет, вообще-то мы в коллеже, просто удрали...
— И ты подцепил себе в Мулен-Руже первую встречную бог знает какого поведения, с которой даже и знаком-то не был? Видно, не знаешь, чем рискуешь!.. Подумать только, родители ничего не жалеют, только бы дать детям самое лучшее воспитание... а они вот что вытворяют!.. А теперь вы оба, если хотите доставить мне удовольствие, быстренько доедите свою ветчину... и немедленно вернётесь к себе в пансион!
И она самолично доставила нас прямо до дверей пансиона Марьо, прежде удостоверившись, что мы не удерём куда-нибудь ещё.
Ещё одно похождение
Не могу вам сказать, с кем всё это приключилось. Но, с другой стороны, не могу удержаться и не поведать вам про это похождение.
Жил-был юноша лет пятнадцати от роду, который делал вид, будто учится в пансионе, что находился где-то в районе парка Монсо. Главный вход в пансион был с улицы, но позади был небольшой садик, решёткой выходящий на параллельную улочку. Вот через эту самую решётку упомянутый юноша и удирал каждые два-три дня.
И куда же он направлялся?
Он шёл на улицу Шазель к одной очаровательной особе, с которой несколько дней назад свёл знакомство в Ледовом дворце. Эта самая восхитительная особа имела привычку прогуливаться совершенно голой, прикрывая наготу одной только шубкой из выдры. Она полагала, что это чрезвычайно упрощает переговоры. Итак, наш герой частенько наведывался к ней в гости. Директор школы, почуяв недоброе, стал не спускать с него глаз, и даже однажды выследил, когда он направлялся к упомянутой выше дамочке. Убедившись в безнравственном поведении своего подопечного, он счёл своим долгом довести это до сведения родных. Дед провинившегося юноши пришёл в благородное негодование. Он был писателем.
И вот назавтра, чопорно одевшись и нахлобучив высокий цилиндр, собственной персоной явился к той куртизанке. Звали его... ну, предположим... господин де Сен-Жюст.
Горничной, которая отворила ему дверь, он сказал:
— Соблаговолите передать мадемуазель Икс... что к ней пришёл отец Дюваль!
— Слушаюсь, месьё.
Могла ли она отказать в приёме незнакомцу, которого её горничная отрекомендовала как «очень приличного господина»? Такого бы она себе в жизни не простила — а потому тут же приказала впустить месьё де Сен-Жюста к себе в будуар.
И тот прямо с порога, с видимым удовольствием, произнёс явно заготовленные заранее слова:
— Я отец Дюваль!
— Что ж, милости просим, месьё Дюваль.
— Вы ведь поняли меня, Маргарита, не так ли?
Звали её Одетта, и она ничегошеньки не поняла. В чём и призналась чистосердечно.
— Как, мадемуазель, неужто вы не знакомы с «Дамой с камелиями»?
— Да нет, месьё, как-то не довелось.
— Итак, в третьем акте «Дамы с камелиями» господин Дюваль является к любовнице своего сына Армана, чтобы попросить её порвать с ним всякие отношения!
После чего пояснил, в каком родстве состоит с юным учеником коллежа, о котором идёт речь. И описал, каким опасностям подвергает она ребёнка, который ещё не закончил учёбы. Одним словом, прочитал ей пространную нотацию.
Когда, двумя часами позже, упомянутый ученик коллежа явился к своей прелестной возлюбленной, та поджидала его, лёжа в постели и с улыбкой на устах.
— Чему ты смеёшься? — поинтересовался он.
И тогда, указав на пустующее место подле себя, она ответила внуку господина де Сен-Жюста:
— Угадай, кто здесь только что лежал!
Мой отец и его друзья
РежанПо возвращении из Петербурга Люсьен Гитри поступил в «Одеон». Он снова вернулся к «Кину», к «Макбету», к «Сафо», играл «Влюблённую» с актрисой Режан. Вместе с ней он только что поставил «Лисистрату», и, поскольку не нашёл общего языка с Порелем, Сара Бернар настежь открыла перед ним двери своего театра.
Сара Бернар вот уже три десятка лет знала, с кем разговаривать, и находила того, кто мог ей ответить.
Представьте себе, как должен был выглядеть тридцатидвухлетний мужчина, перед которым открывалась такая блистательная карьера. Он наслаждался жизнью, думая лишь о том, как бы сделать её ещё приятней, и уже начал собирать вокруг себя ту свиту друзей, которую без конца обновлял вплоть до конца своей роскошной жизни, самой роскошной, какую только можно себе вообразить, ведь он всегда заранее тратил деньги, которые должен был получить.
Он переезжал всякий раз, когда менял театр. Он поступил в театр «Ренессанс» в 1894-м и оставался там вплоть до 1910-го — стало быть, прожил в доме номер 26 на Вандомской площади с 1894 до 1910 года.
Ближайшими друзьями его были Форэн, Эдмон Арокур, Мопассан, Жорж и Анри Кэн, Мессажер.
Вслед за ними шли Нобле, Фейдо, Кальметт и Морис Доннэ.
Потом идёт, если мне будет позволительно так выразиться, длинный перечень тех, в чьих пьесах он играл: Франсуа де Кюрель, Абель Эрман, Октав Мирбо, Жорж де Порто-Риш, Вандерем, Постав Гиш, Анатоль Франс, Эдмон Ростан, Альфред Капю, Эжен Брие, Жюль Лемэтр, Анри Лавдан, Поль Бурже, Анри Батай, Анри Бернстайн...
Всех этих людей, всех этих прославленных драматургов я видел в доме, видел, как они по очереди, один за другим — и что это была за блистательная вереница! — приходили и усаживались за стол, а я из маленькой гостиной наблюдал, как все они, или почти все, читали свои рукописи.
