Однажды комбриг сказал начальнику штаба: «Был я у командующего армией, и он похвалил наш штаб. Раньше, говорил он, мои оперативники все ругали вашу бригаду! Никогда оперсводки вовремя не приходят. А теперь говорят, лучше всех. Кто у вас там нашелся такой молодец?» Оказалось — это я. И начальник штаба меня возлюбил. А я ухмылился в свои только что отпущенные усы. Заступив на должность ПНО-1, что значит помощник начальника оперотдела бригады, я скатал в оперотдел Штарм-8 (штаба 8-й армии). Познакомился с майором Кондратьевым, ответственным за сводки в штабе фронта и собирающего их со своих соединений. Естественно, я привез с собою два литра водки (полученной мною от начальника тыла майора Сыса способом, описанным ниже). И я, старший лейтенант, и еще три майора из оперотдела часик провели, отдыхая, в дальней аккуратной землянке штарма. Месяца через два, добыв еще четыре поллитра, я собрался навестить милую компанию — трех майоров, но за день до этого появляется майор Кондратьев «проверять» наш штаб. Мы оба обрадовались встрече. Я приказал Кролевецкому поджарить большую сковородку сала с картошкой, и мы сели обедать.
Я объяснил майору, ставя на столик поллитровку, что у меня есть еще три. Мы их спрячем в сумку, ты возьмешь их с собой. Завтра я приеду, и будем обедать у вас.
На фронте было затишье. Беседа была приятной, вспоминали друзей, и, конечно, о бабах, званиях и орденах, и, конечно, мы решили, что для завтрашнего обеда хватит двух, затем согласились оставить одну и, наконец, поняли, что одна поллитровка на четверых — это неприлично. Я не очень помню тем, затронутых на проверке, однако на следующее утро, уходя, майор сказал: со сводками не надрывайся, ты мужик славный. Если что — сообщи по телефону главное. Я уверен в тебе, ты не подведешь.
Следует сказать, что донесения мы отправляли трижды в день с нарочным верховым или мотоциклистом (если были дороги), телефонных донесений штаб от нас не принимал (говорили: потом откажетесь).
Больше всего штаб боялся оказаться неосведомленным. Командир бригады позвонит командующему и сообщит, а тот спросит штаб, а штаб не знает. Это позор.
Штаб должен все знать раньше. Вдруг противник начал атаку. Вдруг у него подошли новые части или еще что-нибудь такое и другое… Штаб первым должен сообщить командующему.
И Кондратьев, выпив на двоих два литра, понял — я его не подведу. И стал верить моим телефонным сообщениям. И хвалить верху, а верх — комбригу. Комбриг мне. Всем хорошо!
Но особенно радовался я приобретению «формы». Пили мы каждый день и не считали, поскольку пили, а тут точно — два на двоих. Оставив майора «отдыхать», я вышел проверить посты. И никто не обнаружил того, что я после литра на одного.
Были на войне и минуты отдохновения. Но редкие и быстренькие. А водочка помогла выжить.
Продолжалась изнурительная, скучная, страшная, ненавистная и … многоэпитетная оборона. Когда неизвестно, скоро ли кончится скучное, оно становится очень скучным, ненавистное — невыносимым и далее так…
Прошла зима сорок второго, потом лето, еще одна зима, еще одно лето, а мы все обороняемся и обороняемся, а на нас никто не наступает. Приходят новые пополнения прекрасных русских (и не русских) мужиков, и мы — офицеры и командиры — пускаем их малыми и большими партиями в мясорубку разведки боем и активности обороны с задачей недопустить отвода немецких войск с нашего участка.
ДЕСЯТЬ ДНЕЙ С ДОРОГОЙ
Итак, окончилось лето сорок третьего, пошел третий год войны. Я вспоминал Киплинга:
Я шел сквозь ад шесть недель и я клянусьТам нет ни тьмы, — ни жаровен, ни чертейНо пыль, пыль, пыль, пыль от шагающих сапогИ отпуска нет на войне.
Мы в Горной бригаде стали болотными солдатами. А меня после тяжелого боя представили ко второму ордену. Не буду также объяснять, за что. Мне кажется, что за дело, но…
Подкараулив командира бригады у входа в его землянку, я спросил разрешения обратиться и сказал:
— Вы меня представили к ордену?
— Да, представил! Ты хорошо воюешь, заслужил, старший лейтенант.
— А можно, товарищ полковник, отказаться от ордена? — Полковник вздрогнул, но не давая ему пустить в голову зловредные мысли, сказал: — Представьте меня лучше, пожалуйста, вместо этого к самому маленькому отпуску домой.
Была осень. Шел октябрь 43-го года.
Цыганков задумался. Пережив заместителем двух комбригов, он стал теперь командиром бригады. Вспомнил, конечно, мои подвиги в Новгороде:
— Не знаю, еще никто в отпуск на войне не ходил и не просился. Хорошо! Я прикажу запросить в штабе армии, если такое право есть у меня, получишь на десять дней с дорогой.
У меня уже был орден и была медаль. Славно было думать, что если я вернусь домой, дочка Лена, к тому времени четырехлетняя, сидя на коленях у меня, будет его трогать и спрашивать, где ты его «щаработал». И это было хорошо и приятно, а отпуск? Это будет чудом! Известно, что самое замечательное чудо то, которое может совершиться сейчас, немедленно, без промедления. Третий год я на передовой — ни одного дня без обстрела. Не было такого, чтоб поспать часов пять подряд, и вдруг — отпуск.
Я поражался сам себе. Как могла прийти в голову такая нелепая шальная мысль — идея. Эта мысль незаурядная, и она удивила всех однополчан и, наверное, поэтому удалась, как иногда удается вдруг страшное, нелепое, чудное. Вслед за мною получили отпуск адъютант командира, его ординарец (с поручением к семье полковника) и другие высокопоставленные. Но я был просто старшим лейтенантом, и мне повезло, как награду за находчивость и неординарное мышление мне дали и отпуск, и орден. Иначе бы мне отпуска, конечно, не видать. Но все решилось. И слух об этом прошел по всем батальонам. Тотчас стали приходить офицеры со своими доппайками. (Кроме солдатского довольствия нам полагались раз в неделю две банки консервов, печенья пачка, сахар и немного масла.) Откуда-то появился огромный чемодан-кофр, и его мигом заполнили доброхотные приношения. Полковник сказал: «Заедешь в тыл, скажешь майору Сысу, чтобы дал тебе продуктов». Полковнику — спасибо, а сам думаю: «Сыс мне и без тебя даст всего».
Начальник тыла майор Сыс имел ко мне особое пристрастие. И неспроста. Как-то мы с командиром бригады обнаружили у солдат вшей. Полковник рассвирепел и приказал вызвать на передовую начальника тыла.
Я добавил: «Нужно их почаще вызывать сюда к нам. Пусть лучше знают обстановку у нас». Ему это понравилось, и я с его благословения завел ночное дежурство офицеров тыла на передовых окопах. Ох! Не хотелось им сюда приезжать. Но был составлен приказ и график. Цыганков его подписал, и я следил, чтобы он действовал.
Как только наступало дежурство Сыса, он звонил мне, иногда заблаговременно, и просил замены. То занят, то нездоров, и другое. И говорил: «Слушай, старший лейтенант, я твоего ординарца долго не видел. Почему он не идет к нам?»
На следующий день мой Кролевецкий ехал в тыл бригады и привозил литра два водки, сала и другие чудеса. Также я выжимал из них чистое новое белье, сапоги для Кроли, как я его называл, и иногда кое-что еще. Белье приходилось менять часто. Баня была большой редкостью. Я по три месяца не мылся, некогда было, а смена белья заменяла ее. И бельишко у меня всегда было первый класс, новое, и все из-за прелести нашей родной передовой. Прием не новый, но… Если на войне или даже в армии этого не превзойти, то пропадешь.
По дороге к Сысу у начпрода подхватил три бруска сала (40X15 см). Толстое, розовое, как оно мне понравилось. Еще больше понравился энтузиазм, с которым меня все снабжали. Не снабжали, а всучивали продукты. Они все ставили себя на мое место и воображали приходящим домой с таким салом, и я наслаждался заранее впечатлением от этого сала у Ирочки и ее мамы. Это сало занимало почти половину чемодана и уж во всяком случае — его треть, и было самым ударным подарком. Последней инстанцией был, конечно, сам Сыс. Он уже знал о моей поездке. Тыловики всегда и обо всем знают первыми.
— Ну-ка, открой чемодан и покажи, какой ерундой ты его набил, — сказал мне Сыс, а своему ординарцу сразу приказал принести ящик мыла. — Выбрось всю ерунду, и в первую очередь сало, — сказал он, — набей чемодан мылом, и облагодетельствуешь своих.
Расстаться с салом??? Да никогда!!! Ни за что! Это дурацкое мыло возить — нет. Консервы подарили друзья. Сами не ели. «Я им верну их», — повторял Сыс. Он уговаривал меня долго, но я ему не поддавался. Я ему вообще не верил, и это сыграло трагическую и главную роль в нашем споре. «Ну, хорошо, — сказал он, — вернешься и скажешь: извините, товарищ майор! Я был дурак!»
И действительно, первое, что я сделал, когда вернулся в бригаду, пришел к Сысу и сказал: «Извините, товарищ майор, я дурак!» А пока он затолкал мне несколько батонов колбасы и три куска мыла. Как я вспоминал об этом ящике и как горевали Ирочка и Мария Фроловна. Эти три куска, а отнюдь не сало, были главным ударным чудо-подарком.
