Зимой самые первые редкие лучи солнца, стремясь набрать силу и скорость для нового короткого дня, быстро проскакивают по окнам домов левой стороны Тверской улицы. И только ближе к закату, полностью обогнув эти дома, на некоторое время проникают в комнаты, выходящие окнами во двор. Поэтому, не привыкшая к яркому утреннему свету, Элеонора внезапно открывает глаза и не может сообразить, почему она лежит на канапе в зале. Не укрытая, в ночной сорочке. Перед ней в лучах солнца сверкает сочными красками замечательный портрет Ласкарата в широкой, мореного дуба, раме. Он сидит в элегантной позе, повернутый лицом к зрителю. Его белые с голубыми прожилками кисти рук также прекрасны. Полный воды таз стоит на пианино возле портрета. Ночные события вспоминаются с мучительными провалами в памяти. Элеонора с трудом встает с канапе, чувствуя утренний озноб и боль в пояснице. Стараясь не глядеть на портрет, уносит таз с водой в ванную. Возвращается на цыпочках и осторожно заглядывает в кабинет. На книжном шкафу, развернутая на комнату, стоит целехонькая голова Ласкарата. Элеонора готова упасть в обморок, но сопение свекрови, доносящееся из спальни, удерживает ее в реальности. Она проходит в спальню. «Либо это сон, либо свекровь за ночь восстановила картину и склеила гипсовую голову», — решает Элеонора, растерянно наблюдая за безмятежно спящей Гликерией Сергеевной. Должно быть, от ее взгляда свекровь просыпается. Резко поднимается на постели прямой спиной. Вместо приветствия сообщает:
— Какой ужас мне приснился! Рассказывать страшно. Будто ты сперва разбила голову Василия, а потом сожгла его портрет! Господи, как я плакала!
У Элеоноры не поворачивается язык сказать, что ей тоже приснился этот сон. Она кисло улыбается и вяло отвечает:
— Какие страсти. Все на своих местах. Пойдите, проверьте. Под утро всякое снится. Нужно еще поспать. Слишком рано.
— Как же рано, коль на улице светло? Чай не лето, — возмущается Гликерия Сергеевна. Долго шарит босыми ногами в поисках тапочек и решительно направляется в кабинет.
Элеонора не способна возвращаться к воспоминаниям о ночных видениях. Еще одна такая ночь, и ее увезут в «Кащенко».
От чего лечится Матвей Евгеньевич Туманов?
От чего лечится Матвей Евгеньевич Туманов? Это, разумеется, врачебная тайна. Никто не знает, давал ли Артем Володин клятву Гиппократа, но пациенты уверены, что могут ему доверять полностью. Уверен в этом и Туманов. Поэтому каждый его приезд в Москву начинается с визита в известный дом. Артемий в свою очередь благосклонен к знаменитостям. Они — основной двигатель его популярности. К тому же, как правило, не самые больные люди на свете. А Туманов и подавно. Матвей Евгеньевич всегда улыбается широкой, открытой улыбкой довольного жизнью человека. Несмотря на свой солидный возраст, он подвижен, артистичен и неутомим. Очень любит одеваться. Вещи носит яркие, но элегантные. В прихожей понтифика он появляется в черном однобортном кашемировом пальто, небрежно повязанном вокруг шеи тонком клетчатом черно-белом шарфе от Кардена и без головного убора. Черные с проседью волосы как нельзя кстати дополняют его наряд. Фрина рада его приходу. Туманов легко устанавливает отношения с людьми и без напряжения поддерживает их в непринужденно-приятельском духе.
— Милая девочка, как я рад вас видеть! — признается он с порога и с удовольствием целует крупные, сильные руки Фрины. — Только с поезда и немедленно к вам. Моя Москва начинается, Фриночка, с ваших волшебных ручек.
Фрина не сопротивляется его целованию. Ей даже приятно. Конечно, плевать ему на ее руки, но говорит красиво. Поэтому сама предлагает:
— Будем дожидаться понтифика или сделаем массаж?
Туманов смотрит на нее с веселой хитринкой:
— А что вы мне посоветуете, милая девочка?
— Массаж, — в тон ему отвечает блондинка и заманчиво косит правым глазом. — Понтифик весь в проблемах и, честно говоря, на взводе. Я сообщу о вашем приходе, а вы идите в массажную.
Матвей Евгеньевич с готовностью сбрасывает пальто и слегка подпрыгивающей походкой устремляется по коридору, увешенному окладами с золотистой фольгой вместо ликов. Фрина скрывается за дверью, ведущей в комнату с фонтаном.
Артемий омывает руки под струей воды. Прикладывает мокрые ладони ко лбу. Обычный ритм его жизни скомкан. Прием пациенток отменен. Доноры оккупировали оба дачных туалета. Артемий запретил давать им лекарства. Никакая химия в их организм попадать не должна. На повара наложен штраф, и дальнейшее сотрудничество с ним — под вопросом. Оказывается, он на обед делал тушеную баранину и, решив, что она недостаточно жирная, добавил в котел неизвестно с каких времен завалявшееся свиное сало. Результат не замедлил сказаться. Дня три юноши будут приходить в себя, а Артемий благодарить богов за то, что это не дизентерия и не брюшной тиф. Но повар его просто потряс. Специально на деньги Володина посылали его в Тибет учиться к ламам. В дацане почти год присматривался к готовке буддийских монахов. И надо же! Старое сало в баранину! Пациентки никуда не денутся, переживут вынужденный перерыв. Но Артемий должен сделать соответствующие выводы. Все проверять самому. Ведь любой пустяк, небрежность могут завалить с таким трудом налаженное дело. От этих тревожных мыслей его отвлекает появление Фрины.
— Понтифик, приехал господин Туманов.
— И уже в массажной? — без интереса уточняет Артемий.
— Как обычно.
Артемий садится на белый диван. Вытирает руку об руку.
— Вы созванивались с фондом Глотова?
— Разумеется. Девушка, которая вас интересует, как только закончит у них уборку, приедет к нам.
— Хорошо. Займитесь Тумановым. Звонков по поводу приема нет?
— Ни одного. Я всех оповестила о дезинфекции в офисе.
Артемий жестом отпускает Фрину и погружается в свои мысли.
Когда Матвей Евгеньевич лежит раздетый в голубых плавках животом на массажном столе, то сверху он похож на букву «Ф». Тонкие, короткие, почти женские ноги, минуя неширокие бедра, упираются в распластанный по бокам туловища живот, аккуратные закругления которого и придают сходство с буквой. Руки он держит на затылке, касаясь локтями валика, приятно пахнущего жасмином.
Фрина склоняется над его холеным телом и начинает массировать.
Туманов блаженно ойкает и от удовольствия не может молчать.
— Я вам, Фриночка, рассказывал, как мне делали массаж в Таиланде? Ох, какая волшебная страна! Мы там пять концертов давали. У нас здесь и зимой фрак от духоты к спине прилипает, а там жара, цветы и потрясающий кондишн. Ох, жалко, Фриночка, что вас не было со мной в Таиланде. Король принимал в своей резиденции, подарков надарили уйму… Да, так о массаже. Были у меня кой-какие лишние деньги, и решил я его испытать на себе. Ох, Фриночка, чувства непередаваемые! Я, понятно, не в самом шикарном заведении был, но вполне приличном. Чистота безукоризненная, кругом магнолии и орхидеи. Птички поют. Понятно, любые напитки, один ликер «Парадиз» чего стоит. И эти самые — тайки… Ох, Фриночка, с вами, понятно, не сравнить, но тоже милые. Маленькие, точененькие. Узнали, что я — знаменитый музыкант, в глаза заглядывают, каждая хочет мной заняться. А на них такие маленькие трусики, почти незаметные, и коротенькие разноцветные халатики. Поначалу, понятно, бассейн, тоник, сиди в плетеном кресле и выбирай любую. Я днем был, народу никого, чувствовал себя Великим Моголом. Вы, Фриночка, не догадываетесь, а в моих венах течет степная казахская кровь. И вот заводит меня тайка в милую маленькую комнатку, укладывает на циновку, сбрасывает с себя тряпочки и начинает своими маленькими ножками, вот с такими пяточками… — Матвей Евгеньевич приподнимается на локтях и сжимает свои небольшие ладоши в пригоршни, демонстрируя размер пяток таиландских массажисток.
Фрина, не обращая внимания, крепкой рукой прижимает его обратно к столу. Туманов кряхтит от боли, но через минуту продолжает рассказ, без попыток подкреплять свои слова показом.
— И ходит она по спине, Фриночка, пальчиками впивается в тело, а потом давит фарфоровыми пяточками. Нет, понятно, ваши руки надежнее, но их пяточки… Ох, ох, Фриночка, а потом она легла на меня и остальной массаж продолжала волосами и грудками. Соски твердые-твердые. При желании поцарапать ими может. Ох, Фрина, с вашей грудью, понятно, не сравнить. Что там у них, воробушков, может быть? Две дульки. Если бы такой массаж, да настоящей грудью… Ох, ни в какой Таиланд на захочется.
Фрина обрабатывает его жирную спину, массирует шейные позвонки с виртуозной ловкостью и силой, от чего Матвей Евгеньевич прекращает болтовню и переходит на блаженно-болезненное постанывание.
— И что же, после такого массажа у вас там никакого продолжения не последовало? — спрашивает она, вдавливая кулаки вдоль позвоночника.
