Никто никогда не знал, когда он был в шкуре Ходора. Бран только должен были улыбаться, делать, делать то, что ему сказали, время от времени бормотать “Hodor”, и он мог следовать за Mирой и Жойеном, счастливо усмехаясь, что они ни о чем не подозревают. Он часто ходил за ними по пятам, требовался ли он или нет. В конце — концов Риды были рады, что он пошел с ними. Жойен достаточно легко спустил его вниз на веревке, но после того, как Мира с помощью лягушачьего копья поймала слепую белую рыбу, и пришло время взобраться наверх назад, его руки начали дрожать, и он не смог бы добраться до вершины. Им пришлось обвязать его веревкой и позволить Ходору поднимать его. «Ходор», ворчал он каждый раз, когда он дал напрягался. “Ходор, ходор, ходор.”
Серп луны был тонким и острым как лезвие ножа. Лето выкопал отрезанную руку, почерневшую и покрытую инеем, ее пальцы сжимались и разжимались, когда она стала ползти по насту. На ней еще оставалось достаточно мяса, чтобы наполнить его пустой желудок. Потом он разломил кости, чтобы добраться до костного мозга. Только тогда мертвая рука перестала шевелиться.
Бран ел вместе с Лето и его товарищами, как волк. Превращаясь в ворона, он летал с их смертоносной стаей, кружа на закате над холмом, высматривая врагов и ощущая прикосновения ледяного воздуха. Будучи Ходором, он исследовал пещеры. Он находил потайные комнаты, полные костей, уходящие глубоко в землю шахты, места, где скелеты гигантских летучих мышей вниз головой свисали с потолка. Он даже пересек узкий мост, каменной аркой перекинутый над бездной, и на дальнем конце открыл ещё больше ходов и пещер. Одна была полна певцов, сидящих, как Бринден на престоле, в своих гнездах из корней чардрев, сплетённых вокруг их тел и проросших сквозь них. Многие показались ему мертвыми, но как только он проходил перед ними, их глаза открывались и следили за светом его факела, а один открывал и закрывал морщинистый рот, будто пытаясь заговорить. «Ходор» сказал ему Бран и почувствовал как настоящий Ходор пошевелился внизу в своём убежище.
Восседающий на троне из корней в самой большой пещере, наполовину мертвец, наполовину дерево, Лорд Бринден походил скорее не на человека, а на какую-то жуткую статую, сотворенную из перекрученного дерева, старых костей и разложившейся шерсти. Единственное, что казалось живым в этих бледных останках — это его лицо с единственным огненным глазом, пламенеющим как последний уголек в потухшем костре, окруженный извивающимися корнями и клочками жесткой беловатой кожи, свисающей с пожелтевшего черепа.
Его облик по-прежнему страшил Брана — корни чардрева, змеями пронзающие его иссохшую плоть, грибы, проросшие на его щеках, белый древесный червь в пустой глазнице. Лучше, когда факелы не горели. В темноте он мог воображать, что ему нашептывал трехглазый ворон, а не омерзительный говорящий труп.
Однажды я стану таким же как он. Эта мысль наполнила Брана ужасом. Довольно с него, что его тело сломано, с бесполезными ногами. Неужели он обречен утратить и остальное, провести все оставшиеся ему годы с чардревом прорастающим из него и сквозь него? По словам Листвы, Лорд Бринден черпал жизненные силы из дерева. Он не нуждался в пище и воде. Он спал, видел сны, наблюдал. Я должен был стать рыцарем, — вспомнил Бран. Я мог бегать, лазать, сражаться. Казалось это было тысячу лет назад.
Кто он теперь? Всего лишь сломанной мальчик Бран, Брандон из Дома Старков, принц потерянного королевства, лорд сожженного замка, наследник руин. Он думал, что трехглазая ворона будет волшебником, мудрым старым волшебником, который смог бы поставить его на ноги, но это было мечтой глупого ребенка, он понял теперь. Я слишком большой для таких фантазий, сказал он себе. Тысяча глаз, сотня обличий, безмерные знания как корни вековых деревьев. Это почти так же хорошо как и быть рыцарем. Во всяком случае почти также хорошо.
Луна была черным отверстием в небе. За пределами пещеры все шло своим чередом. Там вставало и садилось солнце, прибывала и убывала луна, дули холодные ветры. Под холмом Жойен Рид становился все более мрачным и отчужденным, к огорчению его сестры. Она часто сидела с Браном у их маленького костра, разговаривая обо всем и ни о чем, поглаживая спящего между ними Лето, пока ее брат в одиночестве бродил по пещерам. У Жойена вошло в привычку пробираться к выходу из пещеры, если день был солнечным. Он мог стоять там часами, глядя на лес, закутанный в меха, но все равно дрожащий.
— Он хочет вернуться домой, — сказала Мира Брану. — Он даже не будет сопротивляться своей участи. Он говорит, что зеленые сны не ошибаются.
— Он храбр, — сказал Бран.
Человек становится храбрым только когда боится, однажды, давным-давно, сказал ему отец. В тот день они нашли щенков лютоволчицы в летних снегах. Он все еще помнил.
— Он глуп, — сказала Мира. — Я надеялась, что когда мы найдем твою трехглазую ворону… сейчас я удивляюсь, ради чего мы вообще пришли.
Ради меня, подумал Бран.
— Из-за его зеленых снов, — ответил он.
— Из-за его зеленых снов, — в голосе Миры слышалась горечь.
— Ходор, — сказал Ходор.
Мира заплакала.
Бран ненавидел свое увечье. "Не плачь", сказал он. Он хотел обнять ее, держать ее крепко, как мать держала его в Винтерфелле когда он расшибся. Мира была тут, всего в нескольких футах, но такой же недосягаемой, словно в сотне лиг от него. Чтобы прикоснуться к ней ему придется тащить себя по земле на руках, волоча ноги за спиной. Пол был грубым и неровным, двигаться пришлось бы медленно, и дополз бы он в синяках и царапинах. Я мог бы остаться в шкуре Ходора, думал он. Ходор мог подержать ее и погладить по спине. Эта мысль заставила Бран почувствовать себя странно, но он все еще думал, когда Мира убежала от огня, скрывшись в темноте тоннелей. Он слышал ее удаляющиеся шаги, пока ни осталось ничего, кроме голосов певцов.
Серп луны был тонким и острым как лезвие ножа. Дни проходили, один за другим, следующий короче предыдущего. Ночи становились более длинными. Солнечный свет никогда не достигал пещер под холмом. Лунный свет никогда не касался этих каменных залов. Даже звезды были незнакомы там. Луна, солнце, звезды принадлежали верхнему миру, где время бежало по железным кругам, день сменялся ночью, сменявшуюся днем, который в свою очередь сменялся ночью.
— Время пришло, — сказал Лорд Бринден.
Звук его голоса холодными пальцами пробежал по спине Брана.
— Время для чего?
— Для следующего шага. Чтобы ты вышел за пределы смены шкур и узнал что означает видеть-сквозь-зелень.
— Деревья научат его, — сказала Листва. Она сделала знак и другая Поющая вышла вперед, седовласая, которую Мира называла Снежные волосы. У нее в руках была чаша из чардрева с дюжиной вырезанных лиц, как на священных деревьях. В чаше была белая паста, вязкая и густая, с темно-красными прожилками, рассекающими ее.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
