" — Что я узнаю?" — спросил Бран у Ридов позднее, когда они пришли с ярко горящими факелами в руках — забрать его из большой пещеры в каморку, где певцы соорудили им кровати для сна.
" — Что помнят деревья?"
— Тайны старых богов, — сказал Жойен Рид. Еда, огонь и отдых помогли ему восстановиться после тяжелых испытаний их путешествия, но теперь он казался более печальным и угрюмым, взгляд его был усталым и обеспокоенным. — Истины, которые знали Первые Люди и которые ныне забыты в Винтерфелле… но не в сырых дебрях. Мы живем ближе к природе в наших болотах и на островках, и мы помним. Суша и вода, земля и камни, дубы, вязы и ивы — они были здесь до нас и останутся, когда мы уйдем.
— И ты останешься, — сказала Мира.
Это опечалило Брана."А что если я не хочу оставаться, когда вы уйдете?" — почти спросил он, но проглотил невысказанные слова. Он был почти взрослым мужчиной и не хотел, чтобы Мира думала о нем, как о плаксивом младенце.
— Может быть, вы тоже могли бы быть зелеными провидцами, — сказал он вместо этого.
— Нет, Бран, — теперь голос Миры был печален.
— Немногим дано испить из зеленого фонтана еще в смертной плоти, услышать шепот листвы и видеть так, как видят деревья, как видят боги, — сказал Жойен. — Большинстве не так благословенны. Боги дали мне только зеленые сны. Моей задачей было доставить тебя сюда. На этом мое дело сделано.
Черной дырой зияла в небе луна. Волки выли в лесу, фыркали над следами мертвых существ на снегу. Воронья погибель вырывалась из склона горы; с пронзительными резкими криками черные крылья бились над белым миром. Красное солнце взошло, и село, и взошло вновь, окрашивая снега в оттенки багрового и розового. Под горой Жойен размышлял, Мира волновалась, и Ходор блуждал по темным туннелям с мечом в правой руке и факелом в левой. Или это блуждал Бран?
Никто не должен узнать.
Большая пещера скрывала бездну, что была черна, как смола, черна, как деготь, чернее перьев вороны. Украдкой проникающий в нее свет оказывался лишним, чужим в ней — и вскоре исчезал вновь; факелы, свечи, лучины вспыхивали ненадолго, и угасали затем — их краткая жизнь кончалась.
Певцы сделали Брану собственный трон, подобный тому, где сидел Лорд Бринден — белое чардрево в красных мертвых ответвлениях, переплетающихся с живыми корнями. Они расположили его в большой пещере у пропасти, где во тьме распространялось эхо от текущей далеко внизу воды. Из мягкого серого мха они сделали ему сиденье. Как только он был усажен на место, они укрыли его теплыми мехами.
Он сидел и слушал хриплый шепот своего учителя. “ — Не бойся темноты, Бран.” Слова лорда сопровождались слабым шелестом дерева и листвы, несколько кружившим ему голову. “Самые сильные деревья пустили корни в темных местах земли. Темнота станет твоим плащом, твоим щитом, станет материнским молоком для тебя. Темнота сделает тебя сильным.”
Лунный серп был тонким и острым, как лезвие ножа. Снежинки опускались вниз безшумно, укрывая белым сосны — дозорных и стражей. Наносы становились настолько глубоки, что закрывали вход в пещеру — вырастая белой стеной, через которую Лето приходилось прокапываться всякий раз, когда он отправлялся наружу, поохотится со своей стаей. Бран не часто был с ними в такие дни, но иногда, по ночам, он наблюдал за ними сверху.
Летать было еще лучше чем лазать.
Скользнуть в шкуру Лето у него получалось легко, словно натянуть штаны (до того, как его позвоночник был сломан). Сменить свою кожу на черные как ночь перья ворона было труднее, но не настолько трудно, как он боялся, не с этими воронами. “Дикий жеребец будет лягаться и брыкаться, когда человек станет объезжать его, и попытается укусить руку, которая пропускает удила между его зубами,” — сказал лорд Бринден, “ — но лошадь, которая знала одного наездника, примет и другого. Опытен ты или нет, эти птицы носили многих. Выбирай же любую, и лети.”
Он выбрал одну птицу, а затем другую, и все безуспешно, — но третий ворон посмотрел на него проницательными черными глазами, наклонил голову и каркнул, и показалось ему, что не мальчик он, глядящий на ворона, а ворон, глядящий на мальчика. Песнь реки внезапно стала громче, факелы вспыхнули чуть ярче, и воздух наполнился странными запахами. Когда он попытался заговорить, у него вышел крик, и свой первый полет он закончил, врезавшись в стену и опять оказавшись в своем изувеченном теле. Ворон был невредим. Он подлетел и сел ему на руку, и Бран погладил эти перья, и одел их вновь. Поначалу он облетел пещеру, отклоняясь от длинных каменных зубов, свисающих с потолка, не колеблясь пролетел над пропастью — и спикировал в ее холодные черные глубины.
Затем он осознал, что не один.
— Кто-то еще был в том вороне, — сказал он лорду Бриндену, когда вернулся в свое тело. — Какая-то девочка. Я почувствовал ее.
— Женщина, из тех, кто поёт песнь Земли, — ответил его учитель.
— Давно мертвая, но часть ее осталась, как часть тебя останется в Лете сразу после смерти твоей человеческой плоти. Тень души. Она тебе не навредит.
— Во всех птицах есть певцы?
— Во всех. Были певцы, которые научили Первых Людей посылать сообщения воронами… Но в те дни птицы разговаривали. Деревья помнят, а люди забыли, и потому сейчас они пишут сообщения на пергаменте и привязывают его к лапкам птиц, которые никогда не делили свою шкуру с людьми.
Старая Нэн рассказала ему такую же историю однажды, Бран вспомнил, но когда он спросил Робба, правда ли это, его брат рассмеялся и спросил в ответ, верит ли он также и в грамкинов. Хотел бы он, чтобы Робб был сейчас здесь, с ним. Я сказал бы Роббу, что могу летать, но он не поверил бы, так что мне пришлось бы показать ему. Держу пари, что он тоже мог бы научиться летать. Он, и Арья, и Санса, даже маленький Рикон и Джон Сноу. Мы все могли бы стать воронами и жить в гнездовье у Мейстера Лювина.
Хотя это была просто еще одна глупая мечта. Иногда Бран сомневался, а не было ли все это каким-нибудь сном. Может быть он заснул в снегах и видит себя во сне в безопасном, теплом месте. Он должен проснуться, надо сказать себе, что ты должен проснуться прямо сейчас, или сон перейдет в смерть. Пару раз он ущипнул себя, сильно, но добился только того, что руке стало больно. Вначале он пытался считать дни, отмечая, когда он бодрствует и спит, но в этом месте сон и явь были лишь способом существования друг друга. Сны стали уроками, уроки стали снами, переходы случались внезапно или совсем незаметно. Действительно ли он делал что-то или ему только снилось?
— Только один из тысячи рождается менятелем шкур, — однажды поведал лорд Бринден, когда Бран научился летать, — и лишь один менятель шкур из тысячи может видеть зеленые сны.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
