— О, извини, — сказала Шаллан. — Со мной случается. Все из-за моей импульсивности и непосредственности.
Он улыбнулся.
— То есть ты не согласна с заключением?
— Не знаю, — сказала она, пожав плечами. — Кое-кто говорил мне, что может определить мою личность по дню рождения, или по положению Шрама Тална в седьмой день рождения, или по нумерологической экстраполяции парадигмы десятого глифа. Но я думаю, что люди — более сложные существа.
— Люди сложнее нумерологической экстраполяции парадигмы десятого глифа? — спросил Кабзал, намазывая джем на кусок хлеба. — Тогда неудивительно, что мне так трудно понять женщин.
— Очень смешно. Я имею в виду, что люди не просто набор черт личности. Я импульсивная? Да, иногда. Ты мог бы так сказать, видя, как я бегала за Джаснах, надеясь стать ее подопечной. Но до этого семнадцать лет я была такой же неимпульсивной, как любая другая. Во многих ситуациях — если дать мне волю, — мой язык действует очень импульсивно, но я — нет. Иногда мы все импульсивны, а иногда мы все консервативны.
— Значит, книга права. Она говорит, что ты импульсивна, и ты действительно импульсивна, иногда. Эрго, это правда, — сказал он.
— Но тогда это справедливо для всех!
— На все сто процентов!
— Нет, не на сто, — сказала Шаллан, уминая еще один кусок мягкого рассыпчатого хлеба. — Как было отмечено, Джаснах ненавидит любое варенье.
— А, да, — согласился Кабзал. — Она джем-еретичка. Ее душа в еще большей опасности, чем я думал. — Он усмехнулся и откусил кусок хлеба.
— О да! Это так, — сказала Шаллан. — И что еще твоя книга говорит обо мне — и половине населения мира — из-за того, что мы любим еду, в которой слишком много сахара?
— Ну, склонность к симягоднику чаще всего предполагает любовь к открытому воздуху.
— Ах, открытый воздух, — вздохнула Шаллан. — Как-то раз я посетила это мистическое место. Но это было так давно, что я почти забыла его. Скажи мне, солнце еще светит или оно существует только в моих мечтах?
— Конечно, твои занятия не настолько плохи!
— Джаснах без ума от пыли, — сказала Шаллан. — Я верю, что она наслаждается ею, поглощая в любых количествах, как чулла, грызущая камнепочку.
— А ты, Шаллан? Чем наслаждаешься ты?
— Углем.
Сначала он непонимающе посмотрел на нее, потом перевел взгляд на фолио.
— Ах, да. Я просто поражаюсь, как быстро твое имя и рисунки распространились по Конклаву.
Шаллан съела последний кусок хлеба и вытерла руки мокрой тряпкой, которую принес с собой Кабзал.
— Звучит так, как будто бы ты говоришь о болезни. — Она пробежала пальцами по волосам и состроила гримасу. — Неужели у меня сыпь?
— Глупости, — резко сказал он. — Ты не должна говорить таких слов, светлость. Это непочтительно.
— По отношению ко мне?
— К Всемогущему, который сотворил тебя.
— Он и крэмлингов сотворил тоже. Не говоря уже о сыпи и других болезнях. Так что сравнение с одним из них — честь.
— Не могу понять твою логику, светлость. Он сотворил все, так что сравнения бессмысленны.
— Как утверждения «Вкусов Личностей»?
— Очко в твою пользу.
— Быть больным не так уж плохо, — лениво сказала Шаллан. — Ты вспоминаешь, что еще жив, и начинаешь бороться. А когда болезнь в разгаре, нормальная здоровая жизнь кажется чудом.
— А ты не испытываешь чувства эйфории? Принося приятные чувства и радость тем, кого заражаешь?
— Эйфория проходит. Она длится обычно очень недолго, и мы проводим больше времени, предвкушая ее, чем наслаждаясь ею. — Она вздохнула. — Посмотри на меня. Сейчас я расстроена, но занятие любимым делом способно вдохнуть в меня силы и вдохновение.
Он задумчиво посмотрел на ее книги.
— Мне казалось, что тебе нравится учиться.
— Раньше. А потом в мою жизнь ворвалась Джаснах Холин и доказала, что нечто приятное может быть и скучным.
— Вижу. Она что, суровый наставник?
— На самом деле нет, — призналась Шаллан. — Но я очень люблю гиперболы.
— А я нет, — сказал он. — Это ублюдки заклинаний.
— Кабзал!
— О, извини, — сказал он и поглядел вверх. — Извини.
— Я уверена, что потолок прощает тебя. Но чтобы привлечь внимание Всемогущего, ты должен вознести молитву.
— Я много чего ему должен, — сказал Кабзал. — Что ты сказала?
— Ее Светлость Джаснах не суровая учительница. В ней все прекрасно. Блестящая, красивая, загадочная. Я счастлива быть ее ученицей.
Кабзал кивнул.
— Я бы сказал, что она совершенная женщина, за исключением одной мелочи.
— Ты имеешь в виду, что она еретичка?
Он кивнул.
— Для меня это совсем не так плохо, как ты думаешь, — сказала Шаллан. — Она редко говорит о своей вере, только если ее провоцируют.
— Значит, она стыдится.
— Сомневаюсь. Просто тактична.
Он посмотрел на нее.
— Тебе не надо беспокоиться обо мне, — сказала Шаллан. — Джаснах не пытается убедить меня перестать верить.
Кабзал, помрачнев, наклонился вперед. Он был старше ее — молодой человек лет двадцати пяти, уверенный в себе, серьезный, искренний. Практически единственный мужчина, близкий ей по возрасту, с которым она когда-нибудь говорила без докучливого надзора отца.
Но он был ардентом. И, конечно, ничего из этого не выйдет. Или?..
— Шаллан, — мягко сказал Кабзал, — разве ты не видишь, как мы — особенно я — озабочены? Ее Светлость Джаснах — очень могущественная и влиятельная женщина. Мы все боимся, что ее идеи заразят многих.
— Заразят? Мне показалось, что ты считаешь источником болезни меня.
— Я никогда так не говорил!
— Да, но я притворилась, что говорил. А это одно и то же.
Он нахмурился.
— Шаллан, арденты очень беспокоятся о тебе. Мы отвечаем за души детей Всемогущего. А Джаснах портит души всех, кто общается с ней.
— Кого? — Шаллан заинтересовалась по-настоящему. — Других учениц?
— Я не в таком месте, чтобы мог сказать.
— Пойдем в другое.
— Я тверд в своем решении. Я не могу сказать.
— Тогда напиши.
— Светлость… — сказал он страдальческим голосом.
— Ладно. — Она вздохнула. — Могу уверить тебя, что моя душа совершенно здорова и ничем не заражена.
Он уселся, потом откусил еще один кусок хлеба. Она обнаружила, что снова изучает его, и снова рассердилась на свою девчоночью глупость. Вскоре она вернется домой, и если и увидит его, то только из-за своего Призвания. Но ей по-настоящему нравилось его общество. Здесь, в Харбранте, он был единственным, с кем она могла свободно говорить. И довольно симпатичным; простая одежда и выбритая голова только подчеркивали его мужественное лицо. Как и многие молодые арденты, он коротко стриг бороду и держал ее в полном порядке. Он говорил приятным голосом и был хорошо начитан.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
