«Отец мой, я не знаю, что ответить и…»
«За эти восемнадцать месяцев у вас не родились дети?»
«Нет, отец мой, мои последние роды были крайне тяжелыми, и доктор предупредил меня о нежелательных последствиях, если я решусь родить еще одного ребенка».
«Какой позор!» — воскликнул я.
«У меня слабое здоровье…»
«Презренное создание! — Я перешел на шепот. — У тебя слабое здоровье, чтобы произвести на свет дитя, желающее родиться, но у тебя достаточно сил, чтобы подчиняться желаниям мужа, как ты изволишь выражаться. Теперь ваш союз не представляет собой священные узы, отныне — это вызывающее отвращение распутство, противоречащее воле Господа, который говорил: плодитесь и размножайтесь».
«Но я думала…» — задрожала она.
«Ты думала, несчастная! — Я негодовал. — Ты думала, это и привело тебя к падению: самомнение и тщеславие. Ты думала!»
Я произнес несколько восклицаний и пробормотал какие-то обрывки латинских слов, поскольку несколько «um», «us» или «o», вовремя произнесенные после шевеления губами, производят впечатление отличной церковной латыни. Я сделал вид, что успокоился, и объяснил кающейся грешнице, что наши ученые отцы теологи рассматривают как один из семи смертных грехов любое удовольствие, не имеющее никакой цели кроме наслаждения, и нагнал на нее страх столь долго продолжающимся детоубийством, соучастницей которого она стала.
— Да она дура, — рассмеялся Луицци, — и стоила того, чтобы наткнуться на такого же.
— Господин мой, — заметил Дьявол, — я знаю женщину, которая девять раз меняла исповедника, чтобы получить отпущение своего греха, и даже искала священника, который бы не задавал бы ей подобных вопросов. В конце концов она отказалась.
— От чего? — удивился Луицци. — От греха?
— Нет, от отпущения. Но в данном случае все было по-другому.
— И чем же все закончилось? — поинтересовался Луицци.
— Она заявила мужу, что он должен спать отдельно, во всяком случае до тех пор, пока не захочет третьего ребенка.
Сначала муж кричал — она была непреклонна; потом требовал — она отвечала как экзальтированная святоша; он относился к ней как к сумасшедшей, она к нему — как к низкому развратнику; они раздражались, оскорбляли друг друга, сердились, потом возненавидели один другого. В результате удачно запущенного мною дела жена ходит каждое утро исповедоваться, а муж по ночам уходит в город.
— Вот как? — засомневался Луицци. — Ты не врешь?
— Если не веришь, — заявил Дьявол, — давай поднимемся к ней, мы уже у дверей госпожи д’Арнете.
— Нет, спасибо. Попросить остановиться?
— Не стоит, — ответил Дьявол.
— Тогда открой дверцу.
— Не стоит, — снова сказал он.
— Опусти стекла.
— Не стоит, — повторил Сатана.
Он провел ногтем по периметру оконного стекла, оно выпало, будто его вырезали наилучшим алмазом стекольщика, и Сатана тут же выскользнул через импровизированное отверстие.
В то же мгновение Луицци вспомнил, что взял с собой Дьявола не для того, чтобы выслушивать историю госпожи д’Арнете, и схватил его за ногу, но остался лишь с туфлей в руке. Барон уж было отчаялся, но Дьявол, зацепившись за дверь, просунул голову в окно.
— Верни туфлю, — крикнул он барону.
— Расскажешь историю госпожи де Серни?
— Господин де Серни был одним из самых красивых мужчин своего времени и одним из самых распутных. Отдай туфлю.
— Историю госпожи де Серни!
— Господин де Серни ездил в Экс и вел там такой веселый образ жизни, что чуть не умер благодаря одной очаровательной, свежей как роза, девушке. Верни мне туфлю!
— Рассказывай историю госпожи де Серни или не увидишь своего башмака!
— Господин де Серни, выкарабкавшись после длительной болезни, которой его заразила милая девушка, отказался от развратной жизни, вернулся в свет и влюбился в девицу Леони д’Ассембре.
— Наконец мы у цели! И Леони д’Ассембре…
— Господин де Серни окружил ее такой трогательной заботой, что в конце концов скомпрометировал.
— А Леони?
— Семьи де Серни и д’Ассембре настаивали, чтобы он женился на Леони.
— Но она, она? — воскликнул Луицци с нетерпением.
— Господин де Серни отказывался изо всех сил.
— Ты смеешься надо мной?
— Господин де Серни, соблазненный огромным приданым Леони д’Ассембре, решился жениться.
— Очень хорошо! И с тех пор?
— В первую брачную ночь…
— Сатана, будь осторожнее! У меня колокольчик! — воскликнул барон.
— В первую брачную ночь господин де Серни с торжественным видом подошел к постели жены.
— Может, она его обманула?
— Господин де Серни долго говорил с ней, разговор был бесконечным, граф ходил вокруг да около, но в результате сказал ей всю правду.
— Какую правду?
— Он рассказал ей, что однажды он подцепил любовную болезнь, длившуюся полгода и сделавшую его…
— Неужели импотентом?
— Ты сам это сказал! — заметил Дьявол. — Господин де Серни импотент, вот и вся история госпожи де Серни!
— Импотент! — повторял Луицци, корчась от смеха.
— Моя туфля! Прошу тебя!
— Импотент!
— Быстрее! Ты уже у дверей госпожи де Серни.
— Импотент! — Барон вспоминал свои слова, обращенные к госпоже де Серни: «Я мог бы успокоить вас относительно ухаживаний господина де Серни за несчастной госпожой де Карен!» — и буквальный смысл, который она должна была придать этому утверждению, вызвал у него безудержный смех.
— Моя туфля! Отдай туфлю! — повторял Дьявол.
— Импотент! Импотент! — повторял барон.
III
ТУФЛЯ ДЬЯВОЛА
Жена
Карета остановилась. Луицци так громко хохотал, что пропустил мимо ушей требование Дьявола. Он вышел из кареты и, сквозь душивший его смех, все повторял и повторял роковое слово.
Барон поднялся в покои госпожи де Серни и приказал слуге доложить о своем визите. Жизнерадостный Луицци выглядел так странно, что слуга с удивлением принялся разглядывать барона, два-три раза покосившись на предмет, который тот сжимал в руке. Наконец Арман, настороженный этим назойливым рассматриванием, понял: что-то в нем не то. Он проследил за взглядом слуги и только тогда заметил туфлю Дьявола. Это лишь усилило веселое расположение барона, и, расхохотавшись еще громче, он снова приказал слуге доложить о господине де Луицци. Слуга ушел.
Арман остался один в прихожей. Он огляделся в поисках Дьявола, чтобы вернуть туфлю, но, никого не заметив, стал изучать ее сам. Туфелька была примечательной: узкая, изящная, изогнутой формы, выполненная из мягкой глянцевой кожи, подбитая блестящим как эмаль розовым атласом. Такую хорошо оставить около дамской кровати, чтобы продемонстрировать тому, кто ее случайно заметит, претенциозную элегантность своего хозяина.
Продолжая восхищаться изящной туфелькой, Луицци посмеивался и думал, что Дьявол, возможно, рассчитывал забыть ее у милой святоши, которую собирался навестить. Когда он услышал шаги возвращавшегося слуги, то, не зная, что делать с туфлей своего друга Сатаны, он сунул ее в боковой карман фрака и направился к госпоже де Серни. Его провели через три огромных помещения: столовую в романском стиле, готический салон и библиотеку в стиле ренессанс. Он прошел также спальню в стиле Людовика XV и оказался наконец в самом дальнем конце особняка, в необычайно роскошном китайском будуаре{387}, имевшем форму восьмигранника.
Его взору предстали панельные стены, покрытые черным лаком, черные атласные занавески, расшитые яркими цветами, очень низкие диваны, обитые такой же тканью, и той же тканью обтянутый потолок. С первого взгляда будуар напоминал о церковном приделе для отпевания.
Но при свете бледно-розовой свечи в лампе из богемского стекла, подвешенной к потолку на бронзовых цепочках, взору барона открылись волшебные рисунки: фантастические птицы с пылающим опереньем, причудливые желтые лица, светящиеся на черной, блестящей от лака эмали; прозрачный, хрупкий фарфор и вышивка на блестящих шелках, изящная мебель, перегруженная тысячами ненужных безделушек из дутого золота и чеканного серебра, и восхитительные цветы в изогнутых вазах; затем он ощутил благоухания, источаемые невероятными курильницами, и понял, что находится в святая святых, где дань моде проявляется самым странным и нелепым образом. Потом, мгновенье спустя, Луицци начал испытывать на себе влияние этого чарующего места и с легкостью признал, что мрачное сияние и шокирующая вычурность всех деталей, возможно, не так уж бессмысленны, как казалось вначале.
Госпожа де Серни, высокая и белокурая, полулежала на черном атласном диване. Одетая в платье из белого муслина, она выделялась на фоне темной ткани как белый силуэт феи в ночи. Ее голова покоилась на тугой пуховой подушке, черная наволочка которой служила великолепной рамкой ее изумительному лицу, пышные и длинные локоны ее прекрасных волос спадали золотыми завитками на это печально-строгое обрамление. Госпожа де Серни казалась прекрасной, но, глядя на нее, Луицци осознал, как прав был Дьявол, когда говорил о женской обольстительности, обязанной дорогим нарядам и украшениям. В самом деле, красота госпожи де Серни блекла на волшебно-притягательном и смелом фоне, а первое чувство восхищения, овладевшее сердцем Луицци, было вызвано ослепительной белизной ее платья и пленительностью ее белокурых волос.
