И он рассказал.
Об убитом охраннике Ливаре и украшенным драгоценными камнями кинжале, о молодом вспыльчивом Радвиге, об угрюмом суровом Мелиноре, о хладнокровной прагматичной Кории, о многословном нервничающем Маране. А также упомянул и о «Бонре», о мрачном лейтенанте Шайто, пристально наблюдавшим за происходящим и несомненно желающим знать, кто заплатит за смерть его человека.
Элен слушала судью очень внимательно и ни разу не перебила. Когда он закончил, она задала несколько вопросов. И снова Мастон Лург вынужден был признаться себе, что этот ребенок порой пугает его. «На вид не больше шести лет», размышлял он, «хотя она сама и утверждает что восемь. Но пусть даже восемь, пусть так. Разве восьмилетний ребенок может рассуждать подобным образом?!» Элен поинтересовалась как нанесен удар, правшой или левшой. Был ли кинжал внутри, в теле, или где-то поблизости. Имелись ли следы борьбы на месте преступления. Пропали ли какие-то вещи Ливара. Производит ли Кория впечатление решительной и расчетливой женщины, способной убить двух своих мужей ради наследства. В чем именно, по его мнению, Марана солгал или почему он вообще нервничал. Достаточно ли Радвиг интересен как жених для опытной взрослой женщины. Лург, стараясь не улыбнуться, честно высказал девочке все свои мысли о том, о чем она спрашивала. Наконец Элен спросила:
– И кто, по-вашему, убийца?
Судья замешкался с ответом.
– Во-первых, я считаю, нельзя исключать того что убийство дело рук совершенно случайного человека. Возможно Ливар кому-то задолжал в караване или нанес кому-то смертельную обиду, о которой нам ничего не известно
– Нет-нет, – тут же возразила девочка, – это не может быть делом рук случайного человека. Он не оставил бы труп возле палатки, а постарался бы спрятать тело, чтобы его как можно дольше не нашли. И конечно бы забрал кинжал Радвига и кошелек Ливара.
– Убийца мог не увидеть кошелек в темноте и не разглядеть того насколько ценен кинжал.
Элен задумалась, но затем отрицательно покачала головой:
– Нет, маловероятно. Как вы сами сказали нужна очень веская причина, чтобы кто-то решился на убийство охранника этой «Бонры». – Она встала из-за стола. – В любом случае завтра всё разрешится и мы сможем ехать дальше.
– Каким же это образом?
Элен внимательно и с какой-то странной задумчивостью поглядела на судью.
– Тем самым образом, ради которого вы меня украли, – ответила она, ответила очень спокойно и почти отрешенно.
– Ты скажешь мне, кто из них лжет?
– Да. – Она отвернулась и направилась к той занавеске, за которой находилась кровать.
– А что случилось с твоей курткой? Мне кажется раньше она была синей.
Элен не повернувшись и не остановившись, сказала:
– Я захотела чтобы она стала изабелловой.
77.
Мастону Лургу никак не удавалось заснуть. Он ворочался на узкой, низкой походной кровати и что-то постоянно отвлекало его от сна. То кровать казалось слишком твердой, то в шатре становилось слишком холодно, то в железной трубе дымохода гудел залетный ветер, то от тяжелого одеяла пахло какой-то затхлостью, то где-то в караване звонко лаяла глупая собака. Элен права, думалось ему, эта бездомная жизнь на колёсах совершенно изматывает. Он ясно представил себя лежащим в широкой мягкой постели под воздушным пуховым одеялом в хорошо отопленной спальне на втором этаже своего дома в Туиле. И снова возникло отвратительное свербящее чувство, что он совершил большую ошибку. Господи ты, Боже мой, дернуло же на старости лет. Вот уж правду говорят «седина в бороду бес в ребро». Хотя кажется поговорка больше подразумевала стариков воспылавших былой страстью к женскому полу, но к нему она тоже определенно подходит, ибо главное тут что человек в почтенном возрасте теряет разум. Самую большую ошибку в его жизни, так вроде бы она говорила. Элен. Несколько дней тому назад он и знать не знал о её существовании, а теперь эта девочка с остриженными черными волосами и яркими синими глазами заняла все его мысли, стала его идей фикс, буквально заслонила собой от него весь остальной мир. Но откуда она взялась? Со своим невероятным металлическим псом, который словно был живой. Живой! Да он и правда обезумел, если вдруг решил что сможет безнаказанно разлучить их и продать её верховному претору. Ведь она не могла появиться из небытия, она не материализовалась из воздуха, у неё должны быть родители, родственники. То место откуда она явилась, там где создают этих невообразимых металлических созданий, эту идеальную одежду, те странные предметы что он забрал у неё, хотя бы те же невесомые черные очки, выполненные из совершенно неведомого материала. Ведь в том месте должны быть и другие люди. И рано или поздно они конечно придут за своей соплеменницей. Она пугала его неведомыми «хранителями». Но не долго. Она довольно быстро успокоилась, словно что-то поняла. Может поняла что он дурак, непроходимый алчный дурак, разум которого совершенно поглощен манящей картинкой акануранского могущества, столичных сокровищ, огромной власти, к которым его за ручку отведет верховный претор. И тогда она решила, что будет проще подыграть ему.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Судье стало совсем нехорошо. Он несколько раз перекладывал твердую подушку, пытаясь найти самую удобную позицию для головы. И не находил. Может плюнуть на всё? Закончить с этим треклятым «королевским правосудием» и поехать обратно, в Туил? Отвезти девочку туда, куда она скажет, передать её этим «хранителям», если они и правда существуют? Пока герцог Этенгорский ничего не знает, всё еще можно изменить, отыграть обратно. И снова ему представился его уютный двухэтажный каменный дом в Туиле, окруженный симпатичным садом с дорожками из белого кирпича, с длинной застекленной верандой, с широким балконом на запад, на пылающие закаты, с чистой благоухающей кухней, в которой пожилая Эльнара с маленькими улыбающимися глазами и сильными руками месит тесто для будущих пирожков. Да что же ему еще нужно?!
Но нет, это конечно просто временная слабость, мимолетный приступ малодушия. Это совершенно естественно, что его мучают сомнения, он затеял великое предприятие, он многим рискует, но нужно идти до конца. Какой-то мудрец сказал, самое главное в жизни – заканчивать начатое. И он закончит. А то что сейчас, посреди ночи, лежа в кровати, он кажется сам себе слабым и глупым, бессильным и малодушным, совершающим ужасные ошибки это нормально. Это просто такое время, время, где вокруг тебя лишь тьма и пустота, пред которыми вся его человеческая сущность съеживается, отступает, робеет, ибо это время со всей безжалостной очевидностью напоминает тебе о твоей ничтожности и бренности. Это просто надо пережить.
Судья сел на кровати. Он вдруг понял, что ему не дает покоя эта куртка. Он попытался вспомнить слышал ли он когда-нибудь о тканях, способных так радикально менять свой цвет. Может быть читал в какой-нибудь книге о чем-либо подобном? Но сколько не напрягал свою память, ответом ему было ничто. Единственное что приходило на ум так это детские сказки о плаще-невидимке. В какой-то момент он начал сомневаться, что раньше куртка была синей. Может он это выдумал, в конце концов он не обращал на неё раньше внимание. Но нет обращал. Вот тут память сразу же пришла ему на помощь и он вспомнил как несколько раз отмечал про себя насколько куртка соответствует синим глазам девочки. И даже усмехался, Элен не производила впечатление маленькой модницы, но куртка так шла её большим красивым глазам, что на это было трудно не обратить внимание. Так каким же тогда, ради всего святого, образом ярко-синяя куртка превратилась в нежно светло-кремовую?! Может это какая-то другая куртка? Ерунда. Откуда взяться другой? Тот же идеальный покрой, отсутствие швов, те же странные расходящиеся прорези карманов, та же необычная чистота, словно сама ткань отталкивала от себя любую грязь и пыль, вместо пуговиц или крючков непонятно как склеивающаяся полоска во всю длину. Может она просто вывернула её наизнанку? Но нет, и этим он не мог успокоить себя. Он не раз видел куртку Элен распахнутой и знал что изнутри подклад куртки имеет светло-серый, серебристый цвет. Вдобавок судья припомнил как видел Элен то с короткими рукавами, то с длинными. Но она не заворачивала или разворачивала их, а просто сами рукава словно становились то длиннее, то короче.
