Он снова вздохнул.
— В дороге всегда так, — заметил Асфальт. — Меланхолия. Поговорить не с кем, только друг с другом, я знавал людей, которые просто сходили с у…
— Сколько мы уже едем? — перебил его Утес.
— Три часа десять минут, — ответил Золто.
Бадди вздохнул.
Смерть понял, что они — невидимы. Сам он привык быть невидимым. Это соответствовало его работе. Люди не видели его — а потом у них просто не оставалось выбора.
С другой стороны, он был антропоморфической сущностью, а, скажем, Старикашка Рон был человеком. По крайней мере, с формальной точки зрения.
Старикашка Рон зарабатывал на жизнь тем, что шел следом за людьми, пока они не давали ему деньги, чтобы он этого больше не делал. У него была собака, запах которой чудесно дополнял Запах самого Старикашки. Это был терьер серовато-коричневой масти с рваным ухом и отвратительными пятнами голой кожи. Он выпрашивал деньги, зажав в оставшихся зубах шляпу, и, поскольку люди часто дают животным то, чего никогда не дали бы своим собратьям, вносил значительную лепту в заработки группы.
Генри-Гроб зарабатывал деньги тем, что никуда не ходил. Люди, организовавшие важные общественные события, посылали ему антиприглашения, к которым прикладывали небольшие суммы денег, чтобы он ни в коем случае туда не ходил. Они поступали так потому, что в противном случае Генри тайком проникал на всякие свадьбы или другие праздники и предлагал гостям полюбоваться на его обширную коллекцию кожных заболеваний. К тому же у него был кашель, который звучал почти материально.
И у него была доска, на которой мелом было написано: «За небольшую сумму я не буду провожать вас до дому. Кхе-кхе».
У Арнольда Косого не было ног, правда их отсутствие не являлось главной из его тревог. Он хватал людей за коленки и спрашивал: «Пенни не разменяете?». Пришедшие в полное умственное замешательство прохожие неизменно ему что-нибудь подкидывали.
Еще у одного члена группы, которого звали Человеком-Уткой, на голове сидела самая настоящая утка. Но никто никогда не упоминал об этом. Никто не привлекал внимание к птице. Так, еще одна отличительная черта, подобная безногости Арнольда, независимости Запаха Старикашки Рона или вулканическому кашлю Генри. Но она почему-то беспокоила в остальном безмятежное сознание Смерти.
Он все никак не мог придумать, как бы начать разговор на эту тему.
«В КОНЦЕ КОНЦОВ, — думал он, — ОН НЕ МОЖЕТ ОБ ЭТОМ НЕ ЗНАТЬ. УТКА НА ГОЛОВЕ — ЭТО ТЕБЕ НЕ ПЫЛЬ НА КОСТЮМЕ…»
По общему негласному решению нищие стали называть Смерть господином Скребком. Почему — понять он не мог. С другой стороны, он находился среди людей, способных поддерживать с дверью долгий, вдумчивый разговор. Возможно, было вполне логичное основание назвать его так.
Днем нищие занимались тем, что незаметно ходили по улицам, а люди, их упорно не замечавшие, при встрече с ними быстро переходили на другую сторону улицы, иногда бросая монетки. Господин Скребок хорошо вписался в группу. Когда он просил милостыню, людям почему-то было трудно отказать.
В Скроте не было даже реки. Городок существовал только потому, что тут должно было что-то существовать.
В городе было две улицы в форме креста, одна таверна, одна семенная лавка, одна кузница, пара амбаров и извозчичий двор, носивший оригинальное название «ИЗВОЗЧИЧИЙ ДВОР СЕТА».
Все было неподвижным. Даже мухи спали. Единственными обитателями улиц были длинные тени.
— Кажется, ты говорил, это город одной лошади, — припомнил Утес, когда телега покатилась по изрытому колеями, покрытому лужами участку, который, вероятно, гордо назывался Городской площадью.
— Видимо, она сдохла, — сказал Асфальт.
Золто встал на телеге и широко раскинул руки.
— Приветствую тебя, Скрот! — заорал он.
Вывеска на извозчичьем дворе рассталась с последним гвоздем и упала на землю, подняв клубы пыли.
— Жизнь на колесах, — сказал Золто, — особенно привлекает меня тем, что постоянно встречаешься с приятными людьми и посещаешь всякие интересные места.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Думаю, ночью он немного оживает, — оптимистично произнес Асфальт.
— Ага, — согласился Утес. — В это я могу поверить. Именно такой город может оживать ночью. Население именно такого города нужно зарыть в землю на перекрестке и вбить в эту братскую могилу осиновый кол.
— Кстати о еде… — встрепенулся Золто.
Они посмотрели на таверну. На потрескавшейся и облупившейся вывеске можно было разобрать слова: «Виселая Капуста».
— Сомневаюсь, — сказал Асфальт.
В тускло освещенной таверне в угрюмой тишине сидели люди. Путников обслуживал сам хозяин постоялого двора, всем свои видом показывавший, что желает им самой ужасной смерти, как только они покинут его заведение. Пиво по своему вкусу вполне соответствовало существующему положению дел.
Они расположились за одним столиком, спинами ощущая враждебные взгляды.
— Слышал я о таких городках, — прошептал Золто. — Приезжаешь в такой городишко с милым названием Дружба там, или Согласие, а на следующий день тебя подают в виде жареных ребрышек.
— Только не меня, — откликнулся Утес. — Я слишком каменистый.
— Значит, будешь садом камней.
Золто обвел взглядом хмурые лица и приветственно поднял кружку.
— Капуста растет нормально? — громко поинтересовался он. — Видел, на полях она такая приятная, желтенькая. Созрела, наверное? Просто здорово, а?
— В этом году нашествие корневой мухи, — ответил кто-то из тени.
— Отлично, просто отлично. — Золто был гномом, а гномы не занимаются сельским хозяйством.
— Мы в Скроте цирки не любим, — сказал другой голос.
Глухой и низкий.
— А мы и не циркачи вовсе, — весело заявил Золто. — Мы — музыканты.
— Мы в Скроте не любим музыкантов, — отозвался тот же голос.
Казалось, фигур, маячащих в полумраке, резко прибавилось.
— Э-э… А что вы в Скроте любите? — спросил Асфальт.
— Ну, — сказал трактирщик, превратившийся в сгущавшихся сумерках в едва различимый силуэт. — В это время года мы обычно жарим ребрышки у сада камней.
Бадди вздохнул.
Это был первый звук, который он издал с тех пор, как они приехали в город.
— Наверное, стоит показать, что мы играем, — предложил он.
В его голосе слышался мелодичный звон.
Прошло некоторое время.
Золто смотрел на дверную ручку и понимал, что это — дверная ручка. За нее берутся рукой. Но что потом?
— Дверная ручка, — сказал он на всякий случай. Вдруг поможет?
— С ней что-то делают, — подсказал Утес откуда-то с уровня пола.
Бадди наклонился над гномом и повернул ручку.
— Поразительно, — изумился Золто и ввалился в комнату.
Потом он поднялся на руках и осмотрелся.
— Что это?
— Владелец таверны сказал, мы можем переночевать здесь бесплатно, — пояснил Бадди.
— Какой бардак, — возмутился Золто. — Сию минуту принесите мне швабру и щетку.
Вошел с вещами Асфальт, в зубах он держал мешок с камнями Утеса. Он все бросил на пол.
— Просто поразительно, — покачал головой он. — Бадди, ты просто вошел в амбар и сказал, сказал… что же ты сказал?
— Устроим шоу прямо здесь, — повторил Бадди и устало опустился на соломенный матрас.
— Удивительно! Вся округа собралась!
Бадди смотрел на потолок и перебирал струны.
— А какое было жаркое! — воскликнул переполненный энтузиазмом Асфальт. — А соус!
— И мясо, — добавил Золто.
— И уголь, — пробормотал Утес черными губами.
— И кто бы мог подумать, — продолжил Золто, — что такое пиво можно сварить из цветной капусты.
— А какая на нем была пена, — согласился Утес.
— Я уж думал, не миновать нам беды, — признался Асфальт, вытряхивая из матраса клопов. — Пока вы не начали играть. До сих пор не понимаю, как вы заставили их плясать.
— Ага, — кивнул Бадди.
— А нам даже не заплатили, — пробормотал Золто.
