Менее «изобразительны», хотя и достаточно конкретны примеры появления Антония в описаниях «общеисторического» характера, когда речь идет не об отдельном эпизоде или сцене, но о существенном периоде жизни. Ср.:
[…] Игумень же… постриже его и нарече имя ему Антоние, наказавъ и научи его иночьскому житию. Антоний же въ всемь Богу угождаа… Рече же ему игумень: «Антоние, иди пакы въ Русию…» Антоний же прииде въ град Киевъ, мысляше, где пребыти. И походи по манастыремъ… И нача ходити по дебремъ и по горамъ и по всемъ местомъ, и на Берестово прииде и обретъ печеру, и вселися въ ню… Антоний же, видя таково кровопролитие, […] пакы бежа въ Святую Гору… Антонию же сущу въ Святей Горе, въ манастыри, […] и бысть отъ Бога възвещение игумену: «Пусти, рече, Антониа в Русию…» Призвавъ же его и рече ему: «Антоние, иди пакы в Русию…» […] Антонию же пришедшу къ Киеву, и прииде на хлъмъ… и возлюби место то, и въселися в нем. И нача молитися Богу… И прослу якоже и Великый Антоний […] Антоний же прославлень бысть въ Рустеи земли… (16–17)
или:
и нача гневатися Изяславъ на Антониа про князя Всеслава. И приcла Святославъ исъ Чернигова въ нощи по святаго Антониа. Антоний же пришедъ к Чернигову и возлюби место, нарицаемое Больдины горы, и ископавъ печеру, и вселися ту… (186) [733]
Наконец, особо стоит отметить примеры «констатирующего» характера типа: «Антоний бо уже преставися» (188); «И идох убо в печеру, иде же лежить святый отець нашь Антоние…» (139); «Антоний не име злата и сребра, но стяжа слезами и пощениемъ…» (19) и под. [734]
Изложенные здесь соображения и наблюдения имеют троякое назначение. Они показывают, что «Житие Антония» не только существовало и некоторые его содержательные блоки не вызывают сомнения, но что оно является несомненной текстовой реальностью в целом ряде фрагментов, из чего вытекает задача реконструкции текста «Жития Антония» в доступных и целесообразных пределах. Далее, из сказанного следует, что в распоряжении исследователя есть больше данных и средств, чем обычно полагали, для суждения о жизни Антония, о его личности, о его месте в русской духовной (и поневоле политической) ситуации 50–х — начала 70–х годов XI века, о его наследии, сохранившемся и развившемся в Печерской обители [735], а затем в тех или иных формах распространившемся по разным местам, о значении этой фигуры в русской духовной жизни и в истории святости на Руси. И, наконец, оказывается, что чем больше раскрывается перед нами фигура Антония и чем многообразнее и противоречивее версии его подвижнической жизни, тем глубже, конкретнее и, так сказать, «концентрированнее» раскрывается образ так или иначе соотнесенного с ним Феодосия, ученика, сподвижника и продолжателя дела Антония, избравшего, однако, существенно иной путь духовного подвижничества, чем Антоний, но при этом, несомненно, учитывавшего опыт своего учителя.
ПРИЛОЖЕНИЕ III
ФЕОДОСИЙ–ПИСАТЕЛЬ. О ЕГО ЛИТЕРАТУРНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
В широком кругу трудов Феодосия писательство занимает особое место, и значение этого рода деятельности нужно оценивать, несомненно, высоко. Хотя установить состав написанного Феодосием с достаточной точностью и, следовательно, надежностью нелегко (относительно ряда приписываемых ему текстов существуют сомнения; другие имеют свои литературные источники, и не всегда ясно, идет ли в данном случае речь о чужом тексте, использованном Феодосием, или о собственной вариации этого чужого текста) [736], можно все–таки с достаточным вероятием говорить о ядре его текстов (ср. Еремин 1947) и делать заключение о значении трудов Феодосия в нравоучительной литературе на основании этого ядра. Но допустимо принять — и это будет вполне в духе времени, когда жил Феодосий, и следовавшей за этим временем эпохи — и более широкий взгляд. Согласно ему, учитываться должно все, что в сознании эпохи — читательском, о котором судить, конечно, трудно, и профессиональнолитературном (включая переписчиков рукописей) — усвоялось как «Феодосиево», приписывалось ему и ходило под его именем [737]. При существующих до настоящего времени многочисленных неясностях в разработке проблемы литературного наследия Феодосия, при многих пробелах в эдиционно–текстологической стороне этого наследия и явном дефиците в исследованиях текстов Феодосия и работах, посвященных ему (ср., впрочем, Висковатый 1939, 535–567; Орешников 1961, 481–487; Гудзий 1963, 62–66; Словарь 1987, 457–459) в последние 70 лет [738], наиболее целесообразным и «осторожным» подходом можно было бы считать такой, при котором учитывалось бы все приписываемое Феодосию, но любой вывод, сделанный на всем массиве условно — «Феодосиевых» текстов, понимался бы относительно. При подобном подходе и дальнейших успехах в исследовании этих текстов начала бы вырисовываться некая дифференциация общей картины, которая в свою очередь могла бы содержать некоторые дополнительные критерии в определении авторства тех или иных конкретных текстов.
Имея в виду тексты, принадлежащие или приписываемые преподобному Феодосию, можно сделать некоторые выводы о нем как о писателе и о значении его литературного творчества в истории русской духовной литературы. Это значение определяется рядом обстоятельств. Феодосий был одним из самых ранних русских писателей вообще и тем более в так называемой «нравоучительной» литературе [739]. Пространственно–временные рамки его творчества определяются достаточно четко. Сами сочинения довольно разнообразны в жанровом и тематическом отношениях и нередко оказываются основным и/или самым ранним источником сведений об особенностях русской жизни (причем не только монастырской) в третьей четверти XI века. Литературная деятельность Феодосия и его сочинения — важнейшая страница из начального этапа русской духовной литературы и письменности и уже поэтому существенна и в более широком плане истории русской литературы, духовности, просвещения. История дальнейшего бытования текстов Феодосия (многие из них пред ставлены значительным числом списков) тем более подчеркивает их роль в русской духовной жизни [740]. Наконец, то обстоятельство, что эти тексты были написаны (и/или использовались) фигурой такого масштаба, как Феодосий, придает им особое значение и требует привлечения к ним более пристального внимания. Наконец, нельзя пренебрегать и тем важным обстоятельством, что некоторые тексты Феодосия, видимо, имели хождение и за пределами Руси (ср. Яцимирский 1898а, 23–30; Никольский 1915, 68–71; Сперанский 1921, 159–161 и др.).
Нужно сказать, что в труженическом подвиге Феодосия его писательская, проповедническая, учительная деятельность занимает большое и очень важное место. Несомненно, она органическая часть всего его труженичества. Человек дела, Феодосий, конечно, и в Слове видел дело. Все, что им написано, подчинено делу, предполагает его и в значительной степени объясняется им, из него выводится. Феодосий, хотя и считал себя «не книжным человеком» [741], не профессионалом, но практиком, занятым множеством иных дел, не мог, конечно, отказаться и от этой деятельности, поскольку она давала ему ряд преимуществ по сравнению с другими трудами. Письменные тексты были ориентированы на более широкий круг их потребителей: их могли читать и слушать не только в монастыре или даже Киеве, но и в других местах, и не только сразу же по написании, но и значительно позже, как это и было на Руси. Тем самым эффект долговременности и дальнодействия написанного текста многократно расширял читательскую аудиторию и, следовательно, круг «просвещаемых». В тех случаях, когда в основе текста письменного лежал устный текст (поучение, отчасти молитва), предполагавший его произнесение в конкретной ситуации, этот продуманный и подготовленный (вовсе не импровизированный) текст на стадии своего устного бытия (даже разового, единократного) характеризовался эффектом непосредственного воздействия на конкретную ситуацию, а будучи записан и распространен, приобретал отмеченный только что эффект долговременности и дальнодействия и подчеркивал уже свое значение в связи с определенным типом ситуаций, т. е. становился образцом, руководством, пособием.
Помимо этих соображений по поводу естественности обращения Феодосия к литературной деятельности, существует еще одно, более специальное и уже не раз высказывавшееся специалистами. Как известно, из святоотеческих авторов Феодосий особенно ценил писания Феодора Студита, устав которого был им введен в Печерский монастырь, откуда он быстро стал распространяться и по другим старым русским монастырям. Сочинения Феодора Студита, несомненно, оказали влияние на Феодосия–писателя; «и по тону, и по оборотам речи, и по всему» поучения Феодосия оказались «очень похожи на такие же поучения преп. Феодора Студита» (Макарий 1889, II:104). Будучи ревностным хранителем заветов Феодора Студита, Феодосий не мог быть
