— Да, но… — Староста явно хотел возразить, но не мог с ходу придумать что.
Керис продолжала:
— Дальше, бесхозную землю в долине предложить всем свободным крестьянам.
Свободные крестьяне не обязаны были работать на барской запашке, получать разрешение лорда на женитьбу или постройку дома, они лишь выплачивали оброк.
— Это против всех обычаев.
Целительница кивнула на пустующую полосу:
— Из-за этих обычаев земля пропадает. Ты можешь предложить другой способ?
— Ладно, — буркнул Уилл и надолго замолчал, качая головой.
— В-третьих, предложи два пенса в день каждому, кто захочет работать на земле.
— Два пенса в день!
Керис видела, что на старосту рассчитывать нельзя — не послушается, будет тянуть и выворачиваться, — и повернулась к уверенному пахарю, решив поручить исполнение своих замыслов ему:
— Ты, Гарри, в ближайшие недели обойди рынки графства. Пусть знают, что все свободные могут устроиться в Аутенби. Я хочу, чтобы сюда пришли батраки.
Тот улыбнулся и закивал, а Уилл оторопел.
— Я хочу, чтобы хорошие земли летом дали урожай, — отрезала аббатиса. — Это понятно?
— Да, — ответил Рив. — Благодарю вас, мать-настоятельница.
Керис с сестрой Джоаной просмотрели все хартии, записывая дату и содержание. Настоятельница решила сделать копии, по очереди, что в свое время предлагал Годвин, хотя аббат ничего не скопировал, а под этим предлогом лишь забрал документы у сестер. Но мысль была здравая. Чем больше копий, тем сложнее ценной хартии исчезнуть.
Ее заинтересовала хартия, датированная 1327 годом, согласно которой монастырю отходило большое хозяйство возле Линна, что в Норфолке, — Линн-Грейндж. За это аббатство принимало послушником рыцаря по имени Томас Лэнгли. Керис мысленно перенеслась в детство, в тот день, когда отважилась пойти в лес с Мерфином, Ральфом и Гвендой. Они стали свидетелями, как Томаса ранили, в результате чего он потерял руку. Показала хартию Джоане. Та лишь пожала плечами:
— Такие пожертвования обычны, когда кто-то из знати поступает в монахи.
— Но посмотри, кто жертвователь.
Та еще раз заглянула в пергамент:
— Королева Изабелла! А что ей Кингсбридж?
— А что ей Томас?
Через несколько дней Керис представилась возможность это узнать. Пятидесятилетний староста Линн-Грейнджа Эндрю, изредка приезжавший в Кингсбридж, как раз оказался в аббатстве. Этот уроженец Норфолка отвечал за хозяйство с тех самых пор, как его отписали монастырю. Он поседел и растолстел, из чего настоятельница заключила, что, несмотря на чуму, дела у него идут неплохо. Норфолк находился в нескольких днях пути, и Грейндж не гнал скот или телеги с продуктами, а платил деньгами. Эндрю привез золотые нобли; на новых монетах достоинством в треть фунта был изображен король Эдуард на палубе корабля. Пересчитав деньги и велев Джоане спрятать их в новой сокровищнице, монахиня спросила у старосты:
— Ты знаешь, почему королева Изабелла двадцать два года назад пожаловала нам Грейндж?
К ее удивлению, розовое лицо Эндрю побледнело. Он долго мялся:
— Не мне задаваться вопросами о решениях ее величества.
— Конечно, — кивнула Керис. — Мне просто интересно почему.
— На счету этой святой женщины множество благочестивых деяний.
«Например, убийство мужа», — подумала аббатиса, но сказала другое:
— Однако должна же быть причина, по которой ее милости удостоился Томас.
— Он просил королеву, как и сотни других людей, и она не отказала ему в благосклонности, как нередко поступают знатные леди.
— Обычно они так поступают, когда их что-то связывает с просителем.
— Нет-нет, я уверен, здесь никакой связи нет.
Его волнение лишь убедило Керис — он врет и не скажет правды, поэтому настоятельница оставила эту тему и отправила Эндрю ужинать в госпиталь. На следующее утро целительница столкнулась во дворике с братом Томасом, единственным монахом, оставшимся в аббатстве. Он сердито спросил:
— Зачем ты расспрашиваешь Эндрю Линна?
— Потому что мне интересно, — несколько растерянно ответила она.
— Чего ты добиваешься?
— Ничего я не добиваюсь. — Керис обиделась на резкий тон Томаса, но не хотела с ним ссориться. Весеннее солнце ярко освещало дворик. Чтобы разрядить обстановку, аббатиса присела на низкую ограду аркады и очень просто спросила: — Что все это значит?
Лэнгли был сух:
— Ты меня допрашиваешь?
— Вовсе нет, успокойся. Я просматривала хартии, составляла списки, делала копии. И одна привела меня в недоумение.
— Ты лезешь в дела, которые тебя не касаются.
Монахиня сдержалась.
— Я настоятельница Кингсбриджа, исполняю обязанности настоятеля, для меня здесь ничего не может быть секретом.
— Ну что ж, начнешь копать эту яму, пожалеешь, обещаю.
Звучало как угроза, но она решила не раздражать собеседника и зайти с другого боку:
— Томас, я думала, мы друзья. Ты не имеешь права ничего мне запрещать, и очень грустно, что пытаешься это делать. Не веришь мне?
— Да ты и понятия не имеешь, о чем спрашиваешь.
— Тогда объясни. Что общего у королевы Изабеллы с тобой, со мной, с Кингсбриджем?
— Ничего. Она теперь старуха и живет в уединении.
— Ей пятьдесят три года. Свергла одного короля и, если сочтет нужным, может свергнуть другого. И к тому же давно тайно связана с моим аббатством, что ты пытаешься от меня скрыть.
— Ради твоего же блага.
Монахиня пропустила это мимо ушей.
— Двадцать два года назад кто-то пытался тебя убить. Не удалось. И тогда этот же человек внес пожертвование, чтобы тебя приняли в монастырь. Я права?
— Эндрю вернется в Линн и передаст Изабелле, что ты кое-чем интересуешься. Соображаешь?
— А ей-то что? Почему тебя все так боятся, Томас?
— Поймешь, когда я умру. Тогда все потеряет значение.
Лэнгли развернулся и ушел. Зазвонил колокол на обед. Керис, глубоко задумавшись, двинулась во дворец. На крыльце сидел кот Годвина Архиепископ. Теперь настоятельница, как правило, обедала с Мерфином. По традиции аббат регулярно обедал с олдерменом, хотя и не каждый день, но настали странные времена. Так она оправдывалась бы, спроси ее кто-нибудь. Но никто не спрашивал. А влюбленные тем временем жадно искали повода уехать, чтобы опять побыть наедине.
Со стройки на острове Прокаженных Мерфин пришел грязный. Он перестал просить любимую снять обет и уйти из монастыря. Казалось, мастер доволен тем — по крайней мере пока, — что видит ее каждый день и надеется улучить возможность остаться с избранницей наедине. Прислужница принесла жаркое из окорока и зимних овощей. Когда она ушла, Керис рассказала Мерфину про хартию и реакцию Томаса.
— Он знает какую-то тайну, которая очень опасна для королевы, если выплывет наружу.
— Думаю, ты права, — задумчиво отозвался зодчий.
— В День всех святых двадцать седьмого года я убежала, а тебя он поймал, гак?
— Да. И велел мне помочь ему закопать письмо. И я поклялся сохранить это в тайне до его смерти. Потом я должен выкопать письмо и передать священнику.
— Мне он сказал, что все станет ясно, когда он умрет.
— Думаю, письмо — это угроза, которая сдерживает врагов Томаса. Они знают, что его содержание станет известно, если Лэнгли умрет не своей смертью, поэтому и сохраняют ему жизнь. В их интересах, чтобы он оставался жив-здоров. Эти люди и помогли ему стать монахом Кингсбриджа.
— Значит, это еще важно?
— Через десять лет после того дня я напомнил ему, что не выдал секрета, и он ответил: «Если бы ты это сделал, тебя уже не было бы в живых». Угроза действует на меня даже больше, чем данное обещание.
— Мать Сесилия сказала мне, что Эдуард Второй умер не своей смертью.
— А откуда ей стало об этом известно?
— Антоний поведал перед смертью. Поэтому я думаю, тайна заключается в том, что королева Изабелла убила мужа.
— Да так считает полстраны. Но если бы имелись доказательства… А Сесилия сказала, как его убили?
— Нет. — Керис напрягла память. — Она сказала: «Старый король умер не от удара». Я спросила, правда ли, что его убили, но настоятельница уже умерла.
— Лживая версия смерти короля призвана скрыть грязную игру.
— А письмо каким-то образом доказывает, что грязная игра действительно велась и что королева в ней замешана.
Закончили обед в тяжелом молчании. Послеобеденный час, предназначенный по монастырскому распорядку для отдыха или чтения, Керис и Мерфин обычно проводили вместе, однако сегодня Фитцджеральд торопился к новой таверне «Мост», которую строил на острове Прокаженных. Он хотел сам проследить, чтобы бревенчатую крышу постелили под нужным углом. Влюбленные поцеловались, и мастер ушел. Керис в расстроенных чувствах открыла латинский перевод труда Галена «Ars medica». Это был краеугольный камень университетской медицины, и она хотела понять, чему учат священников в Оксфорде и Париже. Пока книга открыла ей не много нового. Вернувшаяся прислужница убрала со стола.
