— Попроси зайти ко мне брата Томаса, пожалуйста, — попросила ее Керис.
Монахиня хотела удостовериться, что они после того неприятного разговора не поссорились. Вдруг на улице послышались лошадиный топот и крики, свидетельствующие о том, что некий знатный человек требует к себе внимания. Через несколько секунд дверь распахнулась, и ворвался сэр Ральф Фитцджеральд, лорд Тенч. Он был сердит, однако настоятельница сделала вид, что не заметила этого.
— Здравствуй, Ральф, — как можно приветливее поздоровалась аббатиса. — Какая приятная неожиданность. Добро пожаловать в Кингсбридж.
— Брось, — грубо ответил Тенч и подошел к ней на опасно близкое расстояние. — Ты соображаешь, что разгоняешь всех крестьян графства?
За лордом вошел крупный мужчина с маленькой головой и встал у дверей. Керис узнала давнего дружка Ральфа Алана Фернхилла. Оба были вооружены мечами и кинжалами, и монахиня, с тревогой вспомнив, что во дворце одна, попыталась разрядить обстановку:
— Хочешь окорока, Ральф? Я только что обедала.
Тот отмахнулся.
— Ты воруешь у меня крестьян!
— Крестьян или христиан?
Алан Фернхилл расхохотался, но Фитцджеральд-младший побагровел, и настоятельница закусила губу.
— Будешь смеяться надо мной, горько об этом пожалеешь, — пригрозил Тенч.
Керис налила ему кружку эля.
— Я не смеюсь над тобой. Объясни, что ты имеешь в виду.
Трясущимися руками, выдававшими страх, она протянула ему кружку, но лорд не обратил внимания на эль.
— Из моих деревень исчезают батраки, и, попытавшись выяснить, куда они деваются, я узнал, что они, оказывается, бегут в твои вотчины за более высоким жалованьем.
Аббатиса кивнула.
— Если ты продаешь лошадь и у тебя двое покупателей, разве ты не отдашь ее тому, кто предлагает более высокую цену?
— Это не одно и то же.
— А мне кажется, одно и то же. Выпей эля.
Рыцарь выбил кружку из ее рук. Та упала на пол, эль пролился на солому.
— Это мои батраки.
Ральф ушиб ей пальцы, но Керис попыталась отвлечься отболи. Нагнулась, подняла кружку и поставила на буфет.
— Не совсем. Если это батраки, значит, ты не дал им земли, поэтому у них есть право уйти.
— Но я лорд, черт подери! И еще. Недавно я предложил землю одному свободному крестьянину, а он отказался, сказав, что получит ее на более выгодных условиях у Кингсбриджского аббатства.
— Это то же самое, Ральф. Мне нужны люди, и я даю им то, чего они хотят.
— Ты женщина и не в состоянии все продумать. Ведь кончится тем, что за ту же работу тех же крестьян больше платить придется всем.
— Не обязательно. Более высокое жалованье может привлечь тех, кто вообще не имеет работы, — разбойников, например, или бродяг, подкармливающихся в вымерших от чумы деревнях. А нынешние батраки могут стать держателями земли и работать лучше — ведь они будут возделывать свой надел.
Фитцджеральд ударил кулаком по столу, и Керис невольно моргнула.
— Ты не имеешь права менять привычный ход вещей!
— А мне кажется, имею.
Тенч схватил ее за ворот подрясника.
— Я этого так не оставлю!
— Убери руки, неуклюжий увалень.
В этот момент вошел брат Томас:
— Ты посылала за мной… Да что здесь происходит?
Монах быстро пересек комнату, и Ральф отпустил подрясник, как будто тот вдруг загорелся. Томас был безоружен, однорук, но когда-то отличался недюжинной ловкостью; грубиян испугался и отпрянул от Керис. Поняв, что выдал страх, Фитцджеральд стыдливо потупился.
— Мы здесь пытаемся договориться, — громко произнес он, отходя к дверям.
Аббатиса повторила:
— То, что я делаю в Аутенби, совершенно законно, Ральф.
— Ты нарушаешь заведенные порядки!
— Закон этого не запрещает.
Алан открыл хозяину дверь.
— Ну, погоди! — И Тенч вышел.
67
В марте Гвенда и Вулфрик посреди недели отправились с Натаном Ривом на рынок в маленький городок Нортвуд. Они работали теперь на лорда. Обоих пока щадила чума, но несколько батраков Ральфа умерли, ему понадобились руки, и староста Вигли предложил им работу. Он платил нормальное жалованье, а Перкин только кормил. Правда, когда батраки объявили, что переходят к Ральфу, выяснилось, что хитрый крестьянин тоже, оказывается, может платить, но было поздно.
Они нагрузили телегу поленьями из леса Фитцджеральда для продажи в Нортвуде, где с незапамятных времен проходил дровяной рынок. Сэм и Дэвид поехали с родителями, так как за ними некому было присмотреть. Мать умерла два года назад, а Джоби, которому Гвенда все равно не доверила бы сыновей, потащился с обозом, надеясь сбыть настрелянных кроликов. В Нортвуд отправился также отец Гаспар, которому требовались семена для огорода.
Низенький горбун Нейт Рив торговался с покупателями, а Вулфрик с Гвендой таскали поленья. В полдень староста дал им пенни на обед в таверне «Старый дуб» на площади. Они заказали вареную грудинку с пореем и разделили ее с мальчиками. У восьмилетнего Дэвида еще сохранялся детский аппетит, но быстро подраставший десятилетний Сэм все время хотел есть.
За обедом внимание Гвенды привлек один разговор. В углу несколько бедно одетых молодых людей из больших кружек пили эль. Один из них, с густой светлой бородой, на котором, в отличие от его приятелей, была дорогая одежда зажиточного крестьянина или деревенского ремесленника — кожаные штаны, хорошие башмаки и новая шапка, — бросил фразу, показавшуюся Гвенде сказкой:
— Мы в Аутенби платим батракам по два пенса в день.
Она прислушалась, но разбирала только отдельные слова. Однако поняла главное: в Аутенби из-за нехватки рабочих рук после чумы платят больше обычного. Молодая батрачка не поверила — слишком уж хорошо, чтобы быть правдой, — и пока ничего не сказала Вулфрику, но сердце ее забилось быстрее. Они столько лет влачили жалкое существование. Неужели жизнь наконец улыбнется им? Нужно разузнать поподробнее. Пообедав, сели на лавочку у крыльца, глядя на своих мальчиков и других детей, бегавших вокруг огромного дерева, которое и дало название таверне.
— Вулфрик, — тихо сказала Гвенда, — что, если мы будем получать по два пенса в день каждый?
— Как это?
— Поедем в Аутенби. — И рассказала мужу то, что услышала. — А вдруг это начало новой жизни?
— Значит, я так и не получу землю отца?
Убить бы его за тупость. Неужели он еще считает это возможным? Как можно быть таким идиотом? Гвенда попыталась говорить как можно мягче:
— Прошло двенадцать лет. За это время власть Ральфа окрепла. И он ни разу не дал понять, что простил тебя. Как ты думаешь, каковы шансы?
Вулфрик не ответил на этот вопрос.
— А где будем жить?
— Но в Аутенби должны же быть дома.
— А Фитцджеральд нас отпустит?
— Он не может нас остановить. Мы батраки, не вилланы. Ты это знаешь.
— А Ральф знает?
— Значит, нельзя дать ему возможности возразить.
— И как это устроить?
— Ну… — Об этом она еще не думала, но теперь поняла, что действовать нужно стремительно. — Можно уйти прямо сегодня, отсюда.
Это страшно. Они всю жизнь прожили в Вигли, а Вулфрик и вовсе в одном доме. И теперь переехать в деревню, которой никогда не видели, даже не попрощавшись с односельчанами? Но Вулфрика беспокоил еще горбатый староста, как раз направлявшийся к лавке свечника.
— И что скажет Натан?
— А мы ему ничего не станем говорить. Наплетем что-нибудь, например, что решили здесь заночевать выдумаем причину — и вернемся завтра. Никто не узнает, куда мы делись. И никогда больше не вернемся в Вигли.
— Никогда больше не вернемся, — уныло повторил батрак.
Гвенда сдерживала нетерпение. Она хорошо знала мужа. Если уж Вулфрик закусит удила, его не остановить, но ему нужно время, чтобы решиться. Возможно, скоро сам дойдет. Он не узколобый, просто осторожный, осмотрительный — терпеть не может принимать решения быстро, а она считала, что это единственный путь.
Из «Старого дуба» вышел молодой человек со светлой бородой. Гвенда осмотрелась: никого из Вигли поблизости не было. Она встала и, подойдя к нему, спросила:
— Я верно расслышала, что вы говорили про два пенса в день для батраков?
— Все верно, мистрис. В долине Аутенби, всего в полудне пути отсюда. Нам нужны люди.
— А вы кто?
— Пахарь из Аутенби. Меня зовут Гарри.
Гвенда рассудила, что Аутенби должна быть большой и богатой деревней, если имеет собственного пахаря. Обычно один пахарь обслуживал несколько деревень.
— А кто лорд манора?
— Настоятельница Кингсбриджа.
— Керис!
Это очень здорово. Керис можно доверять. Батрачка воспрянула духом.
— Да, она теперь настоятельница. Очень решительная женщина.
