ляхов. Еще раз бояре заклинали Гермогена удалить бурю, спасти Россию от междоусобия и Москву от крайнего бедствия: писать к ополчившимся воеводам, чтобы они шли назад и распустили войско. «Ты дал им оружие в руки, – говорил Салтыков, – ты можешь и смирить их». «Все смирится, – ответствовал Патриарх, – когда вы, изменники, со своею Литвой исчезнете, но в царственном граде видя ваше злое господство, в святых храмах Кремлевских оглашаясь латинским пением (ляхи в доме Годунова устроили себе божницу), благословляю достойных вождей христианских утолить печаль отечества и Церкви». Дерзнули наконец приставить воинскую стражу к непреклонному иерарху; не пускали к нему ни мирян, ни духовенство; обходились с ним то жестоко и бесчинно, то с уважением, опасаясь народа. В неделю Ваий велели или дозволили Гермогену священнодействовать и взяли меры для обуздания жителей, которые в этот день обыкновенно стекались из всех частей города и ближних селений в Китай-город и Кремль – быть зрителями великолепного обряда церковного. Ляхи и немцы, пехота и всадники заняли Красную площадь с обнаженными саблями, пушками и горящими фитилями. Но улицы были пусты! Патриарх ехал между уединенными рядами иноверных воинов: узду его осляти держал, вместо царя, один из бояр; за ним шло несколько сановников, унылых, мрачных видом. Граждане не выходили из домов, воображая, что ляхи умышляют внезапное кровопролитие и будут стрелять в толпы народа безоружного. День прошел мирно; так же и следующий. Но во вторник на Страстной неделе вспыхнуло народное восстание, кровь полилась рекой, запылал пожар. Ляхи, обратив в пепел Белый и Земляной город и предместья, заперлись в Китай-городе и Кремле. Там вместе с боярами-изменниками праздновали Светлое Воскресение и молились за царя Владислава, с иерархом, достойным такой паствы, – Игнатием, которого вывели из Чудовской обители, где он пять лет жил опальным иноком, и снова назвали Патриархом, свергнув и заключив Гермогена на Кирилловском подворье. Один среди врагов неистовых и гнусных изменников – между памятниками нашей славы, в ограде священной для веков могилами Димитрия Донского, Иоанна III, Михаила Шуйского – великий святитель Божий в темной келье сиял добродетелью, как лучезарное светило отечества, готовое угаснуть, но уже воспламенив в народе жизнь и ревность к великому делу. Еще пытались склонить старца, изнуренного постом и тесным заключением, чтобы он отменил восстание городов на защиту Москвы. Ответ святителя был тот же: «Пусть удалятся ляхи!» Грозили ему злой смертью, – старец указывал им на небо, говоря: «Боюся Единого, там живущего!» Невидимый для паствы своей, великий иерарх сообщался с нею молитвой; слышал звук битв за свободу отечества и тайно, из глубины сердца, пылавшего неугасимым огнем добродетели, слал благословение верным подвижникам. Наконец, видя непреклонность старца-первосвятителя, ляхи и изменники заключили его в Чудове монастыре и уморили голодом 30. Старец-святитель, истаивая и угасая, подобно догорающей лампаде перед ликом Господним, до последнего вздоха воссылал крепкую молитву к Богу об избавлении отечества и предал дух свой небесному Пастыреначальнику 17 февраля 1612 года, оставив в наследие разоренной Москве свои нетленные священномученические мощи 31.
Умолк голос пастыря, призывавший верную паству на защиту отечества. Но оплотом России была Лавра Сергиева: оттуда рассылались по всем городам и полкам увещательные грамоты, призывающие к очищению земли. В одной из этих грамот архимандрит Дионисий и келарь Авраамий Палицын писали так: «Вспомните истинную православную христианскую веру, что все мы родились от христианских родителей, знаменовались печатию – святым Крещением, обещались веровать в Святую Троицу; возложите упование на силу Креста Господня и покажите подвиг свой, молите служилых людей, чтобы быть всем православным христианам в соединении и стать сообща против предателей христианских, Михайлы Салтыкова и иных, и против вечных врагов христианства, польских и литовских людей. Сами видите конечную от них погибель всем христианам, видите, какое разорение учинили они в Московском государстве, где святые Божии церкви и Божии образы? Где иноки, сединами цветущие, инокини, добродетелями украшенные? Не все ли до конца разорено и обругано злым поруганием? Не пощажены ни старцы, ни младенцы грудные. Помяните и смилуйтесь над видимой общей смертной погибелью, чтобы вас самих таже лютая смерть не постигла. Пусть служилые люди без всякого мешкания спешат к Москве, в сход к боярам, воеводам и ко всем православным христианам. Сами знаете, что всякому делу одно время надлежит, безвременное же всякому делу начинание суетно и бездельно бывает; хотя бы и были в ваших пределах какие неудовольствия, для Бога отложите это все на время, чтоб всем вам сообща потрудиться для избавления православной христианской веры, пока к врагам помощь не пришла. Смилуйтесь, сделайте это дело поскорее, ратными людьми и казною помогите, чтобы собранное теперь здесь Москвой войско от скудости не разошлось».
Дружины из 25 городов стояли уже под Москвой, но, к несчастью, между защитниками отечества господствовало несогласие: воеводы не слушались друг друга, и разные действия без общей цели, единства и связи не могли иметь важного успеха 32.
Но Троицкие грамоты не оставались без действия: народ был готов встать как один человек; непрерывный ряд смут и бедствий не сокрушил могучих сил юного народа, но очистил общество, привел его к сознанию необходимости пожертвовать всем для спасения веры, угрожаемой врагами внешними, и наряда государственного, которому грозили враги внутренние, – «воры». Явились признаки сознания и необходимости нравственного очищения земли от врагов, признаки того, что народ, не видя никакой внешней помощи, обратился всем сердцем к высшему духовному миру, чтобы оттуда извлечь средства спасения. По областям промчалось слово, города переслали друг другу грамоты, где писалось, что в Нижнем Новгороде было откровение Божие какому-то благочестивому человеку, именем Григорий, велено ему Божие слово проповедовать во всем Российском государстве; говорили, что этот Григорий сподобился страшного видения в полуночи: видел он, как снялась с его дома крыша, и свет великий облистал комнату, куда явились два мужа с проповедью о покаянии и очищении всего государства. Во Владимире было подобное видение. Вследствие этого, по совету всей земли Московского государства, во всех городах, всем православным народом приговорили поститься – от пищи и питья воздерживаться три дня, даже с грудными младенцами; и по приговору, и по своей воле православные христиане постились: три дня – в понедельник, вторник и среду ничего не ели и не пили, а в четверг и в пятницу ели один хлеб. Так, при господстве религиозного чувства, выразилась в народе мысль о необходимости очищения всей земли, отделения себя от настоящего смутного и оскверненного общественным развратом времени. Мы видели, что еще царь Василий (Шуйский) думал об этом очищении, и два патриарха
