в своем кресле, словно ее пронзила жуткая боль; мистер Малькольм не знал, как ее успокоить. Алиса повернулась к Джеку лицом – вся в слезах, она выглядела человеком вне возраста и времени – и заговорила, беззвучно, но он все понял по губам:
– Прости меня, Джеки!
– Джек Бернс! – закричал, рыдая, мистер Рэмзи.
Мисс Вурц просто закрыла лицо белым платком; казалось, она не сидит, а стоит у стенки, а перед ней – расстрельная команда.
Каролина Френч никогда не появлялась на собраниях одноклассников, не было ее и на поминках по Эмме; Джек понял, что ему не хватает ее топота, а ей, наверное, топота ее покойного брата Гордона, который спит на дне речном. В тот день в часовне пришелся бы ко двору и вой Джимми Бэкона, но и он отсутствовал. Зато сестры Бут не разочаровали одноклассника – и Хизер, и Пэтси вместо плача издавали свои любимые сосательные звуки, которые отлично вливались в общий гул.
Венди Холтон зарыдала в голос, сжав виски каменными кулаками, за ней вознесла к небесам свой крик Шарлотта Барфорд, схватив себя за железные груди, – видимо, боялась, что иначе сердце выскочит наружу.
Они бы так и рыдали до приезда «скорой», если бы Джек продолжал хранить молчание. Он знал, что сейчас самое время сказать что-нибудь, и произнес так уверенно, словно бы намеревался это сделать с самого начала:
– А теперь помолимся.
Ну да, они же в церкви, в конце концов, в церкви полагается молиться.
«У вас был плохой день, и вы очень устали», – говорила когда-то Эмма, но для молитвы, решил Джек, это не подходит.
«Но для троих из вас плохой день вдруг стал еще хуже», – неизменно провозглашала Эмма, но эта фраза звучала незаконченно и угрожающе; тоже не годится для молитвы, ведь молитва должна поднимать дух.
И поэтому Джек Бернс произнес ту единственную молитву, которую сумел в такой миг вспомнить, – ту самую, что они давным-давно перестали повторять с мамой на ночь. Джеку всегда делалось грустно, когда он ее вспоминал, потому что она служила символом всего того, о чем они с мамой не поговорили, всего того, чего они так и не сказали друг другу, но у нее было и бесспорное достоинство – краткость.
Все склонили головы, и это было потрясающее зрелище – а Джек наконец заметил у мамы за спиной Ченко, на его лысом черепе по-прежнему красовался обнажающий клыки волк; сколько бы Джек ни глядел на эту татуировку, ему всегда было не по себе.
– День, что Ты даровал нам, Господи, окончен, – сказал он, обращаясь к единственному глядящему на него существу, волку на черепе у Ченко. – Спасибо Тебе.
Так, а что теперь? Он не успел найти ответ – его спас органист, которого Джек прежде не видел. Он сидел где-то за спиной у Джека и знал, чем заполнять паузы. Из-под сводов часовни школы Святой Хильды на присутствующих обрушился гимн, его все знали наизусть. Даже изгнанные из школы мальчики, проучившиеся лишь пять классов, даже они помнили его, что уж говорить о старинных подругах, каков бы ни был их возраст; кто знает, может, они повторяли слова своего любимого Уильяма Блейка каждый вечер перед сном, а заодно с ними и девочки из общежития у входа в часовню, руководимые мистером Рэмзи (он сразу же начал дирижировать), эти юные особы, жаждущие скорейшего наступления жизни вне школьной формы, но ее же и опасающиеся, как все девушки в их возрасте. Разбуди ночью любого из перечисленных – и он пропоет тебе этот гимн от первой до последней ноты! Девочки пели его каждую неделю по разу, а то и по два, ведь время в школе Святой Хильды тянется так медленно.
Звуки «Иерусалима», гимна номер 157 по официальной книге гимнов школы, гудели трубным гласом в сердце каждой старинной подруги. Хьюберт Парри положил на музыку слова Уильяма Блейка, согласно которым Иисус явился в Англии, которую поэт полагал духовным Израилем.
На этот горный склон крутой Ступала ль ангела нога? И знал ли агнец наш святой Зеленой Англии луга?[21] —
запели собравшиеся.
Джек спустился с алтарных ступеней, где его на миг атаковала Колясочница Джейн – как вестник смерти, она преградила ему путь в центральный проход. Но мистер Малькольм всегда был начеку: он вскочил со скамьи, развернул жену на сто восемьдесят градусов и покатил ее кресло прочь. Джек последовал за семейством Малькольм по проходу, лишь на секунду остановившись, чтобы взять под руку мать покойной, миссис Оустлер, и вывести ее из часовни. Ченко, единственный, кто не запел в часовне (украинские борцы не слишком хорошо знают творчество Уильяма Блейка), все рыдал, Алисе пришлось толкнуть его в бок – мол, пора; тот встал и заковылял к выходу, опираясь на палочку. Скамья за скамьей, от первой до последней, шли за ними вслед.
Где верный меч, копье и щит, Где стрелы молний для меня? Пусть туча грозная примчит Мне колесницу из огня! —
пели уходящие.
Пели даже крошечные дочки Пенни Гамильтон. Еще бы, они ведь, наверное, уже ходят в школу Святой Хильды.
Приблизившись к выходу, Джек увидел, как одна из семнадцатилетних обитательниц общежития – бледнокожая голубоглазая блондинка, тощая, как фотомодель, – упала в обморок на руки подруге. Судя по ее виду, причиной скорее надо было полагать строгую диету (фактически голодание), чем реакцию на появление на расстоянии вытянутой руки Джека Бернса, знаменитой кинозвезды, – хотя Джеку приходилось уже видеть, как девушки ее возраста падали в обморок и спотыкались в его присутствии. Наверное, она расчувствовалась из-за гимна.
Эта девушка отвлекла Джека
