В каждой деревне имеется земская квартира. Это чрезвычайно удобное учреждение представляет обыкновенную избу или часть избы, занятую за определенную плату, на казенный счет у зажиточного мужика для остановки проезжих чиновников. Впрочем, в большинстве сибирских деревень так чисто, как нигде в России, и потому можно без риска останавливаться и подолгу жить и не в земской. Украинцы, или малоросы, которые в Европейской России известны как чистоплотные мужики, здесь считаются грязнухами и не могут конкурировать с сибиряками в отношении чистоты.
Первым делом всякий путник ознакомляется в сибирских деревнях с земской квартирой. Нередко попадаются очень интересные. Для примера можно привести такую обстановку. На входной двери на охряно-желтом фоне каким-то доморощенным живописцем изображен серый лев, рыкающий, вставший на дыбы, с цепью, идущей от шеи назад, и с надписью внизу:
Я лев
Михаиле
Насово
вскаго.
В горнице для приезжих дверь и часть печки расписаны цветами и птицами по красному фону. В хозяйской горнице через отворенную дверь виднеются тоже какие-то изображения на красном фоне. Пространство между печкой и потолком завешено короткой ситцевой занавеской. В углу на особой полке, выкрашенной яркими зелеными и красными полосами, стоят старинные посеребренные старообрядческие складки и кресты (старообрядцев в этой местности довольно много).
На стенах около складней и крестов висят лубочные картины, сначала духовного, а потом и светского содержания, которые разглядываются не без удовлетворения во время длинных остановок и ожидания лошадей. Тут есть и страшный суд с праведниками, шествующими вереницей на небо, и грешниками, идущими во огнь адский, причем все праведники изображены длиннобородыми старцами в древних одеждах, а среди грешников попадаются, кроме древних мужей, епископов и монахов, также фигуры современных мужиков и чиновников в зеленых фраках начала XIX столетия; почему-то ни один из мужиков и чиновников не угодил на небо...
Тут же под страшным судом бросается в глаза интересная картинка под заглавием «Размышления доброго мужичка о вреде пианства». Посредине картины изображен больших размеров черт, держащий в обеих руках бутыль с водкой, а на ней надпись: «Водка есть кровь сатанинская». Внизу мелким шрифтом написана поучительная история, а кругом бутыли нарисованы сцены, изображающие весь вред от «пианства» соответственно ветхозаветным заповедям. Начинается, конечно, с заклада имущества и семейных раздоров. Особенно хороша сцена, где подвыпивший господин в измятом и надетом набок цилиндре пляшет вприсядку среди разгульных женщин. Кончается вся история изображением сначала грабежа и убийства на большой дороге, а потом — позорной смертью в тюрьме, причем черти утаскивают душу грешника в пекло и там ее припекают.
Рядом с лубочными картинками висит печатная такса за проживание в земской квартире и длинное казенное объявление, повешенное, по неграмотности хозяина, вверх ногами. На другой стене висят старые часы с гирями, не бьющие, а скорее чихающие. Должно быть, от старости они потеряли свой голос.
В избе чистый деревянный пол, устланный половиками, длинные крашеные деревянные лавки с балясными спинками и ручками, вроде садовых скамеек, а на окнах прекрасно себя чувствующие цветы в горшках и всякой другой посудине, не исключая и так называемой ночной, по наивной практичности хозяев приспособленной к произрастанию цветов; перед окнами в одном месте в кадке на полу китайская роза, отлично цветущая, ростом выше человека.
Из домашней фауны, благодаря чистоте, имелись только прусаки в сравнительно небольшом количестве, днем скрытые, а по вечерам выползающие отдельными экземплярами из щелей в стенах и не беспокоящие обитателей.
Тотчас по приезде нового лица в земскую квартиру изба всегда наполнялась народом; и старому и малому хотелось поглядеть на вновь приехавшего и посмотреть ему прямо в рот, когда он с дороги, голодный, принимается за еду. При этом всегда наибольшее любопытство возбуждали складные походные кровати, и тотчас же наводились справки об их цене. Приезжего из Европейской России сразу приятно поражала свобода и непринужденность в обращении сибирских мужиков с приезжими «чиновниками». Сибиряк, сам по себе весьма не набожный человек, при входе непременно несколько раз крестился и поклонялся перед образами, а потом безо всякого приглашения прямо садился и, несмотря ни на какое начальство, сидел при нем и разговаривал самым непринужденным образом. Если приходилось давать за услуги на чай, то сибиряк принимал деньги просто, ничего не выпрашивал, если находил мало, а скромно и просто благодарил. Не мудрено, что при отсутствии низкопоклонства сибиряк с некоторым презрением относился к переселенцам из Европейской России, зараженным в большинстве случаев отсутствием собственного достоинства.
Сибирская гордость иногда доходила до того, что приселившиеся переселенцы, добровольно принятые сибиряками, лет по двадцати не признавались последними за себе равных, причем сибиряки в это время тщательно избегали с ними родниться. Когда же таким переселенцам наконец сами сибиряки переставали давать кличку «россейских» и роднились наконец с ними, то бывшие «россейские» не без гордости говорили приезжим, что они стали «сибиряками», точно их повысили в чине. Со всем этим как-то странно вязалось то, что сибирские мужики нередко расспрашивали про быт жителей Европейской России с таким видом, как будто они признавали себя во многом отставшими и темными людьми.
Действительно, они были грубы во многих отношениях. Нередко приходилось слышать, как какой-нибудь мужик с эпическим спокойствием рассказывал, что вот такого-то числа один из его односельчан чуть не убил приехавшего к нему и остановившегося у него мужика с деньгами, предварительно подпоив его, за что и был привлечен к ответственности, причем оказывалось, что рассказывавший мужик был свидетелем преступления. Точно так же мужики говорили, тоже хладнокровно и безучастно, как про самое обыденное явление, например, о том, что жители такой-то деревни — народ отчаянный и что они спровадили в таком-то городу на тот свет, положим, шестерых, и только на одном попались.
Изо всего начальства мужики боялись до проведения Сибирской железной дороги только своего земского заседателя, во время моего приезда уже упраздненного и замененного становым приставом, потому что он был всего к ним ближе, а исправник, несмотря на его наезды, всегда являлся какой-то полумифической личностью в их глазах. Нередко спрашивая приезжего, какую он должность занимает в столице (причем Москва, по понятиям сибиряков, считалась гораздо больше и важнее Петербурга), сибирские мужики огорошивали его таким наивным вопросом: «А что, вы там поважнее заседателя будете?»
Характерные черты коренного сибиряка — это отсутствие религиозности и каких бы то ни было поэтических склонностей; жалкие остатки последних сохранились разве только в любви к домашним растениям, лубочным картинам, расписным дугам, печкам и дверям. От многих духовных лиц, из числа пользовавшихся расположением населения, приходилось нередко слышать, что коренные сибиряки очень мало религиозны и не только весьма редко посещают церковь, но попросту не исполняют самых главных треб, например, хоронят без отпевания, за что и бывают преследуемы. Если церковь стоит на конце села, из которого в одну сторону идет дорога во вновь основанный маленький «российский» поселок, то в праздник очень легко наблюдать, как со стороны последнего приходит и приезжает много народа в церковь, а из большого «сибирского» села приходит так, кое-кто. Сибирские мужики сами признают, что «россейские» гораздо набожнее их. Вероятно, судьба жителей всех колоний — терять при переселении из метрополии свои поэтические склонности.
Сибиряки ужасно много пьют. Всякий двунадесятый праздник справляется неделю, если не более. Накануне праздника уже начинают расхаживать по улицам деревни пьяные мужики, мрачно изрыгая четырехэтажные ругательства, по части которых сибиряк и в трезвом виде такой мастер, что перед ним сконфузится любой «россейский» мужик.
Подобное состояние обывателей продолжается с неделю, коли не более. Но странно, что во всем сибирском великом пианстве нет ни малейшего веселья, а царит одна только всеобщая угрюмость и унылость. Отсутствие веселья и в трезвом виде, несмотря на гораздо большую зажиточность населения, чем в Европейской России, есть характерный признак сибиряков. Дети и те не умеют затеять веселых игр, а молодежь вся точно куда-то запрятана или вымерла.
Подъезжая к какой-нибудь деревне, можно часто видеть еще издали, с «гривы», толпу народа в костюмах почти исключительно красного цвета. Это значит, что в деревню прибыл священник из приходского села и совершает крестный ход с посещением изб и собиранием скудной дани. До подобных крестных ходов сибиряки вообще охотники. Это, кажется, единственный религиозный обряд, популярный среди них. Спустившись с высот, встречаешься лицом к лицу с длинной процессией с иконами, хоругвями и крестами, идущей страшно быстро огромными шагами по деревне. Мужики и бабы, участвующие в процессии, поют фальшиво в унисон только слова: «Пресвятая Богородица, спаси нас» на какой-то странный, полуплясовой мотив домашнего изобретения. Это дикое пение, вместе с не особенно благочестивым выражением лиц, участвующих в процессии, производит по меньшей мере странное впечатление. Всякий смысл ее утрачивается, кроме разве сбора дани с прихожан.
