Жена майора Романова, медик по образованию и врач по гражданскому сознанию и клятве Гиппократа, как всегда на добровольных началах, всех пострадавших взяла на своё попечение, благо, что в семейной аптечке имелись медикаменты. Она же рекомендовала начальнику заставы отстранить от службы Бабенкова, пока у того не пройдёт ангина, – что майор безоговорочно принял к исполнению. Бабенков почти неделю находился на вынужденных выходных (тут несомненный плюс). А под конец обрадован был ещё тем, что стал главным действующим лицом в отлове своего друга «бобика» из Уссури, – на заставу прибыли автокран, трайлер и водолаз.
С тем же прилежанием начальник заставы выполнил рекомендации врача и в отношении Потапова. Славикам майор поменял обязанности: Урченко направил фланги мерить, Потапова – на хозблок. Но кому быть воином, тому не быть дояром, скотником. Тем более, что Потапову таких услуг, как обучение столь деликатному делу – доению коров, – никто не предлагал. И коровы выразили протест, то есть подняли рёв на всю границу, протестуя не только против плохого обслуживания, но и содержания, а свиньи готовы были съесть Славку заживо. И съели бы, не сбеги он с хозблока до срока. Куда его тёзка вернулся с важным достоинством.
Так кому тут надо поклониться? Кого благодарить?..
Или вот, совсем кощунственный подвох – заставу закусали вошки.
На заставе был еще один Слава, Вячеслав Ермошин. Внешне ничем не примечательная личность. Такой же, как и все «салажата», первого года службы: немного угловат, в меру застенчив, безотказный и исполнительный. А поскольку все эти качества, как нельзя, кстати, подходили, что называется без примерки, к обязанностям санинструктора, ему в добровольно-приказном порядке и была прикреплена эта должность. И майор не ошибся. В случае с ЧП на Уссури он проявил себя заботливым медбратом и сиделкой. Задатки эскулапа видны даже в манерах.
Пока ожидали с Казакевичевской заставы машину медсанчасти, которая находилась там с инструктивными целями, Ермошин не отходил от Морёнова. После укола больному и выдачи очередной дозы таблеток, в Славины обязанности теперь входило прикладывание мокрой тряпки ко лбу больного и замер температуры. Застава уже спала, разумеется, кроме тех, кому положено служить, а Слава, сидя возле своего подопечного, клевал сонно носом. Но, стоило больному застонать, он тут же спохватывался, смачивал тряпку или хватался за термометр. Его заботу оценили, и Слава, вместе с прибывшим старшиной медслужбы, был отправлен сопровождать больного.
Ермошин после учебки не был в отряде более полугода. А всякий, кто служит на заставе, по приезде в отряд, испытывает по ней ностальгию, и потому старается смотаться из него обратно, и как можно скорее. Где более вольный распорядок, небольшой и дружный, как семья, коллектив. Где меньше командиров, а больше порядка. Где не надо тянуть ножку и хвататься всякий раз за пуговичку на воротничке, проходя мимо офицера… Это на заставе.
В отряде же видится только казовая сторона, за нарушение которой можно получить как замечание, так и наряд вне очереди, а то и губу. За ту же расстегнутую пуговичку или за слишком ослабленный поясной ремень; за не почищенные сапоги, да мало ли… Тут от безделья люди страдают, вяжутся к солдатам. А на заставе разве до того? И потому бежать надо из отряда. Бежать!.. И Слава Ермошин готов был сразу, как только сдал Морёнова врачам, вернуться обратно. Да не тут-то было.
В отряде происходили вещи, причина которым – всё тот же «добрый» друг-приятель, от которого покоя не стало ни на границе, ни в отряде. И Ермошину пришлось задержаться в медсанчасти на неопределенный срок.
…В отряде проходило доформирование мангруппы. Вначале эта часть задумывалась небольшим подразделением, как взвод, рота, с соответствующим техническим обеспечением и оснащением. Но политические отношения с Китаем всё более обострялись. Всё чаще на границе стали происходить инциденты и порой небезобидные, доходящие до столкновений, правда, не вооруженных, однако, не безболезненных. Поэтому на базе роты было принято решение создать батальон – маневренную группу.
Месяца три тянулось назначение на должность командира мангруппы, и временно эту должность исполнял старший лейтенант Талецкий. Но явным претендентом был подполковник Андронов, заместитель начальника штаба отряда. Он уже примеривался к будущим обязанностям, частенько заглядывая в казарму, давал, вместе с ЦУ, нагоняй и старшим, и младшим по званию, поскольку характер имел требовательный, порой строгий. У него уже был подготовлен кабинет и всё необходимое для предстоящей работы. Однако зиму, лето, до самой осени командование не торопилось, затягивало с его назначением.
И вот, по первому снежку вопрос решился.
Решился, и настолько неожиданно и непонятно, что кое-кого ввёл в недоумение, а то и в шок. На подполковничью должность в мангруппу занесло даже не майора, или капитана, а – микромайора! – младшего лейтенанта. Андронов, едва не занемог. И, посчитав себя оскорбленным, хотел было, подать рапорт и от обиды, если не уволиться из погранвойск, то перевестись в другой отряд и на любую должность.
Но обиду пережил. Куда деваться? – армия. Тут приказы не обсуждаются, назначения не согласовываются и мнения нижних чинов не учитываются. Иначе говоря: не живи, как хочешь, живи, как прикажут.
Как последний лист листопада, холодным ветром в отряд занесло младшего лейтенанта Трошина. Кого-то он заинтересовал красотой и статью, а кого-то не соответствием звания с должностью, звания с образованием. Ему было под сорок лет, а в такие годы люди дослуживаются до майоров, а то и выше. Тут же – микромайор. И вот этого микромайора предпочли подполковнику! Это был нокаут. Ну не злой ли рок?..
А командир мангруппы развернулся. Всё поставил с головы на ноги. Собрал со всех подразделений: с хозвзвода, инженерно-технической роты, с комендантского взвода, со столовой, с санчасти, – своих солдат и сержантов, разбазаренных по доброте душевной подполковником, и приступил к серьезным плановым занятиям в подразделении.
И Слава Ермошин как раз попал под эту метлу, и в тот момент, когда в санчасти отсутствовал санитарный персонал, по причине учебных мероприятий. И ещё потому, что каждый командир рад воспользоваться чужой рабсилой, тем более – залётной. Славу тут же пристроили к санчасти, где он продолжил повышение квалификации по части медицинского обслуживания госпитализируемых и методам санитарной обработки помещений.
Только через две недели, по настоянию майора Романова, при содействии начальника штаба майора Родькина, Ермошина удалось вызволить из отряда.
Несмотря на суету и бестолковость в мангруппе (как казалось Славе), он с гордостью осознал то, что миссию свою он выполнил с достоинством – дождался, когда прошёл кризис у Морёнова.
– Теперь солдат выкарабкается… – сказал главврач.
Будет что доложиться на заставе.
И были в отряде ещё два приятных момента. Первый, он увидел в солдатском клубе художественный фильм «Щит и меч». Посмотрел его с удовольствием, поскольку уже на заставе прочёл роман В. Кожевникова с одноименным с кинофильмом названием.
И второй – побывал в городской бане. Куда ходил с мангруппой строем: с полотенцем, с мылом, мочалкой под мышкой и с бодрой песней на устах. Может быть, о бане долго бы и не помнилось, прошло бы как рядовое событие, но после деревянной, тесной, заставской, городская была, конечно же, шикарным заведением. Особенно для паренька, до армии не знавшего ни городских парков, ни многолюдных бань.
Светлые залы, каменные скамьи, вода из кранов, и парилка… Правда, попариться не удалось из-за отсутствия веников, но погрелся, спасибо и на том. Слава, разомлевший, распаренный, выйдя из парилки, плюхнулся на каменную скамейку и прилип к ней в блаженстве. Не-ет, есть что-то особенное в цивилизации…
2
Многое в жизни для молодых людей является открытием: непонятное становится понятным, запретное – доступным, скрытое – увиденным. Порой простые вещи вдруг постигаешь с таким изумлением, словно они из другого мира, откуда-то из-за границы.
После возвращения Ермошина, на заставе начались представления. На пограничников напал зуд. И зуд не кожный, не лишайный, и не на открытых местах, где можно было бы без стеснения почесать, а при остром желании – поцарапать, а там зудилось, куда не всякий раз сунешь руку, и только через карманы. А руки в карманах – нарушение устава. И первым же нарушителем его стал сам Славик.
Но вскоре неуставное поведение перешло к его соседу по второму ярусу. Чуть позже – на двух годков (солдат второго года службы), спавших под ними на первом ярусе. Потом на «стариков». Так эпидемия неуставного хождения по заставе распространилась на добрую треть личного состава. Ходьба по казарме и служебным помещениям, держа руки в карманах галифе, стала если не модной, то примером, достойный подражания. И ему подражали, и с каждым днём всё больше и больше пограничников. Встречаясь друг с другом, общаясь, каждый из воинов мог продемонстрировать свою страстную приверженность к карманному этикету.
