колебалось в среднем 1 на 9—10 [человек]»[246]. Такое соотношение отмечалось и в последующем; оно достаточно точно отражало место и роль добровольчества в системе комплектования Красной армии.
Военкоматские данные указывают на то, что 61,5 процента добровольцев пришлось на три из десяти прифронтовых уезда, а на остальные семь тыловых – 38,5 процента. К этому следует добавить очень высокую коммунистическую прослойку среди добровольцев: 23,7 процента коммунистов-большевиков и еще 47,5 процента – сочувствующих[247]. В военно-профессиональном отношении это также был высококачественный контингент: 70 процентов добровольцев ранее проходили военную службу. Наконец, по словам Юдовского, среди добровольцев был «изумительно высок» уровень грамотности: 78,6 процента были грамотными, причем 42,7 процента – «хорошо грамотными»[248]. Хотя обследованию комиссией Юдовского подверглись в основном сельская местность и уездные города, в социально-классовом отношении 46,6 процента добровольцев происходили из рабочей среды (в основном крестьяне, вернувшиеся из городов в результате остановки промышленности и потери работы) и 46,7 процента – из крестьян. Это означало, что запись в Красную армию среди пролетариата была значительно более популярной. По возрасту большинство приходилось на лиц от 18 до 23 лет. Таким образом, обследование В.Г. Юдовского выявило высококачественный в тех условиях состав добровольцев – это именно то, чего искало большевистское военно-политическое руководство.
В отличие от многих демографических характеристик красноармейцев, их социально-классовое происхождение достаточно часто отмечалось в документах. Доступный архивный материал полностью подтверждает выводы, сделанные Юдовским о значительном удельном весе рабочих среди добровольцев в течение всей Гражданской войны. Например, в войсках Уральского военного округа добровольцев из рабочих насчитывалось 15,5 процента, а из крестьян – 3 процента[249]. Среди родов войск очевидна тенденция увеличения численности добровольцев в технических родах войск. Особенно высок он был в авиачастях, автоброневых, железнодорожных, инженерных частях. Также высок относительно стрелковых частей был процент добровольцев в кавалерии, куда чаще всего добровольцы приходили со своей лошадью и снаряжением.
После введения обязательной военной службы добровольный набор почти всегда предшествовал набору принудительному, поскольку он не требовал точного учета военнообязанного населения. Чаще всего он производился в местностях, недавно освобожденных от белогвардейских, национальных войск или войск интервентов. Добровольный набор позволял аккумулировать в рядах Красной армии пробольшевистски настроенных граждан, принимавших советские войска как освободителей. В архивных документах нередко можно встретить свидетельства весьма теплой встречи Красной армии в различных регионах бывшей Российской империи и большого энтузиазма при записи в ряды Красной армии. Этот эмоциональный подъем большевики всегда старались канализировать в нужном им ключе. Набор добровольцев в советизируемых местностях позволял также обострить социально-классовые противоречия в местной среде, усилить гражданский раскол общества, на что всегда делали ставку большевики.
Важно отметить, что отношение населения к Красной армии всегда было более единодушным, когда изгонялись иностранные интервенты: в этом случае она представлялась местными жителями армией-освободительницей, ее победы получали патриотическую трактовку. Так, комиссия Высшей военной инспекции, возглавляемая упомянутым В.Г. Юдовским, обследовавшая в ноябре 1918 г. западные районы страны (Смоленск, Минск, Бобруйск, Гомель, Могилев и др.) после ухода германских войск, свидетельствовала, что «продолжающееся движение Красной армии на запад сопровождается необычайным энтузиазмом населения и вызывает большой наплыв добровольцев-красноармейцев»[250]. Представители ВВИ свидетельствовали о «вступлении в армию в течение 2–3 недель десятков тысяч добровольцев в освобожденных местностях западного края»[251]. Аналогичную картину, но уже летом 1920 г. констатировал Реввоенсовет Юго-Западного фронта, требуя от подчиненных штабов немедленно начать набор добровольцев: «Ввиду подъема духа населения местностей, очищенных от польских войск, желательно возможно большее направление этого населения в ряды Красной армии… Реввоенсовет фронта приказывает немедленно организовать на территории широкий прием в армию добровольцев»[252]. 8 мая 1920 г. ВЦМК и ЦК РКП(б) опубликовали в «Правде» и «Известиях ВЦИК» «Обращение ко всем Советам и комитетам РКП(б)» с призывом немедленно начать «формирование крепких, сплоченных отрядов добровольцев, отправление их на западный фронт». С противоположного Восточного фронта сообщалось: «Только что освобожденное от власти белых население переживает революционный подъем, о котором красноречиво свидетельствует количество добровольцев и отношение к Красной армии туземцев…»[253]
Следует отметить, что политические настроения населения менялись крайне быстро. Нередко в губерниях, еще недавно охваченных революционным подъемом, через несколько месяцев не могли найти ни одного добровольца, а мобилизации проходили крайне тяжело. В тех же белорусских губерниях, в которых в ноябре добровольцами записывались тысячи людей, весной 1919 г. приходилось принимать крайние меры для «выкачивания мобилизованных из деревень и сел»: губ-военкомы Гомельской, Витебской, Минской, Смоленской и Виленской губерний собирали вооруженные отряды для насильственного изъятия мобилизованных[254]. Все это говорит о том, что положительными настроениями населения необходимо было пользоваться немедленно, недопустимо было растягивать сбор добровольцев, задерживать их без дела на сборных пунктах и особенно – распускать по домам в ожидании подвоза всего необходимого. Практика показала, что собрать вторично распущенных уже невозможно[255].
При нехватке добровольцев, как и ранее, широко практиковались всякого рода меры принуждения. Нередко такие способы комплектования прямо регламентировались нормативно-правовыми актами. Например, 29 апреля 1919 г. на совместном заседании Политбюро и Оргбюро ЦК РКП(б) было принято решение о проведении трех видов мобилизаций: общей, добровольческо-рабочей и добровольческо-крестьянской[256]. Кроме того, проводились профсоюзные и иные профессиональные добровольческие мобилизации.
Иногда прямые мобилизации лишь маскировались термином «набор добровольцев», чтобы несколько смягчить негативную реакцию местного населения. Вот характерный пример. 15 февраля 1920 г. Военный совет Юго-Западного фронта приказал «немедленно объявить набор добровольцев в пяти уездах Харьковской губернии», назначив каждому уезду по 1000 человек, а всего – 5000 человек[257]. Выполнение наряда было строго обязательным, а значит, переводило такой набор в разряд принудительных. Фронтовые и армейские наборы добровольцев, равно как и местные мобилизации, существенно подрывали плановый учет и использование людских ресурсов, за что было ответственно Мобилизационное управление Всероглавштаба. Совет Всероглавштаба не раз требовал производить набор добровольцев исключительно через систему военкоматов с обязательным учетом всех завербованных лиц, так как «при отсутствии иных налаженных аппаратов вербовка не может привести к желательным результатам и лишь дезорганизует на местах работу по учету, призыву и борьбе с уклонением от призыва»[258].
Непредсказуемость и слабая прогнозируемость добровольчества отрицательно сказывались на процессе комплектования не только в случае нехватки желающих вступить в Красную армию, но, как это ни парадоксально, и при большом наплыве таковых, поскольку местные органы военного управления не справлялись с задачами регистрации добровольцев, а органы снабжения и довольствия, квартирные органы не располагали достаточными запасами обмундирования, продовольствия и мест для размещения набранных контингентов. Приходилось ограничивать набор, например, только лицами, имевшими собственное исправное обмундирование, или же вовсе распускать добровольцев. Особенно ярко
