Друзья были очарованы силой и эрудицией его ума, притягательностью его мягкого и в то же время твердого характера. Они называли его своим Учителем. Это слово, как и предпринятые в последующие эпохи попытки обожествить Конфуция, создают ложное представление о человеке, который верил в то, что удовольствия играют важную роль в жизни уравновешенной личности и уравновешенного общества — каковое он ставил превыше всего. Он любил такие развлечения, как рыбалка и стрельба из лука, наслаждался музыкой, с удовольствием присоединялся к неформальным песнопениям; и его встречи с друзьями проходили в веселой, приподнятой атмосфере, которая не мешала вести искренние беседы.
Но это были тяжелые времена. Из большого южного княжества У дошли слухи о судьбе правителя. Получив приглашение на пир от амбициозного родственника, князь проявил осторожность и расставил солдат на всем пути от своего дворца до пиршественного зала. Перед входом в зал всех разносивших блюда слуг раздевали донага и меняли на них одежду, после чего они на коленях вползали внутрь. Но один из слуг спрятал кинжал в рыбе, которую должен был подать на стол, и вонзил заготовленное оружие в князя, даже несмотря на то, что в тот же самый миг, как записал хронист, «два меча встретили его грудь». Когда Конфуцию исполнилось тридцать четыре года, в его родном княжестве Лу номинальный правитель попытался восстановить свою власть, атаковав главу клана Цзи, но «Три семьи» сомкнули ряды и отправили претендента в изгнание. После этого они возобновили свои бесконечные интриги, вызванные завистью к клану Цзи, хватаясь за любой удобный предлог, от азартных игр до женщин. Народные массы были вынуждены трудиться еще более усердно, чтобы обеспечить экстравагантной роскошью правителей, чьи администрации служили инструментами обмана, насилия и коррупции.
Эти и подобные им события укрепили уверенность Конфуция в тех убеждениях, которые он предлагал на обсуждение своим молодым друзьям. В системе, настаивал он, существует фундаментальный изъян: она действует для блага тех, кто управляет. Отсюда безжалостная борьба за власть и издевательства над народом. Если вместо этого систему переориентировать на благо управляемых, если, более того, на руководящие посты назначить самых добродетельных людей независимо от их происхождения и, наконец, если врожденные добродетели дополнить обучением навыкам управления, то государство будет процветать, народ начнет стойко переносить трудности, поскольку будет разделять его удачи, с готовностью поддерживать, заселять без завоевания, в результате чего войнам и несправедливостям будет положен конец. Он верил в то, что для социальных улучшений требуются совместные усилия и что при справедливом обращении любой человек будет их поддерживать по самой своей природе. Западные идеи о первородном грехе и потребности человека в «искуплении», которое возможно только при божественном содействии, были глубоко чужды мышлению Конфуция, поскольку он верил в то, что все люди рождаются потенциально добродетельными — то есть заботливыми, искренними, рассудительными и доброжелательными, — и разумно управляемое общество позволяет реализовать этот потенциал. Все зависит от качеств правителей.
Эти качества представляли собой этический стандарт высшего порядка. Идея Конфуция о том, что управление людьми должно осуществляться ради людей, помогла сформировать западную демократию; но, хотя он тоже считал, что правительство должно быть народным, в том смысле, что люди, занимающие руководящие посты, должны избирать-с я из всего населения страны, его, вероятно, сильно озадачил бы наш метод выбора. Он бы спросил, каким образом избирательная урна способна определить самых добродетельных и подготовленных людей — одним словом, подходящих для управления страной. Главной потребностью он считал добродетельного правителя, который окружит себя добродетельными, способными министрами, которые, в свою очередь, отберут по тому же принципу — поскольку важным элементом добродетели является готовность распознать то же качество в других людях — подчиненных им государственных чиновников, и так далее, вплоть до самых нижних уровней власти. Предложенную им систему можно охарактеризовать как устойчивую меритократию, где упор сделан на характер индивидуума. На первое место Конфуций ставил идеи, а не правила, поскольку считал, что ничто не может освободить человека от обязанности думать и быть честным с собой.
В это же время начала распространяться вера в то, что в истории страны существовал золотой век, когда все правители были благородными, а их подданные — счастливыми. В результате появились такие культурные герои, как упоминавшийся ранее Желтый император. Многие цивилизации сохранили схожие, наполненные сожалениями предания о потерянном рае. Но хотя Конфуций признавал, что «верит в древность и любит ее», он не разделял веру в золотой век, пусть даже его идеи могли стимулировать ее распространение. Он верил в то, что китайский правящий класс утратил благородство, но в своих рассуждениях он никогда не заходил дальше эпохи лидеров чжоуского завоевания У-вана и его сына великого Чжоу-гуна. Особенно высоко Конфуций ценил последнего за то, что тот сформулировал концепцию Небесного мандата, а также рассуждал о необходимости соблюдения принципов гуманности и справедливости в управлении людьми.
Конфуций не претендовал на оригинальность. «Распространитель, а не создатель» — так он себя характеризовал. Таким образом, он думал лишь о феодальном обществе — единственном, которое он знал, — как о семье, расширение которой может быть успешным лишь на основании взаимной ответственности, хотя при этом некоторые члены семьи должны подчиняться другим. Но его идеи по поводу того, как следует управлять обществом, включали революционные предложения: открыть доступ в правящий класс для всех, кто наделен личными достоинствами; сделать единственной привилегией служение людям; ввести систематическое обучение; и все это на основании того, что каждая личность является объектом уважения и заботы.
Конфуций пробудил в своих друзьях желание построить реформированный мир и в процессе подготовки к этому поднять уровень своего образования до высочайших стандартов. Он читал ученикам курс лекций по предметам, знание которых считал важным для каждого кандидата на пост государственного чиновника. Некоторые из этих предметов были техническими (правительственные документы, протоколы и правила); некоторые — практическими: церемониальные процедуры и музыка; а некоторые — гуманитарными: история, литература и философия, которые он считал главными инструментами для формирования характера.
Когда Конфуций начал посвящать большую часть своего времени регулярным занятиям, он оставил работу и стал жить на ту плату, которую могли предложить ему ученики, даже если это была всего лишь связка сухого мяса, и не отказывал никому, кроме глупцов и лентяев. Он отличался от всех, кто учил до него, не только тем, что был первым профессиональным учителем в Китае, но и тем, что к нему мог обратиться любой человек, независимо от происхождения, и узнать все возможное о принципах, разнящихся с теми, которые поддерживали существующую общественную формацию. И все же он считал себя не столько учителем, сколько человеком, готовящимся к великой задаче. Конфуций имел мессианскую убежденность в том, что рано или поздно его призовут осуществить на практике те реформы, которые он проповедовал. Ученики были его потенциальными заместителями, которые помогут решить эту задачу, когда придет время.
Хотя последователи идей Конфуция в последующие эпохи отличались большой ученостью, а слово «конфуцианство» стало синонимом образованности, сам Конфуций интересовался книгами только как источниками знаний и инструментами для формирования характера. О наиболее часто используемой им книге «Шицзин» он говорил, что та может «вдохновить, расширить кругозор, сблизить с другими людьми, научить, как сдерживать свое недовольство»; кроме того, она содержала практическую информацию — названия животных и растений, правила поведения и житейский опыт. Он стремился развивать в своих учениках критическое мировоззрение, призывал их смотреть и слушать, при этом воздерживаясь от суждений о том, что вызывает сомнения, и был строг с теми учениками, которые, копируя древний текст, пытались угадать смысл, вместо того чтобы оставлять пропуски в «темных» местах.
Конфуций сделал больше любого другого человека в Китае для укрепления верховного авторитета учителя, что достаточно иронично, поскольку он ясно говорил о собственном несовершенстве, с готовностью признавал свое невежество и никогда не претендовал на то, что обладает монополией на истину. Если ему казалось, что ученик прав, он так и говорил; если тот ошибался, он рассуждал вместе с ним, а если ему не удавалось переубедить, просто оставлял тему. Он никогда не грозил и не запугивал («Человек, который прикрывает свою внутреннюю слабость грубыми и высокомерными манерами, не лучше, чем вор», — говорил он).
