Им требовалось восстановить силы, и они провели некоторое время в маленьких близлежащих княжествах. Одно из них, княжество Чэнь, олицетворяло собой царивший во всей стране упадок нравов, поскольку его предыдущий правитель вместе с двумя своими министрами пользовался услугами одной общей любовницы, а министры даже носили предметы ее одежды при дворе; когда другой министр возмутился их хвастовством, он был убит. Жители этих мелких княжеств страдали еще и потому, что армии двух великих южных царств У и Чу превратили их в арену своей борьбы. В этой грозной атмосфере странствующий учитель вряд ли мог рассчитывать на то, что его слова будут услышаны, однако внезапно Конфуций нашел слушателя в лице популярного и успешного полководца из Чу по имени Шэ-гун. Его титул гун, или князь, был выше занимаемого им положения. Это объяснялось тем, что истинный гун называл себя ваном, или царем, открыто пренебрегая некогда священными прерогативами верховного правителя Чжоу, отдаленного от южных границ тогдашнего китайского государства, обитатели которых все еще считались полуварварами.
Полководец полностью согласился с идеей Конфуция о том, что власть должна править, руководствуясь добродетелью и в интересах народа. Он стремился к этому на практике и, несомненно, на какое-то время дал Конфуцию надежду на то, что здесь наконец-то будет осуществлена его мессианская миссия. Но все надежды рухнули после того, как на вопрос полководца о том, что для человека важнее, государство или его семья, Конфуций ответил: «Семья». Определив, таким образом, главное различие между авторитарной и либеральной школой, которые вечно борются за душу человечества, Конфуций привел в смятение Шэ-гуна. Тот спросил у одного из его учеников, что за человек Конфуций. Когда ученик поведал, что ничего не ответил полководцу, Учитель сухо упрекнул его: «Почему ты не сказал ему, что это человек, который так любит учить тех, кто стремится к знаниям, что забывает о еде; делая это, он так увлекается, что забывает о всех своих неприятностях и даже не думает о приближающейся старости?»
Новая надежда появилась в виде приглашения войти в состав городских властей в княжестве Ци, богатого северного соседа родного Лу. Но надеждам снова не суждено было осуществиться, поскольку Ци было охвачено гражданской войной, и противники управителя города, подчинившие себе князя Ци, вынудили Конфуция отказаться от присоединения к фракции, с формальной точки зрения совершившей измену. Отсутствие перемен лишь закаляло стоицизм Конфуция. Единственный раз он позволил себе отчаяние: «Неужели я подобен тыкве-горлянке, которую можно только подвешивать, но нельзя есть?»
Во всяком случае, призыв из Ци, по всей видимости, заставил его направить шаги в сторону дома, поскольку свой шестьдесят седьмой день рождения он встретил в западном соседе Лу, княжестве Вэй, откуда и началась когда-то его одиссея. Виновная в кровосмешении княгиня спровоцировала большие волнения. В частности, ее сын, наследник княжеского титула, был так возмущен (предполагаемый мотив) поведением матери, что убедил одного из слуг раз и навсегда покончить с ее распутством. Но этого человека подвели нервы, и княгиня с криками о помощи бросилась к мужу, а ее сын бежал и нашел прибежище за пределами княжества. Когда позднее князь умер, у власти был поставлен не изгнанник, а его собственный сын, что спровоцировало первого на вторжение в княжество; ко времени прибытия Конфуция он захватил один из городов. Однако реальная власть в Вэй находилась в руках первого министра молодого князя, Кун Вэнь-цзы. Он был безжалостным и амбициозным, но все же заслужил повалу Конфуция за то, что «был мудр, любил учиться и не стыдился обращаться за советами к нижестоящим». Возможно, похвала была не полностью объективной, поскольку Кун Вэнь-цзы дал страннику жалованье и спрашивал у него совета. Однако эта многообещающая ситуация развивалась по уже знакомому сценарию. Желая покарать вторгнувшегося претендента на княжеский титул, Кун Вэнь-цзы спросил Конфуция, как лучше на него напасть. Конфуций ничего не ответил, сославшись на незнание военного дела. Он решил покинуть Вэй и попросил приготовить для него экипаж. Кун Вэнь-цзы извинился и попросил Конфуция остаться. Пока он колебался, из Лу прибыли посланцы с подарками и настойчивым приглашением занять там высокий пост.
В течение тех тринадцати лет, пока Конфуций скитался по стране, его бывшие ученики постепенно приобретали все большее влияние, как в самом княжестве, так и в правящем клане Цзи, а один из них, Жань Цю, незадолго до этого во главе отряда клана Цзи оказал успешное сопротивление вторгнувшимся циским войскам. Теперь они предлагали своему учителю честь и влияние.
Было бы приятно закончить историю на том, как старый человек с триумфом вернулся домой, и его благородные идеи были осуществлены на практике. Поначалу все так и складывалось, поскольку Конфуция встретили с почестями, вероятно, дали должность, и ведущие сановники спрашивали у него совета. Но мы с определенной долей уверенности можем сказать, что последующие годы пребывания в должности не были гладкими и лучезарными, поскольку, как показывают два последующих примера, советами Конфуция редко пользовались. Когда Жань пришел спросить его мнения о том, какие дополнительные налоги лучше ввести, Конфуций с возмущением заявил, что правительство продолжает вводить новые налоги, поручив Жаню их сбор, несмотря на то что народ и так уже бедствует. Этот вопрос вызвал у Конфуция редкую вспышку ярости. «Это не мой ученик! — воскликнул он. — Бейте в барабаны, мои дети, и обрушьтесь на него — я даю вам волю!» (Такая глубокая обида была слишком нехарактерной для Конфуция, чтобы продолжаться долго, и Жань остался его последователем.) Другой пример связан с семьей, которая, получив приют в соседнем княжестве Ци, увенчала список предательств, убив приютившего их князя. Конфуций настаивал на вторжении — не для того, чтобы отомстить беспокойному соседу, а чтобы устранить тиранию и восстановить законное правление: его обращение ко двору, предваренное традиционным постом и подкрепленное аргументом, что враждебность местных жителей к узурпаторам гарантируют успех экспедиции даже из такого маленького княжества, как Лу, убедили князя; но, не обладая собственными военными силами, князь был вынужден обратиться к «Трем семьям», которые оставили обращение без ответа. Это усилие Конфуция, единственное, когда он выступал за войну, стало последним в его общественной жизни — «финальным спазмом» отчаяния старого человека.
Согласно традиции, оставив службу, Конфуций взялся за литературную работу. Несомненно, он сличал рукописи, собранные во время путешествий, и хотя заявления некоторых поздних исследователей, утверждающих, что он составил всю классику, по видимости, являются преувеличением, комментаторы, вероятно, правы, когда приписывают ему авторство хроник «Весны и Осени» («Чуньцю») — на первый взгляд, сухого перечисления исторических событий, но для ученых последующих эпох наполненного тонкими нюансами, отражающими позицию Конфуция, — и отбор стихов (ши) для «Шицзин». (Возможно, именно этим Конфуций однажды занимался у себя дома, когда ему доложили о посетителе, поведением которого он был недоволен. Конфуций сказался больным, но когда посетитель покидал его дом, Конфуций заиграл на цине и запел, словно бы признаваясь в том, что немножечко солгал, дабы избежать прямого оскорбления, так как он однажды сказал: «Скрывать обиду и оставаться в дружеских отношениях с тем, к кому ты ее чувствуешь, — я был бы оскорблен таким поведением».)
Однако большую часть времени он уделял своему педагогическому призванию, набрав новое поколение молодых учеников. Многие из его первых учеников уже умерли. Среди них прямодушный Цзы-лу, который отправился на службу к Кун Вэнь-цзы в Вэй, где пренебрег возможностью убежать во время мятежа и погиб, пытаясь спасти своего господина. Эта новость вызвала у Конфуция более безутешное горе, чем случившаяся примерно в то же время смерть собственного разочаровавшего его сына. Место родного сына в сердце Конфуция, судя по всему, занимал его ученик Янь Хуэй, оплакивая кончину которого он воскликнул: «Небо послало его смерть!»
Однажды он сам так серьезно заболел, что потерял сознание. Его ученики не могли вынести мысли о том, что он умирает, не получив признания со стороны великих мира сего, и поэтому собрались вокруг его ложа в костюмах министров, ожидающих появления августейшей особы. Когда Конфуций пришел в себя, то мягко их упрекнул: «Притворившись моими министрами, когда у меня их нет, вы думали, я смогу этим кого-то обмануть? Разве можно обмануть Небо? И разве не лучше, если бы я умер на ваших руках, мои друзья, чем на руках министров?»
В 479 году до н. э. он на самом деле умер. Ему было семьдесят два года. Говорят, что ученики Конфуция на весь период трехлетнего траура поселились возле его могилы, а один из них, Цзы-гун, прожил в шалаше неподалеку на три года дольше. Им принадлежит эпитафия: «От рождения человечества до наших дней не бывало ему равного».
