— Как тебя зовут?
— Валентина.
— Ну, утешила, Валя! Ну, прямо русская красавица! Нет, ты в Москву не поедешь, мы тебя здесь королевой сделаем. Вот тебе подарок в знак восхищения! — он достал из кармана крохотную коробочку из сафьяна, открыл и вытряхнул на ладони две бирюзовых серьги в серебряной оправе, — Носи, Валя, и будь еще прекрасней!
Девушка радостно приняла подарок, приложила сережки к ушам, поворачиваясь во все стороны, среди завистливых улыбок подруг.
Мальтус, увлекая за собой Ведеркина, покинул помещение, оставляя Бациллу завершать танцевальные смотрины. Они вышли не через главную дверь, а прошли через еще один, соседний отсек, пустой, с одиноким деревянным топчаном по середине, с малым оконцем, бросавшим на топчан узкий луч.
Дорогая «аудио» возвращалась с пустыря в город. Мальтус удобно раскинулся на заднем сидении, видел аккуратно подстриженный затылок Ведеркина, а в зеркало — его светлые брови, крепкий лоб, упрямые голубые глаза. Мальтус был приятно возбужден недавними танцами, доморощенной наивностью и провинциальной беззащитностью девушек. Его острый ум продолжал искать развлечений, и он находил их в том, чтобы тонко испытывать Ведеркина:
— Все-таки, русские не могут по настоящему воспользоваться Россией. Столько богатств, такие леса, несметные ископаемые, моря и океаны, а жизнь примитивна, бедна. Города грязные, дома унылые, квартиры скудные, мебель уродлива. Весь мир живет богато и культурно, и только в России вечная грязь и скудность.
Он говорил без сожаления, с издевкой, желая уязвить русское чувство Ведеркина, увидеть на его лице тень возмущения. Но лицо оставалось бесстрастным, словно тот не чувствовал себя русским, не принимал издевательства на свой счет.
— Русские мужчины не могут составить счастье русских женщин. Поэтому самые красивые русские женщины стремятся за границу, замуж за какого-нибудь немца или чеха, или даже араба, даже негра, лишь бы не плодить нищету в русских городках, похожих на свалки мусора, не беременеть от пьянчуг и наркоманов. О, где ты, русский мужчина, создатель великой империи? — Мальтус картинно возвел глаза к небу, словно вымаливал для России Божью милость, при этом его узкие губы тонко улыбались, и он ждал хотя бы тени негодования на лице Ведеркина. Но лицо оставалось каменным, словно иссеченным из античного мрамора, — лицо легионера и стоика.
— Это странное стремление русских думать о недостижимом, небесном, и держать в запустении дела земные. Это больное пристрастие к разным утопиям, к какому-то особому «русскому пути». «Русский путь» — это жуткие русские дороги, по которым не пройти, не проехать, и все-таки они милее русским, чем европейские автобаны и американские фривеи. Чтобы свернуть со столбовой дороги истории, русские устраивают бесконечные революции, перевороты, гробят массу своего народа, режут и стреляют самых умных и просвещенных людей. А все для того, чтобы идти по своему особому «русскому пути», усыпанному собственными костями.
Он рассуждал, желая привлечь к рассуждению Ведеркина, добиться от него, если не слов, то движения бровей, несогласного выражения глаз. Но тот оставался безмятежным, будто не слышал оскорбительных рассуждений. Это сердило Мальтуса, зажигало его недобрым азартом.
— Мне кажется, Россия всеми своими достижениями обязана евреям, а неудачами и провалами — своим национальным лидерам. Евреи должны взять на себя перед миром ответственность за Россию. Они должны перекодировать русское сознание, сделать лоботомию, чтобы русские забыли раз и навсегда о своем «особом пути» и стали, как все остальные люди. Другие народы идут за евреями и добиваются громадных результатов в экономике, искусстве, науке. И только русские хотят придумать какой-то свой особенный «русский порох», «русский велосипед», «русский самолет».
Мальтус утонченно пытал Ведеркина, причинял ему боль, ожидая уловить на лице признак страдания, ненависть к мучителю, рывок отмщения. Но Ведеркин оставался неколебим, молча сносил боль, не подавал вида, что пыточный инструмент проникает все глубже в рану.
— Мне кажется, Россия ослабела настолько, что ей уже самой не подняться. Она должна обратиться к другим народам за помощью. И ей эту помощь окажут, если, конечно, она готова поделиться с миром своими ископаемыми, своими территориями, своими коммуникациями. И, разумеется, если она готова отказаться от своего «особого русского пути». Ты согласен? — Мальтус требовал от Ведеркина ответа. Требовал, чтобы тот либо вспылил и восстал против мучителя, либо сдался и попросил пощады, — Ты согласен?
— У меня, Владимир Генрихович, мысли о другом. Как бы так сделать, чтобы кто-нибудь невзначай не выстрелил в вас, или не приклеил к машине пластид. В этом моя задача, — спокойно ответил Ведеркин.
Мальтус умолк, чувствуя, что проиграл. Вокруг него во все стороны простиралась громадная, непознаваемая страна, дремотная и невыявленная, таящая в себе неведомые угрозы, — для мира и для него, Мальтуса. И одна из этих угроз, олицетворенная русским воином Ведеркиным, находилась сейчас в одном с ним салоне. И уж лучше не искушать судьбу, не играть с невзорвавшимся снарядом, не класть его в костер, не стучать по окисленному капсюлю молотком. Чувствуя, что проиграл, Мальтус раздраженно умолк. Вновь оживился только тогда, когда машина въехала во двор городского родильного дома.
Родильный дом был куплен Мальтусом у города в собственность. Сделка осуществлялась с согласия мэра, который получил от Мальтуса соответствующую благодарность. Приобретение родильного дома вызвало в городе бурный скандал, возмущение общественных организаций, всплески местной прессы. Но юридические проверки, которые неявно контролировал мэр, показали законность сделки. Мальтус рассказал газетчикам о благотворительном мотиве приобретения. О надбавках к медицинским зарплатам. О предполагаемом ремонте здания. О своем стремлении внести посильный вклад в национальный проект: «Детство». Шумиха мало помалу затихла, Мальтус снискал славу бескорыстного благотворителя и благодетеля.
Теперь, в сопровождении Ведеркина, накинув на плечи белый халат, он шел по коридору родильного дома, мимо палат, в которых лежали роженицы. Одни, недавно привезенные, с выпуклыми под одеялом животами, притихшие, с большими тревожными глазами, ожидали родов. Другие, похудевшие и бледные, сияя счастьем, кормили младенцев, прижимая к голой груди крохотные, жадно сосущие личики. Рядом шла немолодая, полная женщина, главврач, в высоком белоснежном колпаке, натянутом на крашенную хной копну волос.
— Я вас хотела просить, Владимир Генрихович, — заискивающе говорила главврач, — Вы делаете ремонт в правом флигеле. Я видела, рабочие вынесли во двор старые ванны и раковины. Нельзя ли их нам взять, а то у нас две раковины раскололись, а ванные совсем никудышные.
— Конечно, берите, Елена Семеновна. Мне даже неловко вам это старье отдавать. Обещаю, закончим ремонт в правом флигеле, установим диагностическое оборудование, и я займусь ремонтом основного здания. Здесь все необходимо обновить, — он кивал на обшарпанные стены, трещины в линолеуме, допотопные кадки у стен с искусственными пыльными пальмами.
— Я хотела вам выразить благодарность, Владимир Генрихович, от всего коллектива, — главврач с обожанием смотрела на благодетеля, — Ваши надбавки к зарплатам очень нам помогают. Мы удерживаем у себя сестер, санитаров, да и докторам, что греха таить, эта помощь очень и очень кстати. Я сказала об этом корреспонденту, который к нам приходил.
— Благотворительность, Елена Семеновна, совершается в тишине. Добрые дела требуют тишины. Мы не какие-нибудь фарисеи, которые молятся на углах, чтобы их полюбили за благочестие. Пусть люди почувствуют облегчение, а откуда оно пришло, это не важно.
Мальтус заглядывал в палаты, смотрел на женщин, которые томились, откинув серые одеяла, выставив обтянутые рубахами круглые животы. Одна из них, немолодая, с разбросанной по подушке волнистой гривой, уставила в потолок беззащитные, коровьи глаза, из-под одеяла была видна ее белая большая стопа.
— Русские женщины должны рожать, по два, по три, по четыре ребенка. Русский народ убывает, он скоро не сможет держать территорию, — Сибирь, Дальний Восток, Крайний Север. России нужны солдаты, рабочие, крестьяне. А их совсем не осталось. Хочу хоть чем-то помочь, пусть хоть в нашем Рябинске роженицы будут в почете, — Мальтус говорил искренне, сострадая, желая блага этим женщинам, многие из которых станут матерями-одиночками, вернутся в свои неблагополучные семьи.
— Но, конечно, мало просто родить, — он заглянул в палату, где две молодые матери, в косынках, в халатиках, открыв белые млечные груди с длинными розовыми сосками, прикладывали к ним младенцев. Не стеснялись своей наготы, позволяли чужому мужчине любоваться своей млечной свежестью, материнской чистотой и пленительной красотой. — Мало, говорю я, родить, нужно вырастить. Сколько у нас подкидышей, сирот, беспризорников. Не понимаю нашего государства. Миллиарды тратят на какие-то олимпийские объекты в Сочи, а на детей, на будущее России, не обращают внимания. При таком отношении у страны не будет будущего, дети не станут «сынами отечества», не пойдут защищать страну в трудный час. Видит Бог, как могу, помогаю сиротам. — Главврач благодарно кивала, отдавая должное рвению одного из самых богатых людей Рябинска, перед которым благоговела.
