— Русские женщины должны рожать, по два, по три, по четыре ребенка. Русский народ убывает, он скоро не сможет держать территорию, — Сибирь, Дальний Восток, Крайний Север. России нужны солдаты, рабочие, крестьяне. А их совсем не осталось. Хочу хоть чем-то помочь, пусть хоть в нашем Рябинске роженицы будут в почете, — Мальтус говорил искренне, сострадая, желая блага этим женщинам, многие из которых станут матерями-одиночками, вернутся в свои неблагополучные семьи.
— Но, конечно, мало просто родить, — он заглянул в палату, где две молодые матери, в косынках, в халатиках, открыв белые млечные груди с длинными розовыми сосками, прикладывали к ним младенцев. Не стеснялись своей наготы, позволяли чужому мужчине любоваться своей млечной свежестью, материнской чистотой и пленительной красотой. — Мало, говорю я, родить, нужно вырастить. Сколько у нас подкидышей, сирот, беспризорников. Не понимаю нашего государства. Миллиарды тратят на какие-то олимпийские объекты в Сочи, а на детей, на будущее России, не обращают внимания. При таком отношении у страны не будет будущего, дети не станут «сынами отечества», не пойдут защищать страну в трудный час. Видит Бог, как могу, помогаю сиротам. — Главврач благодарно кивала, отдавая должное рвению одного из самых богатых людей Рябинска, перед которым благоговела.
Они заглянули в палату, где молодые матери завершали кормление. Две из них поднесли к окну своих новорожденных, улыбались, жестикулировали, показывали стоящим внизу отцам своих малюток. Обернулись к вошедшим, приглашая их порадоваться вместе с ними. Одна из женщин, веснушчатая, зеленоглазая, ликовала каждой своей золотистой веснушкой, каждым солнечным волоском. Мальтус поклонился ей, прижимая ладонь к сердцу:
— Если бы знали, Елена Семеновна, сколько злобы в людях, сколько зависти. Сколько я выдержал из-за этого родильного дома. Ведь я его приобрел себе в убыток, только ради сограждан, ради России. Россия — моя страна, я отсюда никуда не уеду. Ни копейки я не вложил заграницей. Только здесь, дома. Хочу, чтобы Россия была просвещенной, здоровой, цветущей. Чтобы следующие поколения помянули нас с вами, Елена Семеновна, добрым словом.
— Помянут, Владимир Генрихович, вас непременно помянут, — вторила ему благодарная главврач.
Мимо по коридору на каталке две санитарки влекли женщину. Большая, с огромными, полными слез глазами, она лежала, схватившись за пухлый живот, и стонала. Крутила от боли головой. Иногда ее стон переходил в звериный рев, который удалялся по коридору и исчез за поворотом.
— Кричи, милая, кричи, — Мальтус крестил ее вслед, — Если легче, кричи на здоровье!
Они достигли дверей, ведущих в правый флигель. У дверей стояли два охранника в черном, с рациями и нагрудной биркой «секьюрити». Почтительно вытянулись при виде Мальтуса и Ведеркина, нахмурились и набычились, отшвыривая грозными глазами главврача в белом колпаке и крашеной прическе.
— Кстати, хочу вам напомнить, Елена Семеновна, что наши роженицы являются источником нашего с вами благосостояния, — произнес Мальтус, — Чем больше вы соберете доброкачественной плаценты, тем больше мы выручим денег для доплаты врачам и сестрам, и на будущий ремонт здания. Таков хозрасчет, Елена Семеновна.
Он оставил спутницу среди обшарпанных стен, стертых полов и убогих палат с казенными кроватями и застиранными одеялами. Шагнул сквозь двери и оказался в ином пространстве.
Потолки были жемчужного цвета, озаренные невидимыми светильниками. Стены пленяли белизной, в которую были красиво врезаны дверные косяки кабинетов. Мягкий ковровый палас гасил звук шагов. Воздух тонко светился, был наполнен сладкими благоуханиями лаков и прозрачных покрытий, нежно волновал ноздри, словно сюда прилетали запахи гор, свежих ледников и невидимых, распустившихся соцветий.
Мальтус толкнул дверь с табличкой «Диагностика», и оказался среди стерильного блеска, белоснежного кафеля, холодного свечения металла. Горела высокая многоглазая люстра, похожая на чашу с несколькими белыми солнцами. Слепящий свет падал на длинный стол, укрепленный на хромированном круглом шарнире. Стол окружали приборы, похожие на хрустальные цилиндры, прозрачные конусы, стальные сферы.
Таинственная геометрия храма, посвященного загадочному божеству, предполагала жрецов, ритуал, приносимую на алтарь жертву. Множество мониторов голубели экранами, на которых волнообразно струились красные, синие, золотые волокна. Переплетались. Превращались в острые нервные всплески. Продолжали струиться, словно нити, из которых ткали невидимый многоцветный ковер. Вдоль стен высились белоснежные стальные шкафы, никелированные стеллажи, газовые баллоны. Множество проводов, трубок, воздуховодов и световодов сходились к столу, пустому и озаренному, на котором чудилось недвижное обнаженное тело, — пустота едва заметно светилась, будто душа человека уже присутствовала здесь, хотя плоть продолжала жить за пределами здания. Диагностическое помещение напоминало современную лабораторию и языческий храм, исследовательский центр и древнюю кумирню. Плоскость под люстрой была операционным столом и жертвенным алтарем, на котором уже возлежала приносимая в жертву душа. Медицинские практики и магические технологии, научные приборы и культовые символы совмещались в странной гармонии, волнуя воображение Мальтуса.
Несколько специалистов в белоснежных комбинезонах занимались наладкой приборов, крутили крохотные вентили, нажимали кнопку, придавая столу различные углы наклона. Были похожи на экипаж космического корабля, готовили его к полету в иные галактики.
Возник человек шарообразной формы, заключенный в сферический комбинезон с отливом парашютного шелка. Округлая, без шеи голова, без единого волоска, без намека на брови, не знавшая прикосновение бритвы, сияла прозрачными глазами, в которых отражался блеск люстры, цветные переливы экранов, хромированная белизна шкафов. Казалось, существо явилось из иных миров и приняло земные формы, стараясь по возможности походить на земных обитателей. Однако за усвоенной внешностью таилась иная сущность, иная форма жизни, способная преображаться и находить свое место в условиях чужых галактик.
Шарообразное существо подкатилось к Мальтусу, и некоторое время они молчали, пользуясь средствами бессловесного общения. Обменявшись кодом, одинаковым для всего мироздания, — энергия равна массе, умноженной на квадрат скорости света, — они признали один в другом брата по разуму. В шаровидной голове растворилась безгубая щель, и из нее раздался грассирующий, каркающий звук, чудовищно воспроизводящий одесский акцент.
— Здравствуйте, господин Мальтус.
— Здравствуйте, господин Гурвич.
— Мне очень радостно видеть ваше лицо.
— Я тоже рад, оттого, что вижу вас, господин Гурвич, и оттого, как прекрасно вы поработали.
— Мы поработали на вас так, как будто работали на себя, господин Мальтус. Скажу вам честное слово, что в Израиле вы не найдете такого оборудования, как здесь.
— Благодаря вам, господин Гурвич, мы оборудовали здесь маленький Израиль, который, я надеюсь, будет становиться все больше и больше.
— Если сказать без вранья, господин Мальтус, проживать в Израиле становится все бедней и бедней. Я начинаю помысливать опять перебраться в Россию. Арабы становятся такие наглые, что уже не боятся нашей атомной бомбы.
— Теперь вы понимаете, господин Гурвич, что ваш отъезд из Одессы был ошибкой?
— Еврей никогда не ошибается, господин Мальтус. Он ищет ту землю, где будет ему прилично. А где такая земля? Может быть, на Луне?
— Луна обетованная, господин Гурвич, это — Россия. Будущее еврейского народа связано с Россией.
— Может быть, господин Мальтус, может быть. Когда я вернусь в Израиль, я скажу об этих смешных словах моим соотечественникам.
Мальтус обернулся к Ведеркину и строго приказал:
— Теперь, когда представители фирмы завершили работу, ты должен их доставить в Москву, к трапу самолета. Обеспечишь безопасность и скрытность. Нам не нужно, чтобы в Рябинске болтали, будто бы Мальтус открывает у себя филиал израильской клиники. Ты понял?
— Так точно, Владимир Генрихович, — спокойно ответил Ведеркин, на которого были устремлены прозрачные глаза шарообразного инопланетянина. Словно тот старался понять, какое отношение этот блондин с волевым лицом имеет к киноленте Лени Рифеншталь «Триумф воли».
Мальтус и Ведеркин покинули флигель, и вышли во двор, где возбужденные и трогательные отцы старались разглядеть сквозь мутные стекла второго этажа своих новоявленных чад. Матери подносили к окнам белые коконы с розовыми пятнышками лиц.
Мальтус, улыбаясь, сопереживая счастливцам, прошел сквозь скопленье отцов, завернул за угол и оказался в небольшом приемном покое, где сидела на стуле молодая, свежая женщина, прикрывая пластиковым пакетом живот. Из пакета виднелось махровое полотенце, какие-то белые ткани, флакон одеколона. Рядом с ней присела женщина-врач в белом халате, с лицом большой темной птицы, на котором выделялся острый, чуть загнутый клюв. Она положила когтистые птичьи пальцы на пухлую руку женщины, что-то настойчиво ей внушала, а та мучилась, вздыхала, покрывалась пунцовыми пятнами.
