— Везёт тебе, Нодзима, у тебя всё получается! — сказал Нумата.
Он, похоже, расстроен. Мы с ним пьём крем-соду в кафетерии музея. За стёклами окон разлито яркое солнце. Летние каникулы. Заняться нечем, скукотища…
— Что это у меня получается?
— Да хоть что! Хоть уроки, хоть музыка, хоть труд… Ну, по физкультуре, правда, не очень… Но по плаванию даже на третий разряд сдала…
На нём белая футболка, серые брюки и белые кроссовки. На первый взгляд внешне он выглядит, как какой-то дядечка-слабак, но выражение лиц совсем как у ребёнка.
— Ну, при чём тут это! — отвечаю я. Мы разговариваем с ним о том, в какой кружок пойдём в новой четверти и какое поручение в классе получим. Я хожу в кружок садоводства, а поручение по общественной работе меняется каждую четверть. Нумата ни в какой кружок не ходит, а поручения ему всегда достаются какие-то странные. Например, хотя он и не дежурит, но из-за того, что кому-то надо докладывать об уборке, ему достаётся именно это, и он становится ответственным за дежурство по классу. Или его назначают ответственным за кормление животных, хотя он этих животных вообще не любит.
— Послушай, ты реши, кем ты хочешь быть, а потом предложи свою кандидатуру. Только и всего… — сказала я. Услышав мои слова, он снова принял озадаченный вид и пожал плечами:
— Тебе проще, ты всё умеешь…
Продолжая разговор, он тихо твердил одно и то же.
Когда я вернулась домой, мама спала, лёжа на татами. Рядом с ней — отложенная книга, перевёрнутая страницами вниз. Чуть поодаль пиала из-под лапши (с помутневшими остатками бульона) и маленькая чашка из-под соуса. На кухне играет радио.
— Мама, я вернулась!
Я поставила рюкзак и отнесла посуду на кухню. На двери холодильника на магните висит открытка из Никко[12]. Это я послала её маме, когда мы ездили с классом на три дня в Никко, в путешествие. Моя первая в жизни открытка, которую я сама отправила маме… В Никко мы ездили на автобусе. Мама говорила, что на автобусе ехать «так захватывающе!» Но лично мне не очень нравится ездить на автобусе, потому что меня укачивает. Я не люблю воздух, пропитанный на стоянках выхлопными газами, когда автобус делает небольшие остановки.
На открытке фотография водопада. На фотографии кажется, что падает огромная масса воды, но тот водопад, который я видела, сильно отличался от того, что снят на плёнку.
— Привет, дочка! — сказала мама сонным голосом, когда зашла на кухню. — Как жарко сегодня! Ты панамку надевала, когда на улицу ходила? — Она достала из холодильника холодный чай, налила полстакана и выпила. — Как твои уроки? Успеваешь сделать все задания?
Мама думает, что я ходила в музей делать домашнее задание, которое задали на каникулы.
— Да, всё нормально, должна успеть, — ответила я.
Мама в ответ кивнула, потом взяла сигарету и закурила.
Она выдохнула тоненькую струйку дыма. По радио передавали новости на английском языке.
•
Сегодня в баре было пусто и почти не было работы. Из событий — только жареная сельдь директора бара да рассказ посетителя о том, что он уложился в восемьдесят очков, играя в гольф…
Я думаю, что в барах лучше вообще в августе делать каникулы: посетителей всё равно нет. Так же, как и в фортепианной студии… Наверняка наш директор на это предложение только тихонько улыбнулся бы и сказал, мол, не положено, чтобы в барах были каникулы. Потом, наверное, добавил бы: «Ну, конечно, вы, Ёко-сан могли бы взять отпуск, я совсем не против».
— А вы играете в гольф? — спросил меня мужчина-посетитель.
Я покачала головой:
— Я абсолютно неспортивный человек.
Какой тихий вечер. В «Цумики» маленькое окно затянуто светло-зелёной шторой. Её сшила жена директора бара в то время, когда они ещё не разошлись.
— Так, говорите, вы жили в Ибараки[13], до того как приехали сюда… — спросил меня посетитель. Загоревший мужчина, с лысиной.
— Да, в Такахаги… — ответила я и подлила ему содовой в виски.
— А до этого?
— В Кавагоэ…
Тут и директор поддержал разговор: мол, в Такахаги она работала в баре у моего знакомого. Посетитель снова поддакнул.
— А откуда вы родом? — опять спросил меня мужчина.
— Я родилась в Токио, — ответила я и сделала глоток холодного китайского чая со льдом. Бокал уже долго стоял на столе. Из-за того, что я положила внутрь лёд, он «запотел» и на его внешних стенках появились капельки воды.
— А-а… — протянул мужчина, — значит было что-то, что сподвигло вас на переезды…
— Н-да… Может быть… — ответила я и слегка улыбнулась. Мне показалось каким-то необычным его выражение «что-то, что сподвигло»… Сам вопрос мне показался подразумевающим какой-то сложный ответ. В моём случае «то, что сподвигло» было без лишних сложностей, очень простым и понятным.
«Но не буду же я всем объяснять ЭТО», — подумала я, невольно вспоминая Его глаза в тот день, когда мы с Ним впервые встретились.
Нет, этого им не объяснить… Никому не дано понять. Может быть, это невозможно объяснить, но для меня его глаза стали именно тем, «что сподвигло меня на такую жизнь».
•
В школе началась новая четверть, но летняя жара никак не идёт на убыль. В новой четверти Нумате опять досталась должность ответственного за организацию уборки. Он даже нервно рассмеялся, когда его назначили.
На каникулы задавали нарисовать пейзаж с натуры. Я нарисовала наш парк, который разбит на месте старого прилегавшего к замку парка. У меня так хорошо получилось, что мне присудили второе место среди шестиклассников. Мама, узнав об этом, как всегда, стала крепко меня обнимать и сказала, что у меня есть талант к живописи.
За окном слышны звуки дождя. В это время года почти каждый день идёт дождь. Маму не оторвать от книжки. Это — наш с мамой вечер в эту среду.
Мама сказала, не поднимая взгляда от страницы:
— Пойдёшь первая в душ?
— Да не знаю… — уклончиво отвечаю я.
Я с детства не люблю дождливые вечера. Когда я была маленькая, я засыпала одна, и мне казалось, что мама больше никогда не вернётся. От этого становилось очень тревожно на душе.
— Мам, можно я немного поиграю на пианино? — спросила я.
— Только одну пьесу, уже поздно, — кивнула она в ответ.
Я открыла крышку пианино.
Когда на душе становилось тревожно, я всегда думала о моём отце. Рядом со мной на постели лежали мои игрушки: розовый мишка и Ари.
Я думала, как было бы здорово, если бы сейчас рядом был папа. Я бы лежала у него на груди… (Мама говорит, что «у него на груди так спокойно, как в раю».) Он улыбался бы мне своей «суперкрасивой улыбкой»… Потом он подложил бы свою руку мне под голову. (Мама рассказывала, что «у него на плече как раз столько места, сколько нужно, чтобы положить голову»…) Я лежала и думала о папе. Через некоторое время мне начинало казаться, что звуки дождя становятся добрее, и я засыпала. Так было, когда я была совсем маленькой.
— Что сыграешь? Глюка?
Задумавшись, я не заметила, как мама подошла к пианино. «Гавот» Глюка есть в сборнике «Хрестоматия для фортепиано Байера. Часть 2».
— У тебя так мягко звучит инструмент! — похвалила меня мама и поцеловала мою макушку. Я почувствовала её родной запах.
— Мам, ты тоже сыграй хотя бы одну пьесу, — попросила я.
Мама взяла нотный сборник и спросила:
— Что тебе сыграть?
— Баха, — ответила я, ни на секунду не задумавшись.
Мама сыграла коротенькую мессу. Короткая, но глубоко проникающая в душу, прекрасная музыка.
— Бах писал такую красивую музыку! — заметила я.
Когда я вышла из ванны, мама опять читала книжку.
Я попила молока, почистила зубы, легла в постель, а она всё читала и читала.
— Ты скоро ляжешь спать? — спросила я.
— Ещё чуть-чуть…
Её лицо в профиль… Видно, она просто поглощена своей книжкой.
Я подумала о Момои. О мужчине, который любил мою маму. Мне самой кажется это странным, но порой мне гораздо проще думать о нём, чем о моём отце. Момои полюбил мою маму, женился на ней, а потом его жену (мою маму) увёл у него мой отец. Когда я рассуждаю так вслух, мама сердится. Она говорит, что её никто ни у кого не уводил.
У моей мамы такая белая кожа. У неё короткая стрижка, поэтому шея кажется слишком открытой. Она очень худая, и когда она принимает душ, в ямочках её выступающих ключиц скапливается вода. Она держит книгу большими руками. Руки пианиста, как она сама о них говорит. Руки, которые всегда так крепко меня обнимают. Этими руками, которыми она обнимала и Момои, и моего папу, этими самыми руками мама сейчас переворачивает страницу за страницей своей толстенной книжки, скорее всего какого-то очередного детектива.
— Спокойной ночи! — сказала я, глядя на маму.
