Девочки, которые частенько покидали треугольную Галину комнату и носились по всему дому, испытывали страх перед этой иконой; их пугал меч, пронзающий сердце мадонны, и этот контраст между удивительной добротой ее светлого лика и жестокостью меча, изображенного с такой страшной правдивостью, что, казалось, им и впрямь можно наносить удары.
Они невольно переносили взгляд на небольшую богородицу с младенцем. Время приглушило яркость красок, кое-где обнажился медный фон, но сохранило выражение трогательной заботы, проступавшее во всем ее облике, и теплую белизну груди, к которой прильнул беззаботный младенец.
Запах яблок и сухой лаванды, которой бабушка перекладывала белье, навевал легкую грусть. Под потолком на длинных серебряных цепочках висела лампада, тоже из серебра, тонкой работы, с чашей пурпурного стекла, она всегда чуть вздрагивала, а в ней стлался огонек, это горел погруженный в масло фитиль. Тихо, робко потрескивали половицы, тихонько скреблась мышь. Казалось, через минуту кто-то скажет что-то самое важное, приоткроет все тайны, а может, все вокруг сделает таинственным. На цыпочках, с замирающим сердцем выходили они из бабушкиной комнаты, боясь, что вот-вот столкнутся с панной Дыонизовой или с Марцинкой, и что сердитый голос одной из сестер или беспечно громкий — другой развеет все очарование их вылазки; пожалуй, еще скажут, что она затевалась ради изюма и фиников, — здесь у бабушки всегда стояла серебряная вазочка с фруктами.
Кшисе любопытно было, о чем это они разговаривают, — Галин отец и ее мягкая, тихая бабушка. Наговорившись, отец выходил из комнаты, снова спотыкался о ступеньку и шел к дверям. Как-то, задержавшись у бабушки дольше обычного, зашел в гостиную, поднял крышку фортепьяно, сыграл несколько пассажей. Но должно быть, стонущее эхо расстроенного инструмента испугало его, потому что он резко захлопнул крышку и почти бегом бросился к дверям, схватив на ходу конфедератку и небрежно козырнув на прощанье.
Матери у Гали не было. Кшися, тогда еще маленькая, как-то спросила у панны Дыонизовой:
— Галя сирота? Да?
Но панна Дыонизова, казалось, даже не поняла ее вопроса, она лишь удивленно захлопала ресницами.
— Мама у Гали умерла? — продолжала свои расспросы Кшися, уже видевшая сиротство нескольких своих подружек по Беднарской, — траур, торжественные поездки на кладбище с цветами и свечками.
Глаза у панны Дыонизовой вдруг сделались сердитыми и круглыми, как у совы. Кшися больше не задавала таких вопросов. Впрочем, Галя никогда не ездила на кладбище.
А вскоре после этого памятного визита Галиного отца началась война.
Тяжелое время еще больше укрепило дружбу девочек, хотя они теперь гораздо реже проводили вместе время. Иногда они встречались на нелегальных занятиях, на харцерских собраниях. И, главное, знали, что в трудную минуту будут помогать друг другу сколько сил хватит.
Вот почему Кристина вела теперь Станислава и Стасика к срезанному наискосок «домику-торту» на углу Краковского предместья и Козьей улицы.
В угловом окне второго этажа в Галиной комнате на окне стояла Галинка, прижавшись фарфоровым носиком к стеклу и протянув навстречу улице свои фарфоровые ручки, что на условном языке девочек означало: «Все в порядке! Приходи скорее! Я жду!»
Кшися повернула к подъезду, но в последний момент вдруг остановилась, неуверенная.
Ей показалось, что Галинка выглядит иначе, чем всегда.
Ну конечно!
Обычно кукла была освещена светом, падавшим из других окон Галиной комнаты, выходивших на другую сторону. Сегодня она стояла в темноте, на фоне темной портьеры.
Точно такими же темными шторами были прикрыты все окна в квартире у Миложенцких, что обычно не было здесь принято.
Несмотря на теплый день, даже форточка была закрыта.
Быть может, это была случайность, но какая-то странная. А вдруг окно закрыто потому, что в квартире гестапо устроило засаду? Но почему же Галинка по-прежнему стоит на подоконнике? Галя наверняка догадалась бы убрать ее, предупредив тем самым об опасности. Но если бы она даже не могла двинуться с места, то человек, закрывавший окно, наверняка сбросил бы куклу на пол.
Кристина растерялась. Уходить, но куда?
Она внимательно оглядела подъезд «домика-торта» и оба выхода — один на Краковское предместье, другой — на Козью улицу. Пусто, немецких часовых не видно. Сделала знак войти Станиславу и Стасику.
А сама тихо и осторожно стала подниматься на второй этаж.
ГЛАВА XI
Они стояли в полумраке коридора, неуверенные, настороженные.
Хотя Кристина старательно скрывала свою тревогу, Станислав и Стасик почувствовали, что она чем-то захвачена врасплох, что в ее простом первоначальном плане заминка.
Ребята внимательно прислушивались.
Старый дом, похоже, был переполнен неизвестно откуда льющейся музыкой, казалось, даже стены его поют. То рыдающие, то бурные, эти звуки к кому-то взывали, чего-то требовали.
— Шопен?.. — пробормотал Станислав. — Вопреки немецким запретам?..
Неожиданно за их спиной послышался недовольный голос:
— Кавалеры, вы куда? К кому?
— Да мы… Только так… — промямлили они.
— Если ни к кому, тогда выметайтесь!
Едва различимая в полумраке, хозяйка грозного голоса и метлы весьма энергично напирала на них. Не желая вызвать скандала, они медленно отступали к выходу, ведущему на тихую Козью улочку, казавшуюся им намного безопаснее оживленного Краковского предместья.
Вверху послышался звон колокольчика, наверно, это Кшися позвонила в дверь. Музыка тут же утихла. Резкий, повелительный голос снова потребовал:
— Марш отсюда! Живо!
Неожиданно возле них очутилась Галя. Она спустилась по лестнице так тихо, что они даже не слышали ее шагов.
— Это к нам, все в порядке, — сказала она.
Ее голос и сияющие во мраке светлые косы показались Станиславу как бы одним из аккордов только что звучавшей музыки.
Они поднялись с Галей на этаж, миновали большие, украшенные орнаментом и оковками двери, которые Галя сразу же старательно заперла на засов, и оказались в прихожей, где их ожидала Кристина.
— Зря боялись, — шепнула она с облегчением брату.
Кшися направилась в Галину комнату, не заметив предостерегающего жеста подружки. Отворила дверь и остановилась в изумлении. На кушетке, на стульях, даже на столике была разбросана мужская и дамская одежда. Одна — вытертая, изношенная, другая — новая, элегантная. Летние пестрые женские пальто, френчи военного покроя, бесформенные покрывала, грубые демисезонные пальто, даже шуба со следами былого великолепия. Пестрая клетка, ткани с узорами в елочку, в крапинку, твиды, вельвет, плотные шерстяные пальто с начесом создавали невообразимый хаос в этой опрятной девичьей комнатке.
