Полез старик по стволу бамбука наверх. Старуха ему снизу на прощанье рукой машет.
Поднялся старик вровень с крышей дома, посмотрел вниз – улыбается ему старуха во весь рот. Поднялся он выше самой высокой сосны, что росли во дворе дома, опять вниз глянул: лицо у старухи стало маленькое-маленькое, как орешек. Лезет старик всё выше, карабкается. Так высоко забрался, что уже и жаворонок до него не долетит.
А старуха всё с земли смотрит.
Видит она, как старик стал величиной с дыню, потом с баклажан, затем с горошину, вот он уже что кунжутное семечко, а дальше, сколько не смотри, и вовсе пропал.
Карабкается старик, а сам с вышины на свой дом посматривает. Вот стал его дом величиной с дыню, вот с баклажан, вот с горошину, вот с кунжутное семечко, а потому и совсем исчез, будто и не было.
Смотрит старик вверх, верхушки бамбукового ростка всё не видно.
Наверное, долго ещё лезть придётся. Вот снежная вершина Фудзи стала величиной с горошинку, вот уже и её совсем не видно. Что Фудзи! Вся Япония превратилась в маковые зёрнышки – а больше ничего не разглядеть.
А потом и всю землю не стало видно, одно только широкое небо кругом.
«Надо бы отдохнуть, – решил старик. Привязал себя верёвкой к стволу и думает: – Как там теперь моя старуха? Тревожится обо мне, поди. Переживает».
Но теперь спускаться вниз уже жалко. Вот ведь, как далеко залез! Отдохнул он, собрался с силами и снова полез по стволу.
Смотрит в небо – и не узнает его, так изменилось.
Раньше Луна была величиной с круглый веер, а теперь стала огромная, как гора Фудзи. Были звёзды величиной с кунжутное семечко, а теперь стали крупные, как горошины.
Радуется старик: «Видать дорос бамбук до самой Луны. Хорошо бы в Лунном царстве побывать. Каких только чудес про него на земле не рассказывают!»
Добрался-таки старик до верхушки молодого ростка.
– Утомился я в дороге, – говорит, – и ты, верно, тоже устал, бедный. Эко высоко тебя занесло.
Смотрит старик: в Лунное царство серебряные ворота ведут, а на страже перед ними два зайца стоят.
«Не обманули меня глаза, – думает, – вот они, лунные зайцы! Не раз, ведь, когда с земли на луну смотрел, казалось мне, что вижу я дерево, а под ним зайца с длинными ушами».
Вот прошел старик через ворота в чудесный сад. Растут в нём серебряные деревья с жемчужными ветками.
А в глубине сада виднеется серебряный дворец. Встретили гостя у входа маленькие звёзды и провели в богато убранные палаты. Всё здесь так и светится.
Посадили старика на парчовые подушки, изысканные кушанья подносят, чаем угощают.
А потом сама Лунная дева вышла к гостю.
– Спасибо тебе, что навестил нас, – говорит старику. – Ты о нашем любимом ростке бамбука позаботился. Все мы рады доброму человеку. Погости у нас, не торопись домой… Звёзды, зайцы, позабавьте гостя!
Стали зайцы развлекать старика: пляшут, скачут друг через друга, кувыркаются. Кто в барабан стучит, кто в ладоши хлопает, а кто песню затянул:
Заяц, заяц, отчегоУ тебя такие ушиДлинные, длинные,Словно листья у бамбука?Бам-бам-бам, бум-бум-бум.
Оттого что в детстве мамаЗа уши меня тянула,Стали уши у меняДлинные, длинные,Словно листья у бамбука.Бам-бам-бам, бум-бум-бум.
Потом звёзды стали в хоровод, закружились и запели звонкими серебряными голосами:
Свет-свет-светляки!Свет-свет-светляки!Если будут вас ловить,Прилетайте к нам сюда.
Всё слушает да смотрит старик. Позабыл о времени, а на земле уже вечер близок.
Вдруг вспомнил старик о своей старухе. Ждёт его, не дождётся, верно. Пора и честь знать.
Попрощался старик с Лунной девой и со звёздами, а зайцы его до самых ворот проводили.
Ну, ничего, спускаться-то скорей, чем подниматься.
Ползет старик вниз. Через какое-то время звёзды стали совсем крошечными и скоро вовсе из виду исчезли. А вот и земля внизу показалась. Сначала она была как маковое зёрнышко, потом стала как орешек, затем как баклажан, и вот она уже как большая дыня. Наконец, уж и глазом ее не измерить. Гора Фудзи снова огромная высится. А вот и родная деревня! Вот уж и дом старика виднеется.
Как спустился старик до самой своей крыши, стал он звать старуху:
– Выходи-ка меня встречать, старая!
А та с самого утра ждёт, извелась вся. Оттого, что на небо постоянно смотрела, даже шею заломило. Под вечер пошла домой ужин варить, но на голос старика мигом из дверей выбежала:
– Ну, наконец-то! Вернулся. Вот радость! Как раз у меня и ужин поспел. Ну, садись, рассказывай, что видел, где побывал.
– Слушай, старая. Наш-то бамбук до самого неба дорос! И такие я там видел чудеса, что тебе и не снились…
Поужинал старик, раскурил трубку и рассказывает старухе про Лунное царство.
– И правда чудеса! – удивляется старуха. – Хочу и я посмотреть, как звёзды пляшут. Нет, старик, уж ты как себе хочешь, а завтра возьми меня с собой на Луну.
Старику жалко старуху: не много она в жизни радостей видела. Пусть хоть напоследок в Лунном царстве побывает.
Вот на другое утро встали оба пораньше. Так как старуха по деревьям лазать не умела, посадил ее старик в большой мешок.
– Только ты, старуха, меня ни о чём по дороге не спрашивай. Я мешок в зубах буду держать. Если раскрою рот, полетишь ты камнем вниз и костей не соберёшь. Далеко ли до беды!
– Что ты, старый, и словечка не скажу. Не спрошу ни о чем, не бойся. Буду молчком сидеть в мешке до самого Лунного царства.
Зубы у старика были еще крепкие, взял он мешок в зубы и полез вверх по стволу бамбука.
Вот поднялся старик выше своего дома, потом выше самой высокой сосны в саду. Стал его дом как дыня, а там как баклажан, а потом как горошина. Наконец, стал крошечным, как кунжутное семечко, и совсем из глаз скрылся.
Вот и заснеженная Фудзи уже кажется не больше орешка. Еще немного времени прошло, глянул вниз старик, а уж вся Япония как маковые зёрнышки. А потом и вовсе растаяла в тумане. Передохнул старик и снова полез вверх.
А старуха любила поболтать. В мешке ничего не видно, скучно ей стало молчком сидеть. Только помнит, что обещала рта не раскрывать. Но приказывать-то легко, а каково выполнить?
А старик все карабкается по стволу, всё выше и выше лезет.
Вот и Луна стала, что большая гора. Звёзды были не больше кунжутного семечка, а стали величиной с дыню.
Тут старуха не выдержала:
– Эй, послу… – да на полуслове сдержалась.
Прошло еще немного времени, она опять:
– Эй, послушай, дед… – но успела себе рукой рот зажать.
Старик, к счастью, промолчал, а ведь чуть было не откликнулся.
– Эй, старик, далеко ещё? – всё не терпится старухе.
– М-м-м, – промычал ей в ответ старик.
Не смогла сдержаться старуха, разговорилась. Толкует о том, о сем и время от времени старика теребит:
– Ну что, далеко ли еще до луны, старый? Скоро ли доберемся? А серебряного дворца еще не видно?
А до Лунного царства уже рукой подать.
– В мешке-то темно, душно. Долго ли мне еще ждать? – не унимается старуха.
Наконец показались серебряные ворота.
– Эй, старик, да доберешься ты когда-нибудь до неба или нет?
У старика с языка и сорвись:
– Уже добрался.
Стоило только старику открыть рот, как при первом же его слове мешок полетел вниз. Сначала стал он не больше дыни, потом меньше баклажана, затем как горошина, дальше как маковое зёрнышко – и, наконец, совсем пропал из глаз.
И звёзды, и зайцы, сама Лунная дева вышли старику навстречу. Но тому было совсем не до веселья. Начал он спускаться вниз так быстро, как мог.
Только ступил на землю, стал звать старуху:
– Эй, старуха! Вот и я!
Но только тишина ему в ответ. Никто не бежит навстречу. Ищет, нет нигде старухи – ни дома, ни в саду.
Заплакал старик и сел один ужинать.
Вдруг ночью просыпается он оттого, что кто-то стучится в двери и ставни.
– Где ты, старуха? – спрашивает старик спросонок.
А в ответ ему слышится: «Тут, тут, тут…»
Это старуха превратилась в лёгкий ветерок. Хлопочет он в саду, сухие листья сгребает в кучи, бельё сушит – и всё шепчет, шепчет без умолку.
Прислушается старик и слышит знакомый голос, тихо спрашивающий его:
«Как живёшь, дед? Хорош-ш-шо ли рис у тебя сварился?..»
Незадачливый ротозей
Жила-была в городе Осака бедная вдова. Был у вдовы сын, и звали его Торо-ян.
Вечно он в беду попадал. «Первый на свете ротозей!» – говорила о нем мать. То кошелёк потеряет, сам не знает где, то посуда у него из рук валится, то веревка вокруг ног оплетется. Если где-то стояли грабли, а Торо-ян проходил рядом, непременно били грабли его по лбу. А уж если Торо-ян падал, то, как нарочно, в самую грязную лужу во всём городе. И часто мать бранила его за это…
Промышлял Торо-ян тем, что по приказу своей матушки жарил угрей на продажу.
Как-то раз купил Торо-ян большого жирного угря, только положил его на доску и хотел было ножом отрезать ему голову, да зазевался, как всегда. Соскользнул угорь с доски, только хвостом вильнул – и исчез в канаве. А за той канавой другая была. Угорь в нее и шмыгнул. И так из канавы в канаву улепетывает от Торо-яна. А тот бежит за ним. «Стой, подожди!» – кричит.
