На месте болгарской стенки теперь гордо высилась икеевская вешалка для одежды, и, глядя на многообразие вещей на плечиках, Уля поймала себя на мысли о том, что никогда не приглядывалась к тому, что он носит. А там, помимо футболок и худи, чего только не было. И даже – мама дорогая – пальто! И рубашки! И пуловеры с горлом. Не только джинсы, но и брюки. Всё, что не по сезону – в прозрачных чехлах! Одеваться, стало быть, Егор при желании тоже мог «по-взрослому».
А она тут в футболке с Микки Маусом. Малая и есть.
Второй стеллаж – по левую от дивана руку – тоже не пустовал. Сделав несколько шагов к полкам, Ульяна осторожно коснулась барабанных палочек. Живые! Изрубцованные вмятинами и зазубринами на половину длины каждая. Подняла глаза выше и уперлась взглядом в малютку-гитару и стоящую рядом фоторамку, на которой тётя Валя, совсем еще молодая, крепко обнимала за плечи серьезного подростка. Сглотнула: детство вновь встало перед глазами – счастливое, беззаботное, такое светлое в своей наивности, наполненное глупыми заблуждениями время. Которого не вернешь. Они тогда были совсем другими. И Черновы были еще живы. И никто не знал, что принесет завтрашний день. Не знал, что завтрашний день не настанет.
Пытаясь справиться с захлестнувшими ее эмоциями, Уля кивнула на маленькую гитару.
— Это для детей?
— Это укулеле{?}[гавайская четырёхструнная разновидность гитары, используемая для аккордового сопровождения песен и игры соло], — сдержанно ответил Егор. Вадим на них даже глаз не поднял: уткнулся в свой телефон, строчил там всё кому-то.
«Спасибо, блин, сразу всё прояснилось…»
На этой же полке ворохом валялись какие-то бумажки и сертификаты. Ульяна бегло прочла надпись на верхнем: «Центр парашютной подготовки и спорта “Skycenter”. Количество самостоятельных прыжков: 20». Подпись и печать. Вновь сглотнула, на этот раз нервно: она всю жизнь до одури, до вспотевших от одних лишь мыслей ладошек боялась большой высоты. Ей на пилон-то поначалу было страшновато лезть, а тут – целое безбрежное небо и далекая-далекая, неизбежно притягивающая тебя земля. И стропы могут запутаться, и купол – не раскрыться. Твоя жизнь зависит от того, правильно ли ты сложил парашют.
Ну вот, опять. Опять вспотели.
Брошюры. Журналы о мотоспорте. Журналы о фотографии и желто-коричневые конверты с фамилиями. Какие-то билеты на какие-то мероприятия. Красочные буклеты. Гигантская коллекция винила, занимающая три полки из шести. И ни одной книги. Самой завалящей. Ну, ясно всё.
— У вас вроде раньше был книжный шкаф… — тихо произнесла Уля, переводя на Егора растерянный взгляд.
Тот лишь руками развел. Наверное, мысли считал в глазах. Впрочем, ему было по боку: за то время, что она тут по сторонам глазела, к нему вернулась привычная безмятежность. Вопрос прозвучал, но ни одна мышца на его лице не дернулась.
— Переехал в ближайшую библиотеку, — равнодушно изрек Егор.
«Как так можно?.. Это же… кощунство!»
Ну, это уже… Это уже слишком. Слишком! Грудь выжгло пламенем острого разочарования. Конечно, взрослые же книг не читают! Взрослым же некогда всё!
Да, они абсолютно точно совершенно из разных миров, общего между ними – лишь стенка, разделяющая их квартиры.
— Лучше бы нам отдал, — в этот раз голос всё-таки дрогнул. Дрогнул от обиды за шикарную коллекцию, утёкшую, можно сказать, прямо из ее рук неизвестно куда. — Я люблю читать, если помнишь.
Егор удивленно уставился на нее. Он явно не осознавал масштабы её личной трагедии, не понимал, в чем суть её претензий, а если и понимал, то никакой вины за собой не чувствовал. Сколько у Черновых было книг? Если на каждой полке помещалось, допустим, штук десять-пятнадцать, а полок в том шкафу было навскидку десять, то выходит, до ста пятидесяти штук он сбагрил, не моргнув глазом.
Даже не предложив сначала взглянуть! Сосед, называется!
— Не подумал, малая. Извини. Зачем вам лишняя макулатура? Своей, что ли, мало?
«Макулатура? Макулатура?! Конечно, ты не подумал! Когда ты думаешь вообще? Ты вообще ничего обо мне не знаешь… Ты…»
Уля не могла сообразить, что сказать и стоит ли вообще что-то говорить, впустую сотрясая сгустившийся воздух. Нутро захлёбывалось в праведном гневе, и в то же время где-то там, в темном углу сознания, зарождалось смутное пока подозрение, что со своими к нему претензиями она рискует малость перегнуть палку. Ведь в принципе никто никому ничего не должен, да? Да же? Она ему давным-давно уже никто, чтобы о ней в принципе думать. Объясняться за выражение лица или спрашивать разрешения пускать к себе их кота. Правильно – никто. И он ей давно – никто. Тогда о каком недовольстве речь?
Зато Вадим, наконец, отвлекся от своего телефона. Словно почувствовав Улино потерянное состояние, поспешил перевести тему.
— Извинения от Рыжего дорогого стоят. В следующий раз лет через десять услышишь, — добродушно усмехнулся он, запихивая смартфон в карман. — Так что принимай. Рыжий, — перевел взгляд на Егора, — кстати, а пульт диджейский ты куда дел?
— Продал, — выуживая из-под стола чехол и упаковывая в него одну из гитар, всё так же беспечно отозвался Егор.
Вадим искренне удивился. И даже, кажется, чуть-чуть расстроился.
— Почему? Крутой же был! — в сердцах воскликнул он, состроив при этом такую трагичную физиономию, будто продал его друг не пульт, а душу. Похоже, Вадим – это просто ходячая драма, на театральные подмостки ему надо было подаваться. Если уже не… Впрочем, именно сейчас его чувства Уля понимала. Может, в его глазах продажа техники выглядела точь-в-точь, как в её – избавление от сотни книг.
Егор в ответ лишь устало вздохнул: кажется, всё это его порядком утомило. Или нет, утомило – не совсем подходящее слово, подходящее слово – достало. Но как бы то ни было, к Улиному огромному удивлению, на фоне которого о книгах даже как-то немного подзабылось, на три известные буквы никто никого пока не слал.
— Потому что мне понадобились деньги на синтезатор, — терпеливо пояснил он, продолжая изображать умиротворение на лице. В глазах, однако, читалось: на исходе его терпение. — С пультом любви у нас не случилось.
Вадим, в отличие от Ульяны, явно не чувствовал, что ступил на лезвие ножа. Не похоже, что он вообще придавал значение эмоциям окружения. А вот Уля, в которой осознание нелепости ситуации за прошедшую минуту успело существенно потеснить чувство негодования, попробовала вдруг поставить себя на место Егора. Как происходящее выглядит в его глазах? Возможно, так: ввалились и чуть ли не с порога напали на него вдвоем, требуя письменных объяснений, какого черта он избавляется от личного имущества, забыв спросить мнения чужих ему людей.
— На кой ляд тебе синтезатор?! — всплеснул руками Стрижов, продолжая недоуменно глядеть на Егора в ожидании пояснений.
«Вадим… Остановись…»
— Я же не интересуюсь, на кой ляд тебе двадцатые New Balance, Стриж.
Егор кривовато усмехнулся. Это явно был маленький ответный камушек в кое-чей огород, а может – непрозрачное предложение перестать задавать дурацкие вопросы.
— Понял.
«Бинго», — отразилось на лице соседа. Раньше любимое Егорово словечко было, Уля внезапно вспомнила. Его взгляд заскользил по поверхностям. Спустя несколько секунд в карманы штанов отправились кардхолдер и смартфон с рабочего стола, сигареты. А в карман чехла от гитары – какой-то толстый кабель, синяя коробочка и несколько пластиковых белых баночек. В таких обычно пленку хранят, но что на самом деле было внутри, Ульяна не разглядела. Она молча наблюдала за сборами, пытаясь смириться с пониманием, что эти гитары стоят тут не просто для украшения интерьера, не для того, чтобы производить впечатление на «девчат». Что фотоаппараты – цифровые и пленочные – используются по назначению, что он и впрямь пару десятков раз прыгал с парашютом, что слушает винил, подкармливает их кота и черт еще знает чем, о чем она и не догадывалась, по жизни занимается. Никаких оснований согласиться с предположением, что у Егора «вакуум внутренний» или «диагноз смертельный», Уля не нашла. Здесь Том ошибся.
