каким–то гаражам. У шлагбаума спешиваются. «Лексус» бросают на въезде. Дальше пешком. Проходят несколько улиц до двухэтажного новостроя из пеноблока, по внешней лестнице поднимаются на второй этаж. Попадают во вполне респектабельного вида кабинет. Хорошая мебель, ковер на полу, огромный телевизор на стене. За гигантским столом у дальней стены – Косых. Крепкий молодчик в свитерке на голое тело, машет им рукой, демонстрируя тяжелые золотые часы на запястье.
– Здорово! – Вентель жмет ему руку, плюхается на стул, показывает на другой Арсению.
– Так. Арсений Иванович. Рад вас видеть! – Косых устраивается поудобнее в своем кожаном кресле. – Вы вняли нашей просьбе, как я вижу?
– Да, вы были крайне убедительны, – усмехается Арсений.
– Вся сумма у вас?
– Шестьсот пятьдесят.
– Минуту… – Косых открывает ящик стола, достает блокнотик, смотрит в него, потом на Арсения. – Не совсем. С тех пор, как мы вам звонили, прошло некоторое время. Набежало еще пятнадцать тысяч процентов. Итого шестьсот шестьдесят пять. Есть у вас столько?
Арсений сжимает кулаки
– Только шестьсот пятьдесят.
– Этой суммы недостаточно, к сожалению.
Вентель закатывает глаза, цокает и лезет во внутренний карман крутки за кошельком.
– Иваныч! Ты со мной во век не расплатишься. Косой, не кипиши, вот тебе пятнаха. Сходится теперь?
– Веня, я тебя не узнаю. Даже без договора?
– Это учитель мой бывший. Мы с ним порешаем, ты за меня не переживай. Расписочку гони Витькину.
– Конечно. – Косых достает из другого ящика листок бумаги, исписанный Витькиным неразборчивым почерком, отдает Арсению. Тот рвет бумагу, не читая.
– Было приятно посотрудничать! – улыбается бандит. – Ну? Всего доброго, господа?
– Мне правда было не очень приятно, – говорит Арсений. – Всего доброго.
Косых разводит руками: мол, что могу поделать, бизнес!
– До автобуса подкину, поехали, – говорит Вентель Арсению, когда они доходят до Лексуса.
– Спасибо, – Арсений смотрит на Теляева, тот отводит глаза.
– Да ладно… Погнали уже.
Арсений едет в вечернем автобусе обратно. Всю дорогу он с удивлением осознает, что его уверенность в желании окончить свою жизнь раньше отмерянного срока не проходит. Ранее он всегда думал, что свести счеты с жизнью можно лишь в состоянии аффекта, крайнего возбуждения, временной потери рассудка, и уж никак нельзя так долго обдумывать свое намерение, будучи в абсолютно трезвом уме, и даже с каждой минутой больше укрепляться в этом намерении. С одной стороны, Арсения, правда, грызет совесть. Ведь он не сможет отдать заем Толику и Тео. Для него эта сумма огромная, для Колывановых – гораздо скромнее. Наверное, месяца за три с Толиковой зарплаты отбить можно. Не красиво, конечно, получается, но ему, Арсению, уже будет все равно. А спросить будет не с кого – эти немного странные ребята ведь даже расписку с него не взяли. Да, несомненно, расстроятся. С другой стороны – смерть, это повод простить ему его прегрешения. Они ж не банк. Глядишь, и простят старика. Вентель тоже отдал ему деньги безо всякого договора. Тем самым, убеждает себя Арсений, он как бы намекает, что возврата этих денег и не ждет уже. Иначе и расписка была бы, и проценты каждый месяц. Не станет он искать того же Витьку и пытаться стрясти с него долги отца.
Арсений думает обо всем этом даже в некоем отстранении. Будто бы все это уже происходит не с ним, а с тем человеком, который был до него, жил до позавчерашнего дня. Но позавчера этого человека не стало. Осталась только оболочка, только какая–то его часть, а может быть – тень, которая уже не замечает вокруг себя почти ничего.
По мере приближения автобуса к конечной, Арсения охватывает легкое волнение. Но не страх. Скорее предвкушение важного шага. Если раньше смерть пугала его своей неизвестностью, непонятностью. За ней крылись, несмотря на все атеистические убеждения Арсения, какие-то религиозные мракобесия, страшный суд, кипящие котлы, вечные муки и раскаяние, то теперь он окончательно утвердился в полном отсутствии мистической составляющей этого неизбежного события, и в полной же его физиологичности. А того, что понятно и объяснимо, вроде бы и бояться не стоит. Людмила сказала при последнем их разговоре, что человек живет пока есть для кого жить. Вот причины оставаться живым у Арсения закончились. Лучше щелкнуть выключателем.
Автобус останавливается на въезде в деревню. Арсений выходит, закидывает тощую сумку на плечо и шагает по плохо освещенным улочкам, выпустив уши у кепки и подняв воротник. Про себя смеется: помирать собрался, а простудиться боишься.
По дороге он не встречает никого. Деревня словно вымерла. Только брешут где-то на окраине собаки. Проходит мост, сворачивает на знакомую тропку. Темно. Включает фонарик на телефоне, чтобы не пропустить нужный поворот. Спускается к реке. Вот та самая сосна. В зарослях под ней находит пенек, выкатывает, устанавливает под крепким суком, что висит примерно в трех метрах от земли. Из сумки достает веревку, кусок мыла. Садится на пенек и смотрит на веревку: нужно связать узел. Потом натереть мылом, перекинуть через нужный сук, закрепить у другого. Дело не хитрое. В ушах громко бухает, перед глазами какая-то пелена – может быть, слезы. Мир вокруг потихоньку отступает, блекнет, заплывает туманом. Остается только ощущение шершавой веревки в пальцах и свинца на языке.
Но внезапно сквозь гул бешено стучащего сердца он слышит шорох со стороны тропинки. Девчачий голос тихо зовет:
– Дедушка! Ты здесь?
– Алиска? – Арсений поднимается с пня, голова кружится, он опирается на ствол сосны. – Ты чего здесь делаешь?
– Я Йогурта ищу. Вы его не видели?
– Тут? Щенка твоего? Не видел.
– Я пришла с ним домой, а меня батя выгнал. А Йогурта бросил очень сильно. Он упал на дорогу. Завизжал и убежал куда-то, – Алиска подходит к Арсению. Она дрожит от холода, сопли пузырем из носа. – Я подумала, что он в лес убежал. Чтобы спрятаться. Пошла искать, смотрю – вы идите. Я за вами. Мне одной страшно было. А вы что тут делаете?
– Я… да так… Гуляю, – Арсений мнет в руке веревку.
– А от меня мама ушла. Ну то есть и от папы, и от меня, – Алиска хлюпает носом.
– Я знаю, – вздыхает Арсений. – Я тоже с мамой в детстве мало виделся.
– Значит, я ей не нужна, да?
– Нет, маленькая. Что ты. Просто взрослые люди иногда ведут себя… как дети. Понимаешь? Она просто не разобралась еще – что ей нужно. Она скоро поймет. Все поймет. И вернется. Точно тебе говорю.
– Да? Правда? Я вам верю. Вы же учитель.
– Я-то? Ну да… Был.
– Учитель не врет. Ведь так? И все правильно делает. А мой папа – зэк. Да?
– Ну просто он тоже немного сбился с пути. Все еще можно поправить.
– Хорошо, – Алиска садится на пенек Арсения. – А это у вас веревка?
– Веревка.
– А можете мне ее дать?
– Зачем тебе, Алис?
– Ну мы когда Йогурта найдем, я сделаю ему поводок, чтобы он
