Медленный вальс
Мы танцуем с тобой медленный вальс. Крутится на проигрывателе новая пластинка. Сербская женщина тихо и грустно поет о любви. Наши друзья танцуют рядом. Наши друзья сидят за столом.
Наши друзья курят в коридоре. Ты никогда не думал, почему друзья любят собираться именно в нашем доме?.. Ведь квартиры у них не хуже…
Наверно, не думал. Тебе ведь некогда. Ты давно уже принимаешь все как должное. А когда-то всему удивлялся. Помнишь?..
Однажды я принесла к тебе немного картошки и зажарила ее, пока тебя не было дома. И ты радовался этой картошке, как мальчишка, когда пришел со стройки усталый, в залепленных грязью сапогах. Ты даже прыгал от радости вокруг стола. Не забыл, а?..
Забыл, наверно… Жареной картошкой тебя сейчас не удивишь… А тогда она была для тебя маленьким чудом. Как просто было тогда творить чудеса! В первый раз чудом для тебя было даже то, что я приехала сама, не дожидаясь твоего звонка, и занималась в твоей комнате, за твоим столом, пока ты не вернулся со стройки. Ты тогда вошел и вытаращил глаза: «Вот это здорово! Молодчина!»
А потом уже ты к этому привык, это перестало быть для тебя чудом, и мне пришлось придумывать новые. Потому что не придумывать для тебя что-то приятное я просто не могла.
Сегодня десять лет, как мы вместе. И все эти годы я придумываю для тебя новые и новые маленькие чудеса. А это иногда нелегко!
Сейчас, десять лет спустя, мне, конечно, кажется чепухой то, что я приходила к тебе сама, что я уезжала от тебя с последним автобусом. А в то время это не было для меня чепухой…
Мой родной город был для тебя лишь эпизодом. Приехал — построил ТЭЦ — уехал… А я там родилась, там выросла. Я знала там очень многих, и меня знали многие…
Я была там комсомольским секретарем большого завода. А ты ведь сам понимаешь — с секретарей спрос особый…
Помнишь, ты все смеялся и называл меня «дитя завода»?..
Когда мы с тобой уже были друзьями, меня назначили замполитом школы ФЗО. Это была большая школа — почти полтысячи учеников. Как часто, когда я ехала вечером к тебе, кто-нибудь из них встречал меня в автобусе и спрашивал:
— Вы опять в город, Валентина Петровна?
Они ведь все знали, что я живу в поселке…
А потом в нашем поселке узнали еще и то, что в Москве у тебя есть жена…
Маленький городишко… В нем удивительно быстро узнаются подобные вещи. Потому что ими очень интересуются.
В нем ничего не спрячешь…
Я-то, впрочем, и не пряталась. Я любила тебя так, что мне было все равно, о чем говорят за моей спиной.
В нашем городе тогда, наверно, никто не знал, почему ты приехал, а твоя-жена — нет. Я знала… Но я никому ничего не объясняла. Никому! Даже матери.
Ты говорил, что жена никогда не приедет к тебе. А я думала, что если даже она вдруг и приедет, я ни в чем не буду винить тебя. И ни о чем не буду жалеть… Я тогда не раз утешала себя: горя бояться — счастья не видать!..
Я до сих пор не понимаю, почему она отпустила тебя так легко, почему не боролась за тебя. Чтобы отпустить так легко — нужно совсем не любить. А если не любила, зачем было выходить замуж?
Ты помнишь, когда мы жили в Сибири, на вашей стройке появилась новая геодезистка?.. Ее-то ты, конечно, помнишь!.. Думаешь, я не знаю, что ты ею увлекся?
Думаешь, я не знаю, что ты даже хотел уходить из семьи? Тебе казалось, никто не замечает, как ты по вечерам смотришь на спящего сына?..
Ох, Витька, до чего трудно мне тогда было! Если бы ты только знал, до чего трудно! Казалось — жизнь кончается. Она ведь была моложе, эта геодезистка. Она была стройнее. И вообще тебе больше нравятся светленькие, я знаю… Я тогда совсем потеряла голову. Даже целый день всерьез собиралась перекраситься. Представляешь?
А вообще-то я тогда отчаянно боролась За тебя. И ты понял, где настоящее… Но, наверно, ты до сих пор не понял, как я это сделала. И я никогда не расскажу тебе. Никогда! Это умрет со мной. Это моя тайна, Витька. Единственная моя тайна от тебя…
Видно, тебе нравится этот медленный вальс. Ты снова ставишь его, и мы опять танцуем вместе. Я рада, что этот вальс тебе по душе. Когда я покупала пластинку, я очень хотела, чтобы она стала для тебя очередным маленьким чудом. Тебе ведь некогда самому зайти и выбрать пластинки.
У тебя почему-то всегда не хватает времени на то, что связано с твоим отдыхом. Чтобы заставить тебя хоть немного отдохнуть, я всегда что-то изобретаю. У тебя ведь по-настоящему трудная работа… Ты говоришь о ней — «интересная». Но я-то уже знаю, что такое монтаж железобетона и стальных конструкций. Я не только видела его на твоих строительных площадках. Я все твои журналы прочитываю, когда тебя нет дома. Конечно, я и сейчас кое-чего в них не понимаю, но за десять лет все-таки можно понять главное. Не зря же ты советуешься со мной, когда что-то усовершенствуешь. Ты, наверно, и не задумываешься над тем, почему со мной можно советоваться о таких вещах?.. Сам ты, грешным делом, до сих пор не взял в руки ни одного моего педагогического журнала. Впрочем, они тебе и не очень нужны. Ты прекрасно чувствуешь педагогику и без них. Наверно, ты был бы неплохим учителем, если бы твоя жизнь сложилась иначе. С тобой ведь всегда можно посоветоваться, когда что-то не ладится даже в самых специальных вещах…
Постой-ка!.. А может, это вовсе не от природы? Может, ты тоже почитываешь мои журналы, когда я пропадаю на родительских собраниях и педсоветах? Я почему-то раньше не думала об этом…
Какие у тебя добрые губы! Большие, по-детски пухлые…
Мне когда-то, страшно давно, казалось, что человек, работающий с металлом и железобетоном, должен быть суровым, обветренным и губы у него должны быть сухими и тонкими. А у тебя еще нет ни одной складки на щеках, ни одной морщины на лбу. Говорят, они появляются не только от ветров. От ветров я не могла бы тебя уберечь. Говорят, они появляются еще и от горя.
А горе — это когда трудно и один. Нам нередко бывало трудно. Но ведь мы всегда вдвоем…
А помнишь, как ты плакал из-за того, что мы поздно встретились, из-за того, что твоя юность прошла без меня?
Помнишь? Ты тогда был очень слаб и поэтому, наверно, мог плакать. Я потом никогда не видела твоих слез. Ни разу. Мне кажется, ты больше и не сможешь…
А как я перед этим ревела! В тот вечер, когда после операции мне сказали, что положение у тебя тяжелое, почти безнадежное… Я не решилась тогда даже вернуться домой. Мама бы все поняла… Я ушла к тебе, в твою комнату, и ревела там. А потом выпросила отпуск и три недели не вылезала из больницы. Пока тебе не стало лучше.
Ты, наверно, тогда даже не понимал, почему тебя перевели в двухместную палату, почему на второй койке в этой палате спала я. Тебе, наверно, казалось, что так и надо. А если бы ты знал, как долго я уговаривала врачей! Они ведь считали, что все бесполезно.
Помнишь, ты все сердился на меня за то, что я много смеюсь и даже рассказываю сестрам анекдоты? Тебе, наверно, казалось кощунством смеяться рядом, когда тебе так невыносимо больно. А я выходила в коридор и с лихвой оплакивала там весь свой смех. Но если бы я тогда не смеялась, что было бы с нами, Витька?
Ты только через две недели после операции стал что-то по-настоящему понимать и вот пожалел о тех годах, которые прожил без меня. И мне не нужно было другой благодарности…
Как раз в этот день я покупала для тебя на рынке молоко и встретила там директора своей школы ФЗО.
У него бегали глазки, и он сказал, что мое поведение собираются обсуждать на партбюро.
— За что? — спросила я.
Он возмутился.
— Вы открыто живете в больнице с женатым человеком и еще спрашиваете — за что! Воспитатель молодежи сам должен быть безупречен!
Мне очень хотелось дать ему по морде. Но я побоялась, что выроню банку с молоком. Поэтому я сказала ему только, что считала его раньше мужчиной и что, как вижу теперь, ошиблась. И ушла, не попрощавшись.
И была очень рада тому, что через месяц нашу школу расформировали. Все равно я не смогла бы больше работать с этим директором.
…Ты в третий раз ставишь ту же пластинку. Конечно, мне это очень приятно. Но не кажется ли тебе, что я уже устала и что вообще не очень прилично танцевать так долго со своей женой? Нельзя же, мой друг, забывать о друзьях! Все-таки не мы у них, а они у нас.
Интересно, а о чем ты сейчас думаешь? Ведь мы все время танцуем молча. Я знаю, последние месяцы ты все время думаешь о креплении железобетона. Хочешь найти новый способ крепить балки и плиты. Нынешний кажется тебе долгим и ненадежным. Ты способен искать этот свой новый способ и за едой, и в театре, и когда гуляешь с сыном. Но я все-таки не верю, что ты способен думать о железобетоне даже сейчас, когда танцуешь со мной.
Может, ты думаешь о том же, о чем думаю и я? Надо, мол, мне расшевелить мужской клуб, который собрался в коридоре, а тебе — пригласить Толькину жену. Она совсем скисла: хочет танцевать, а ее никто не приглашает… Или ты просто прислушиваешься к тому, что происходит в детской? Ребята там, на самом деле, странно притихли. А у нашего сына редко бывает тихо, когда приходят к нему дети наших друзей.
