— Нет, — серьезно ответил Юраев. — Может быть, у всех этих людей были такие записки еще до смерти. Как тайный знак или код. Или пароль для какой-то группы.
Лунин, слегка ошарашенный, смерил его взглядом. Почему-то это здесь никому не приходило в голову. Между тем в этом явно был смысл.
— И убийца, возможно, выбирает как раз членов этой группы, — медленно сказал он. — Одного за другим.
— Ну да, — спокойно сказал Юраев. — Может быть, он даже в нее входит. И записки были приготовлены для него, чтобы его встретить. Как опознавательный знак.
— Логичнее тогда было бы забирать их с собой, — немного подумав, сказал Лунин. — А не оставлять на месте преступления.
— Необязательно, — ответил Юраев, все тем же ровным и бесцветным голосом. — Может, он как раз хочет нагнать страху на эту группу. Что-то вроде террора. Не просто убить, а еще и с добавочным ужасом.
— Как мифологическое возмездие… — сказал Лунин тихо и как бы про себя.
— Что? — спросил Юраев.
— Ничего, это я так.
Эту идею надо было обдумать, но здесь и сейчас Лунин это делать был не в состоянии. Распахнув широко окна и накрыв труп пледом, следующие два часа они провели в тщательном осмотре дома. Лунину постоянно попадались какие-то служебные бумаги, но зная уже местную манеру устраивать бесконечные сложные игры и провокации, он не слишком в них вникал и почти ничего не отобрал для своей папки. Запутаться во всем этом, потерять все нити, заблудиться в лабиринте аппаратной бюрократической деятельности, осложненной провокациями, было очень легко. Пусть Эрнест разбирается, подумал Лунин. Он заварил эту кашу, пусть и расхлебывает.
Записки нигде не было. Среди немногочисленных содержательных вопросов, которые у Лунина возникли по поводу всего этого дела, был тот, куда девались записки на тех местах убийств, где их не нашли, и были ли там они вообще. Ему почему-то казалось, что убийца был достаточно педантичным, чтобы снабдить своим поэтическим комментарием буквально каждое из злодейств, не делая никаких исключений. К тому же Лунин, кажется, уже увлекся чисто филологической стороной дела, хоть это было и неправильно — и ему хотелось получить новый материал. Та коллекция, которая оказалась у него в руках, была слишком скудна, и хотя догадки на эту тему делались очень даже увлекательные, материала для них было все же слишком мало.
Впрочем, если Юраев был прав, и сам смысл каждого текста, поэтический и философский, был неважен, то большого значения все это не имело. Возможно, отрывки означали просто какую-то нумерацию: они были из разных глав, или вернее песен «Комедии», и может быть, просто соответствовали номерам членов исѳруппы. Кому могло понадобиться заниматься ее истреблением? Кто знает — тут такой клубок политических интересов, что может быть все что угодно.
Они уже собирались уходить, осмотрев почти все, что было можно, как вдруг Юраев, отогнув край какой-то занавески, тихо присвистнул. Лунин повернулся к нему, и увидел, что тот держит в руках бумагу с оборванными краями. Он метнулся к нему с такой прытью, которой сам не ожидал от себя — видно, занятие всем этим делом уже перерастало в горячую искреннюю увлеченность — взял из рук у него бумагу и прочитал запись, сделанную теми же огненно-красными буквами: «Я увожу к отверженным селеньям… я увожу…» Текст был оборван. Лунин, конечно, знал продолжение.
— Почему-то дальше ничего нет, — сказал Юраев.
— «Я увожу сквозь вековечный стон», — тихо пробормотал Лунин, переворачивая бумагу. На обороте ничего не было.
— Значит, записка все-таки есть, — сказал Юраев, — только была спрятана. Интересно, зачем ее прятать? Или она все время там была?
— Да, — ответил Лунин. — Над всем этим надо еще подумать. Ты молодец, спасибо, что нашел.
— Это сильно продвигает расследование?
— Не так чтобы очень, — сказал Лунин. — Но надо же от чего-то отталкиваться. Зацепок у нас вообще не очень много.
Он еще раз посмотрел на записку. Что-то опять как будто тяжело шевельнулось в его памяти, когда он еще раз перечитал эти строки. Юраев внимательно смотрел на него, видимо, ожидая каких-то прозрений детективного характера.
— Не помню, — наконец сказал Лунин. — Что-то у меня связано с этими текстами. Но это только мешает делу. Все эти воспоминания только сбивают с толку. Спасибо еще раз, за всю помощь. Пожалуй, здесь мы сделали все, что могли.
Сняв трубку с аппарата, стоявшего на столе, Лунин набрал номер с той записки, которую ему дал Чечетов.
— Имперская служба утилизации, — бодро ответили ему на другом конце провода. С названиями тут был полный порядок, воображения у молодой бюрократии, как видно, в самом деле хватало.
Лунин сообщил им, что они могут забрать тело, продиктовал еще раз на всякий случай адрес, хотя там, судя по всему, уже были в курсе дела, положил записку в папку, и они вышли на улицу. День прошел незаметно. Вот что значит настоящая работа, подумал Лунин с иронией.
— Ну что, понравилось? — спросил он Юраева.
— Ничего, нормально, — ответил тот. — Я думал, будет хуже. А почему тело нашли так поздно?
— Так тут скрытность вечно во всех вопросах, — ответил Лунин, чувствуя облегчение от того, что неприятное дело закончено. — Вот и расследуй им после этого. Никто толком не знает, кто где находится и какое задание выполняет. Очень удобно для серийного убийцы.
— Для меня сегодня есть еще какая-то работа?
— Нет, ты свободен. Тебе в какую сторону?
Юраев махнул рукой неопределенно куда-то в сторону петербургского шоссе, вдоль которого тянулись панельные дома.
— А, ну мне в противоположную, — сказал Лунин. — Ну давай тогда, до следующего раза.
Они попрощались, и Лунин, нарочно выбрав самый длинный маршрут, чтобы пройтись и собраться с мыслями, направился домой.
16
Лунин был в хорошем настроении: задание он, хорошо ли, плохо ли, выполнил, новую записку нашел, и приобрел еще хорошего помощника, чего и вовсе не ожидал от сегодняшнего дня. Некоторую досаду вызывало только то, что он, как оказалось, двигался все же по неправильному следу, но это еще не поздно было исправить.
Версия Юраева о тайной группе и ее планомерном уничтожении теперь казалась ему наиболее интересной. Может быть, это какие-то противники Карамышева, запланировавшие заговор, думал он, увлекаясь этой идеей. И кто-то из его друзей решил пресечь этот бунт в зародыше. Докладывая об этом Эрнесту или не докладывая.
Или сам Эрнест распорядился убрать эту группу, узнав о ней — этого тоже исключать было нельзя. Приглашение Лунина тогда могло быть только маскировкой, чтобы отвлечь внимание от этой расправы, изобразить борьбу с ней. Если уж было принято решение делать разгром мятежников тихо, не привлекая внимания, не разглашая широко сам факт заговора, то все это выглядело логичным.
Понятной тогда становилась и передача дел от Чечетова к нему, Лунину — Чечетов был слишком умен и проницателен, и мог во всем и разобраться. Хоть Лунин и чувствовал себя литератором и философом, а не детективом, он почувствовал все же некоторую обиду от этой недооценки своих способностей. Не один Чечетов на свете мог распутывать сложные клубки преступлений.
Так или иначе, дела продвигались неплохо. В отличном расположении духа Лунин толкнул калитку своего дома, прошел через двор и вошел внутрь.
Легкая оторопь его пробрала прямо на пороге. Механически фиксируя все свои мысли и по привычке все переводя в литературную форму, он подумал, что оторопь не «пробирает», пробирает дрожь, выражение было неудачное — но дрожи еще не было, а оторопь как будто именно «пробрала». Но сейчас не время было комментировать свое душевное состояние, при всей его склонности к этому, и подбирать удачные выражения для всех оттенков своих ощущений.
Ковер, устилавший тут ранее пол, был старательно свернут в трубку, которая лежала прямо посреди гостиной. Он был заляпан чем-то густым и красным. Лунин подошел к нему, стараясь не производить лишнего шума. Все-таки наверное, револьвер надо было все время носить с собой.
Чувствуя себя как в дурном сне, Лунин отвернул край ковра, пытаясь при этом отделаться от липкого ощущения повторения событий. Двойственности и многозначности вокруг хватало и без этого.
Кокон, лежавший на полу, оказался пуст, и это почему-то поразило его больше, чем если бы он увидел новый труп. Кто-то продолжал свои нелепые шутки. Принюхавшись к красному пятнышку, попавшему на палец, он понял, что это кетчуп — по-видимому, из бутылки, оставшейся на столе после его последнего ужина в этом доме. Лунин сел в кресло и попытался собраться с мыслями.
Информация о том расследовании, которое он вел, без всякого сомнения, уже широко распространилась, и эта шутка была, наверное, следствием того, что он взялся за это дело. Каким именно сигналом это было — угрозой, предупреждением или чем-то другим, он понять не мог. Возможно, внутри ковра стоило поискать очередную записку, со стихотворной цитатой или чем-то другим, но сейчас у Лунина не было на это душевных сил.
