Впоследствии на свободе мои люди часто наезжали на кого-то, а я появлялся весь в белом и благородно спасал. В нашем кругу это называется «сделать обезьяну».
Плюс не упускал случая потрещать с нами. Как-то мы обсуждали какой-то фильм, где грабитель запугал хозяев. Бубль разбушлатился: «Ко мне бы кто сунулся – завалил бы!»
Плюс укорил его: «Олег, как тебе не стыдно, убивать крадуна за какие-то лужпайки[26]…» Бубль за словом в карман не полез: «Аты бы что сделал?» – «Я бы объяснил, что они не туда попали». «Стали бы тебя слушать, как всекли бы…» – съехидничал молодой блатарь. «Ну, значит, им нужнее», – как обычно тихо молвил Плюс. Я на всю жизнь запомнил эту фразу.
Среди отрицаловки, как в любом закрытом сообществе, были свои интриги. И на восьмерке без них не обходилось. Не все ровно смотрели на то, как Плюс тихой сапой прибрал к рукам всю зону. Но он опирался, в том числе, на наши мускулы. Пишу «в том числе», потому что наши мускулы все равно были делом десятым. Не мы, так другие бы нашлись. Главным у Плюса были его мозги и порядочность. Полагаю, этот человек был бы способен если не возглавить серьезную бригаду, то, как минимум, стать ее «серым кардиналом».
Была у нас с Бублем попытка «злоупотребить служебным положением». Мы попытались сколотить отдельный московский общак. Говорили вновь прибывшим москвичам, молодежи в первую очередь: «Парни, доколе мы будем мириться с тем, что о москвичах такое мнение? В наших силах это мнение изменить. Посмотрите на нас с Олегом. Чем вы хуже?»
– Да мы мужики по жизни…
– В двадцать пять лет себя в мужики записали? Не рано? Где ваша честь пацанская? Где гордость? В Москве хулиганили – не боялись, а здесь в мужики?
За короткое время вокруг меня худо-бедно сгруппировалось человек десять-пятнадцать москвичей. Но сразу начались мелкие мышиные интриги. Я организовал «дорогу», по которой можно было получать неограниченное количество бандеролей. Ментовка на выдаче заказывала себе косметику. Духи, допустим ей, остальное забираем. И один наш земляк-громила с погонялом Маз, устроил кипиш – что ему подменили чай грузинский на турецкий. Бубль говорил ему: «Угомонись, мы вообще не чифирим, нам без разницы, какой чай. Только «дорогу» запалишь».
– Ну мне маманя всегда только грузинский присылала.
Маз отписал мамане и мы пару недель ходили «под сомнением». Через две недели пришел Маз, извинился. А ведь мог не сказать ничего про ответ матери, которая вдруг прислала турецкий чай и подвисла бы эта ситуация. Другой молодой москвич обиделся, что ему с нашего «профсоюза» не дали денег на козырный бушлат. Короче, нас с Бублем стала напрягать вся эта бодяга, которую мы сами же замутили.
Итог нашей инициативе подвел Плюс: «Миша, не борщи. Я отдаю должное твоим организаторским способностям, но общак в зоне должен быть один».
При нас остались два молодых пацана: Фикус с Сокола и Паганель с Медведково. Остальных распустили.
В 1989 году в лагерь пришел первый рэкетир и вся зона бегала на него смотреть. Обычный молодой парень. Шпана не знала, что такое рэкет и с чем его едят. Соответственно не понимали, как к парню относиться. А паренек-то оказался духовитый[27]! Он не нашел общего языка со своим отрядником, пожилым капитаном-очкариком по фамилии Журавлев. У паренька была жена молодая, только поженились пред посадкой, а капитан начинает его травить и последовательно хлопает ларьком, потом посылкой. И до кучи – за два-три дня до долгожданной встречи с женой лишает парня свиданки. Рэкетир пошел говорить с отрядником. Не знаю уж, что там произошло и какие слова были сказаны, но парнишка дважды всадил в капитана заточку. Мусор выжил, парня уволокли в чулан. И били, били… несколько дней подряд… Новая смена заступает и идут, как на развлечение бить его… Мстили за своего. А рэкетир молчит, такой терпеливый, духовитый оказался… Он сидел в отдельной камере. Но когда изолятор все-таки узнал, что его избивают, то стали протестовать. И в какой-то момент арестанты в «путевых» камерах вскрыли себе вены. Кровь потекла из-под дверей на коридор. А это значит – вольные врачи. Какие-то депутаты с воли прибежали… Словом, пошли горбачевские «пироги». Лет несколько назад его забили бы до смерти и не моргнули.
Этим вскрытием бродяги спасли ему жизнь, парнишка уже не поднимался, ему сломали все, что могли сломать… Дерзкий рэкетир живым уехал на тюрьму и там получил новый срок.
P.S. Предположения мои оказались не верны. О Плюсе и Коте я в девяностые не слышал, хотя интересовался их судьбой. А вот Иконник и Бибуля вошли в Воровскую Семью. Иконника короновали в Москве в 1996 году под именем Саши Оренбургского. Через два года он умер после неудачной медицинской операции. Саша Оренбургский оставил о себе добрую память в душах уральской братвы и простых людей, которые нередко обращались к нему за помощью. Александр запомнился прямодушием, теплотой, справедливостью. Меня, например, поразило благородством его нестандартное решение – запретить красть из машин возле роддомов и больниц. Конечно, грел тюрьмы и лагеря. Его имя упоминается во многих жанровых песнях. Светлая тебе память, Саша Иконник.
206-ой
Еще один ярчайший представитель лагерной шпаны – Витя Поп. Тщедушный мужичонка лет сорока. Фигура – в чем только душа держится, как у тринадцатилетнего подростка. Узкая чахлая грудь, тонкие ножки и длинный комариный нос. Половины зубов нет. А те, которые есть – рондолевые[28]. Весь исколот монастырями, куполами и крестами. Шесть судимостей за плечами. Все за хулиганство и тяжкие телесные повреждения. Как он мог побить кого-то – непонятно. По мне, так дай ему щелбан – и не поднимется.
Трезвым Поп постоянно пребывает в раздраженном состоянии. Ничто его не радует. Прибегает к нему молодой казашенок Урарай: «Все, Витек, завтра освобождаюсь… Пару работ сделаю, дождусь тебя… В Сочи поедем». Поп злится: «Во дурак! Со мной по Адамовке никто не ходит, а он в Сочи собрался…»
По телевизору показывают сюжет про служебную овчарку Фокса. Журналист называет пса грозой преступного мира. Поп ругается: «Нашли грозу… съедим на хрен вашего Фокса, хвоста не останется…»
Идет съезд народных депутатов. Зеки внимательно смотрят телевизор, ждут амнистию. Да и вообще интересно! Впервые за семьдесят лет зашатался коммунистический режим. Выступает Станкевич. Вдруг на заднем плане за трибуной пробегает какой-то человечек. «Ну все, – обреченно машет рукой Поп, – за снайперами побежали!»
После работы мужики смотрят фильм про революцию. Разочаровавшегося в терроре эсера вербует охранка. Но именно ему во время событий 1905 года большевики поручают взорвать воинский эшелон с карателями. «Нашли кого послать, – негодует Поп, – кумовского!!!».
Оренбург. ИТУ № 8. 1989 год. Сидят Поп и Федул. Стоят автор и Бубль.
Иногда Поп вспоминал короткие отрезки жизни на свободе с верной женой-декабристкой.
Ею он тоже был всегда недоволен. Жаловался, что кормила его одними макаронами: «А что их готовить? Как чифир! Вода закипела – засыпал, «приподнял» и готово. Это я и сам могу». Рассказывал, как пытался проводить с ней воспитательные беседы: «Вот ты куришь, Натаха. Пьешь. Я с тобой лежу… ну как с педерастом!!!».
Во хмелю Поп был необузданно буен. Сидит утром с бодуна. Озабочен: «По ходу, сейчас в чулан «закроют», Мишань. Вчера одной козе в третьем отряде по рылу зарядил». Прибегает завхоз, приносит рапорт на Попа. А там: «Избил дневального четвертого отряда, выломал дверь в одиннадцатом отряде. Там же разбил телевизор. Кидался кирпичами в какой-то стенд на плацу. Поколотил завхоза шестого отряда». Поп ничего не помнит и удивляется: «Я вообще там не был…»
Дикое племя «кухонных боксеров». Сколько у нас таких? Так и сидят всю жизнь… Интересно, какие они в старости? Хотя редко кто из них до нее доживает…
При Попе обретался мясистый молодой парень Матвей. Несмотря на то, что частенько мыкался по изоляторам – на редкость упитанный, прямо сказать, жирный. Ну, бывает такое от природы. Однажды козы заварили лаз через бетонный забор на промзону. Часа два работали, колдовали, железки приваривали. Вечером через забор полез пьяный Матвей, споткнулся, повис на заборе и враз оборвал все, что козы соорудили. Мусора его поймали и поволокли на вахту. Матвей упирался, лягался и менты на вахте стали колотить его резиновыми дубинками. Разорвали ему куртку и разбили голову. Матвей в ужасе ломанулся куда глаза глядят и своей тушей ненароком вышиб дверь в помещение, где проходят длительные свидания. Там жены, дети, матери, зеки побритые-причесанные мирно чаевничают и общаются с родными. И в эту буколическую лагерную пастораль с грохотом и воплями вламывается пьяный, окровавленный, по пояс голый Матвей, а за ним «конвой сорок сабель». Матвей вопит, менты орут, женщины и дети верещат – вселенский ор!!! Ведь в то время произошли первые случаи захвата заложников. Если мне не изменяет память, то началось все в Пятигорске, где Паша Яшкиянц захватил экскурсионный автобус с детьми и учительницей. Тюремный телеграф передавал, что в крытую Златоуста его везли одного, в отдельной камере-купе, чтобы с него не получили за детей. На этой волне бедолагу Матвея чуть не раскрутили, а братве лишь бы поржать: «Матвей, говорят, пошел заложников брать».
