Я, например, столкнулся с тем, что на меня смотрели как на идиота, потому что я не употреблял наркотики. Южный Урал – край благодатный, рядом Казахстан, Башкирия. Конопля под любым забором растет. Наркомания повсеместная. И вот – не они идиоты, что травятся, а я… Ну, воистину Зазеркалье, перевернутый Мир.
А мнение Сидора о Горбачеве: «Пока все правильно делает, как лучше людям…»
Спросил его: «Сколько же надо терпения, чтобы каждого выслушать, с каждым поговорить?»
«Мой долг пояснять молодежи, как оно должно быть. Молодежь – это наше будущее.»
А когда говорили о боге, и я спросил о его собственной вере, он рассмеялся: «Баптист я. Только баптист Воровской Идеи и Нашей Жизни».
И в нашей среде есть фанатики! Встреча с этим человеком многое мне дала. Пока есть такие, как Сидр, не умрет ни Воровское, ни вера в справедливость. Сидит он без выхода двадцать один год с шестнадцати лет. Сейчас ему тридцать шесть. Удачи и всех благ тебе, Сидр Мордовский. От всей души, в натуре.
Конвой попался путевый. Впрочем, горбачевские времена, вероятно, сделали таковыми все конвои. Сварливый Немец умудрился и с ними затеять ссору. Нервы у него явно не в порядке. Я потом поинтересовался – одиннадцать лет сидит без выхода. Мусоров ненавидит люто и солдат ВВ, естественно, тоже. Оно и понятно, натерпелся терпигорец. Настроение у него всю дорогу было возбужденное. Он как бы принял эстафету у товарища. На пересылке Хохол от кормушки не отходил, в «Столыпине» – Немец. Базарил с солдатами, орал на остановках. Настроение ему почему-то подпортила свара с поселенцами. Чувствовалось, что он на взводе.
Стали выводить на дальняк. Там Немец, вопреки договоренности с конвоем, уселся капитально. Ну, а как не присесть, если припрет. Старшина начал спекулировать: «Все! Из-за тебя никто больше не пойдет!» Немец тут же отвязался. Слово за слово, и хотя старшина особо не газовал, Немец набрал полный рот слюны и обхаркал его. «Ну попомнишь, не прощу», – утерся старшина. Вскоре он вернулся, чтобы замять инцидент и сохранить при этом достоинство. Но закусивший удила Немец неизменно рычал в ответ: «Пшел вон, козел. Не задушить перестройку!» Мне было жалко оплеванного и мирного старшину, но я постарался заглушить в себе это чувство. Давно ли он стал таким добрым? Сколько наших жизней на его счету? Или таких же, как он… Вспомнил, как старшина конвоя Орск – Оренбург, нажравшись водки на наши деньги, бахвалился: «От меня никто не уйдет, стреляю навскидку с обеих рук. Лучше разобьюсь, чем дам от себя убежать…» Короче, хороших среди них по-любому нет. Недаром после окончания службы они не едут домой в форме – в поездах их бьют даже другие дембеля.
Осложнений инцидент не принес, хотя старшина грозился. Неужели наше время настало? Уняли по закону этих зверей. Присмирели. Спасибо Мише Горбачу.
Проехали Новосибирск, Курган, Омск. Подолгу стояли. Правда, в дальних концах вокзалов. Редким прохожим замогильными голосами кричали: «Мать! Какая власть в городе?» или «Бабка? Какой нынче год?» Одна старушка смекнула, кого везут, стала спрашивать: «Куда? Я приеду, усыновлю кого-нибудь из вас. А то одна я живу. Никого нет у меня».
В Новосибирске мимо вагона проходил какой-то бродяжной. Только откинулся. Сбегал в магазин. Вернувшись, забросил в окно блок «Стюардессы» и пятьсот грамм чаю. Солдат попробовал не отдать, за наш же чай просил червонец. Раздался такой дружный рев, что сразу перетрусил и отдал. Чай разделили по хатам. Солдат для порядка сделал строгую рожу: «Варить по очереди».
«Базар тебе нужен. Как скажешь! Конечно по очереди!»
Тут же в трех хатах задымили.
«Потушите! – метался солдат – сказал же, по очереди!»
«Да ладно, все нормально, чего ты, комсомолец, боишься. Ведешься, как фанера… Иди, иди, охраняй себе…» – отмахивались зеки. Солдаты хлопали глазами и, недовольно бурча, отходили. Ведь в нашем арсенале было испытанное, бронебойное средство убеждения. В самом начале этапа мы его продемонстрировали конвою. На перегоне Новотроицк – Орск мы качнули «Столыпин». Я, правда, проспал из-за чего начался сыр-бор. Делается это так. Все купе-хаты по команде начинают перемещаться вправо-влево прямо во время движения поезда. Через несколько минут вагон начинает ходить ходуном, грозя опрокинуться. Не в этот раз, но бывало, конвой в ужасе выскакивал из поезда на ходу. Боятся они зычного арестантского «качнем!!!» панически. Главное, нам подружнее быть.
Решоты
Проехали Красноярск. За окном тянулась бесконечная тайга. Неужели нам ее валить? Пошли станции с названиями легендарных сталинских лагерей, о которых я читал у перестроечных писателей – Тайшет, Абагур. А высадили нас на станции Решоты. Это и был конечный пункт нашего этапа. Перед воронками посадили на корточки. Мимо проходил подвыпивший мужичок. Остановился.
«Откуда, земляки?»
Здоровенный, красномордый майор зашикал на него: «Чего надо? Проходи мимо…»
«Где хочу, там и стою», – уперся ярыжка.
Майор с размаху ударил его ногой, обутый в тяжелый армейский сапог. Мужик упал на землю. Братва вскочила под дулами автоматов. Град ругательств и плевков обрушился на жандарма.
«Гад, шакал, педераст, сволочь!!!..» – привожу самые мягкие, цензурные выражения. Особенно бушевали буровики. Немец тут же обхаркал майора. Хохол тянул к нему руки, кричал: «Попадись мне, козел, кадык вырву!!!» Солдаты передернули затворы. Второй офицер пытался уговорить братву. Собрался народ. Станция же. Майор перепугался. Запомнилось моментально ставшее жалким лицо негодяя, минуту назад мнившего себя хозяином каторжанских судеб.
«Смотрите, люди, – верещал Попенок, – смотрите, мы годами сидим за это, а он при погонах бьет безнаказанно!!! Мусор! Тварь! Смотрите, это он вольного так бьет, а что с нами делают!!!»
Люди вокруг заволновались, конвойные псы рвались с поводков. (Я с тех пор терпеть ненавижу овчарок). А солдаты вели себя индифферентно, не вмешивались. По ходу даже им было приятно, что начальство так опомоили.
«Иди, мужик, не связывайся с козлами, – посоветовал бедолаге Сидр, – рожи запомни и вылавливай». Ярыжка сам был ошарашен такой дружной поддержкой. Еле нас утихомирили.
Конечно, этот спонтанный взрыв эмоций был неслучаен. Каждый из нас годами наблюдал, как бандиты в погонах совершают самые разные преступления – избиения, мошенничество, спекуляция, взятки, изнасилования. Легче найти в уголовном кодексе то, что менты не совершают. Только звезды очередные на погоны получают. И, естественно, клинит башню от такой несправедливости.
Привезли в острог – уникальное сооружение тюремного зодчества, стоящее на чем-то зыбком. Кроме решеток и дверей он весь был деревянным. Стены из огромных бревен, тротуары из досок. Лепота! Что-то сказочное, лубочное было в этой тюрьме.
После поверхностного шмона – в хату. Там есть народ. Навстречу вышел молодой бритый азер с мундштуком в зубах, четками в руках, весь на шарнирах. Тут я увидел на столе газету «Советский спорт» и немедленно погрузился в чтение. В номере была заявка составов команд на стартовавший чемпионат СССР по футболу 1988 года. Очнувшись минут через десять, обнаружил, что в хате происходит словесный инцидент. Приблатненный азер что-то неправильно сказал, и Сидр резко осадил пуршащего[18] юношу: «Тебе знаком этикет арестантского уважения? Ты не спросил, что за люди? Откуда? А начинаешь свое навязывать». Азер буксовал и оправдывался.
– Ты кто вообще по жизни? – поинтересовался Сидр.
– Арестант я по жизни.
– Конкретней, тут все арестанты…
– Парень я.
– Это какой парень? Парни БАМ строили, на вышках тоже парни стоят… – впрягся Немец.
– Вот видишь, ты даже в себе не разобрался, дороги не выбрал, а крылья распускаешь, – добавил Сидр.
– Дорогу я себе давно выбрал, – упорствовал паренек, – всегда с бродягами.
Пожалуй, за полтора месяца совместного пути я впервые увидел Сидора раздраженным.
– И сколько ты интересуешься движением? – жестко спросил он.
– С 82 года.
– Если столько лет живешь этой жизнью, должен знать, что на сходке было говорено: за Белый Лебедь ничего не рассказывать, а ты тут распрягаешься!
(Так вот из-за чего произошел конфликт! Опять этот страшный, неведомый Белый Лебедь!) Подключился Хохол, дело подошло к прямым оскорблениям, паренек совсем потерялся. Но тут подоспел чифир и Сидр великодушно пригласил азера в круг: «Только будь поскромнее на будущее…»
Устроились на ночь. В хате жуткая сырость, со стен течет. Но я был доволен, что доехали. Улучив момент, обратился к Сидору: «Почему нельзя про Лебедь рассказывать?»
«Потому что мы не знаем, как с этим бороться. И не должна молодежь знать, что они к воровскому стремятся, стремятся, а кончится дело этим проклятым, гиблым местом, где настанет конец всем стремлениям, и тебя сломают, покалечат или убьют, – печально ответил Сидр. – Когда туда этап прибывает, выходит хозяин – генерал Снесарев (Слюсарев) и говорит так: «Зеки, вы можете глотать супинаторы, резать вены, вспарывать животы, разбивать головы о стены. Все это я уже видел, и вы меня ничем не удивите. Вот если за яйца себя к потолку прибьете, тогда я, пожалуй, удивлюсь».
