Четвертого апреля битком набитый воронок доставил меня и Киргиза на пересылку в Решоты. Там нас уже ждали Иконник и Цыган. Вердикт администрации красноярских лагерей – эти люди работать не будут.
Через три дня двинули на Красноярск. Неделя в этом остроге запомнилась лирической перепиской с двумя молодыми сибирячками. Прогулочный женский дворик находился прямо под нами. Девки томились под следствием, легко шли на контакт, но в письмах все было достаточно целомудренно. Время скрасил, поддержали друг друга. Душевно.
С Красноярска прямым «Столыпиным» на Лямбург. Спустя три месяца я вновь прибыл в ИТУ № 8 строго режима.
Глава 4
Бойцы блаткомитета
Но я плюю им в лицо, я говорю себе: «Встать!».
Сергей Калугин
Отрицаловка
Спустя три месяца я вернулся отбывать оставшиеся два года с месяцами в ИТУ № 8 строгого режима города Оренбурга. Для меня все изменилось. Слова Сидора Мордовского стучали в мое сердце. На этапе я убедился, что не боги горшки обжигают, что даже предвзятое отношение к москвичам ломается поступками. Ну, а шпана, вернувшаяся со мной в лагерь, поведала остальной бродяжне, как я проявил себя в бою с поселенцами. Блаткомитет поставил меня смотреть за московскими этапами. Положение обязывало жестко противостоять активу.
Администрация колонии, посмотрев, что я не принят красноярскими зонами по медицинским показателям, определила меня в седьмой полуинвалидный отряд. Там существовала пониженная норма выработки, сколачивать можно было всего несколько ящиков в день, чтобы не было «отказа от работы».
Естественно, такое сладкое место облюбовали блатные. Таковых в отряде было трое. Витя Кот Бузулуцкий, Витя Поп с районного центра Адамовка и Саша Плюс Оренбургский. С Плюсом и Котом у меня сложились близкие отношения.
Много позже на свободе я часто задавал себе вопрос, кто из лагерной шпаны смог бы адаптироваться к новым временам и «сделать карьеру» в организованной преступности? Думаю, что Витя Кот Бузулуцкий однозначно. Молодой, крепкий приземистый паренек. Совершенный трудоголик. Он просто покоя не знал, целыми днями шныряя по зоне, причем не для себя, а для общего. В десять утра Кот встречает машину с кирпичом, что-то там заказано – должны привезти. В одиннадцать он уже бежит в другой отряд, кто-то из бродяг выходит из карцера – нужно встретить. К часу Кот пробирается в столовую, проконтролировать, как будет отправлено питание в БУР. И так каждый день. Отдыхал Витярик только в изоляторе. На протяжении двух лет парняга на моих глазах (у нас были соседние проходы) буквально не знал ни сна, ни отдыха. Помимо потрясающей энергии и работоспособности, Кот обладал таким редким среди нашего брата качеством, как совершенное бескорыстие. Для себя ему ничего не было нужно. Такой общественник от отрицаловки. Бывало, набегавшись за день по лагерю, Витярик заваливался в мой проход: «Мишань, есть пожрать чего?» Ну, у нас-то с пищеблоком всегда было ровно… То матушка посылкой порадуют, то в пинг-понг кого-нибудь на денюжку обыграю, то ставки на футбол удачно выстрелят. Словом, голодом не маялся… И Коту я никогда не отказывал, потому что уважал за преданность общему делу… Мне кажется, что на свободе такой человек пригодился бы в любом коллективе… Правда, была у него геморройная привычка. Засыпал Витярик только под включенный магнитофон, который где-то выкружил. А поскольку спал он через занавеску, мне тоже приходилось слушать на ночь одну единственную кассету писклявой певицы Марины Журавлевой. Из серии: «Облаками белыми, белыми / Пусть плывет любовь наша первая…» И я ее буквально возненавидел!!! Но странное дело – человеческое сознание. По освобождении, услышав случайно знакомый писклявый голосок, я испытал такую нежность, такую ностальгию, что даже нашел в ее напевах некую приятность.
Оренбург. ИТУ № 8. 1989 год. Автор в центре. Справа Соус.
Однажды Кот цинканул[20] мне, что этапом пришел вроде бы неплохой москвич: «Я ему передал, чтобы к тебе заглянул на огонек, как представится оказия». Вскоре передо мной предстал молодой парень, белобрысый, с простодушной улыбкой. По лагерным меркам довольно здоровый, 185 см ростом и под 90 килограмм весом. По виду – редкостный простофиль. Ему было всего восемнадцать лет, самый молодой в лагере строгого режима на тот момент. «Олег», – деланным баском представился мой земляк. За вызывающую упитанность и неизменную улыбку Олег получил погоняло Бубль.
Наше общение быстро перешло в дружбу, и я решил перетянуть его в свой полуинвалидный отряд. Как это сделать? Олег буквально источал здоровье, об его лоб поросят можно было глушить. На наше счастье начальник санчасти капитан медицинской службы Виктор Павлович симпатизировал блатным. И хотя мы не были знакомы (я вообще в санчасть не ходил), я записался на прием и сказал как есть: «Палыч, пришел мальчишка путевый, нашенский. Переведи его ко мне, а то пропадет без присмотра, затаскают по изоляторам…». Палыч пошел навстречу. Сложнее было с болезнями. Лоснящаяся и румяная до поры, до времени физиономия молодого блатаря априори не подразумевала наличия каких-либо хворей. Но не бывает худа без добра. Олег вспомнил, что ему на свободе в драке перерезали сухожилие кисти правой руки. И вскоре в составе седьмого отряда позади шести-семи десятков инвалидов и штригилей[21] браво вышагивали два весьма крепких и довольных собой арестанта. Так в ИТУ № 8 сложился убойный тандем истребителей положительно настроенных осужденных. Но об этом чуть позже…
По сути своей Бубль оказался классическим московским хулиганом, переполненным скрытыми и явными пороками. По зоне он рассекал в белом свитере под бушлатом, в расклешенных морских брюках и в спартаковском шарфе. Естественно, при любом кипише мусора ловили его первым. Я же тщетно пытался подсадить его на литературу и, чуть успешнее, на спорт. Гораздо больше энтузиазма Бубль проявлял к браге и картам. Однажды в изоляторе Олег обыграл знаменитого шпилевого Свата. У этого Свата были какие-то косяки по малолетке, но он настолько ловко жонглировал картьями и при этом уделял внимание общему, что кто-то из Воров разрешил ему сидеть в блатных хатах. Бубль очень гордился этой победой. Тем более, что она была чуть ли не единственной. «Кто хочет сладко пить и есть, прошу напротив в угол сесть…» – с видом заядлого рамсиста[22] приговаривал мой семейник-простофиля. Но, как правило, «попадал» сам, и нам вместе приходилось расплачиваться. Я отчитывал Олежку как школьника, но он садился играть либо в изоляторе, либо ночью, когда я засыпал.
Как любой недоросль, Бубль страсть как любил поиграться с ножичками. Один раз настолько достал меня своими фехтовальными па, что я его скрутил, а нож отобрал и сломал. Нам стало нечем резать продукты. Бубля я выгнал из прохода и велел без нового ножа не возвращаться. Он вернулся с сажаловым сантиметров двадцать. Натуральный свинокол. Как назло вскоре в гости к нам на «купца» заглянул Валера Цыган. Мы гостеприимно накрыли «полянку», порезали сала и… Мне пришлось выслушать от Цыгана целую нотацию: «Что за сабля такая? Нельзя хранить такой нож, если ты за собой ничего не чувствуешь. Люди просто подумают, что вы собираетесь кого-то завалить и возникнет напряжение…». Сало при этом благополучно доел. Я саблю сломал, опять послал Бубля за новым ножом. Оказалось, вовремя.
Новый 1990 год мы собирались встретить душевно. Была жратва, Олег выгнал из браги самогон. Марганцовкой почистили, а жженый сахар добавил пойлу изысканный коньячный оттенок. Я предвкушал душевные беседы, не лишенные налета интеллектуальности. В гости к нам пожаловал оренбургский отморозок Трактор, зек огромной физической силы и резкости. К моему разочарованию и раздражению, весь разговор строился вокруг обсуждения сравнительных достоинств «Огуречного лосьона» и одеколона «Шипр». Я был оскорблен в лучших чувствах и раздраженный улегся спать, оставив двух колдырей[23] обсуждать свои низменные пристрастия. Сон у меня был «златоустовский», я в полглаза приглядывал за семейником[24]. Трактор вскоре ушел, а Бубля потянуло на лирику. Дело в том, что не смотря на молодость, он был заядлым «глиномесом». Слышу, подзывает шныря и требует привести петуха. Тот через полчаса возвращается, говорит, что все лагерные «девки» заняты. Но кто ж остановит пьяного Бубля?
«Никого не нашел? Тогда сам распрягайся!» А шнырь хоть и петух, но не «рабочий», не педераст, а только опущенный. В отказ. Олег выхватывает сажало. В этот момент я вспомнил знатока понятий Шнайдера. Хорошо, что в руках у Олега оказалась не та сабля, которую Цыган велел выбросить. Шнырь, не оценивший плотоядных устремлений блатаря, с воплями «Караул, убивают!» кинулся бежать на вахту. Бубль с криком: «запорю, падло!!!» и ножом в руке – за ним. И вот бегут они по занесенному снегом спящему зимнему лагерю… А за ними я в трусах и в одном тапочке. Догнал. Нож полетел в одну сторону, семейник головой в сугроб – в другую. Утром, не смотря на бланш под глазом, благодарил: «Ты, Мишань, меня со срока снял…».
