и циклы моих работ. Кроме названных еще, конечно, работы с зеркалами, панорамы, инь-ян (перевертыши).
Текстов на немецком (в основном) и на других языках много – нужно смотреть и выбирать – по большей части это рецензии из газет и журналов.
Этим займусь. Что касается выставки с Кабаковым, то, насколько помню, каталога не было – были статьи в важных газетах. Это у меня должно быть.
С выставкой тоже проблемы: неинтересно в очередной раз сделать выставку живописи, тем более что для ретроспективной пространства совершенно недостаточно. Так что я придумал инсталляцию, как мне кажется, интересную и касающуюся разных сторон моей деятельности. Но оказалось, что очень важную часть («Виртуальные скульптуры») реализовать там невозможно – стены и потолки не позволяют. И этот факт совершенно меняет визуальный образ и концептуальный смысл всей выставки. С этим тоже нужно что-то делать.
«Далекое – близкое», что в Риджине, – это рукописный оригинал 76 г. Я посылаю Вам распечатку, сделанную недавно, после того как я забрал работу из Третьяковки. Оригинал, конечно, имеет больше исторической (и коммерческой!!!) ценности, но безличный, холодный шрифт, наверное, подходит этой чисто концептуальной работе больше, чем экспрессивный, расплывающийся почерк – я написал эту работу ночью накануне выставки.
Обнимаю.
Иван
14 января 2010
Дорогая Мила (или Люда лучше?),
спасибо за быстрый ответ. Вы затронули важные вещи, и я попробую изложить свое понимание.
Я не думаю, что так уж был вовлечен в проблемы пространства, просто в то время все клялись пространством. Мне кажется, что в основе всего того, что я делаю, лежит недоверие и сомнение в отношении изображения и вообще всякой репрезентации, всякого описания мира. Я, как и все художники моего поколения, начинал с академической школы 19 в. и затем пришлось пройти более или менее полную гамму модерного искусства, начиная с Сезанна и далее. После этого трудно поверить в легитимность и адекватность какого-то одного способа изображения, не говоря уж об исключительности. А если не веришь, то невозможно честно изобретать какой-то свой.
В процессе развития начинаешь понимать, что все изобразительные системы условны. Во-первых, обусловлены чисто физически: у нас глаза устроены иначе, чем у рыб, птиц, насекомых, и видим мы иначе.
Во-вторых, обусловленность культурная – европейцы, африканцы, австралийские аборигены описывают и, значит, видят мир по-разному. Другими словами, мы видим так, как научены.
Описывают мир ученые, художники, литераторы и т. д. Но вот что скрывается за этой пленкой описания, за математической формулой или реалистическим натюрмортом – это тайна.
Тайну эту вскрыть невозможно. Можно только апофатически указать на нее – это не то, не это, и не такое, и не этакое.
Мне кажется, что именно этим я и занимаюсь.
Когда условность всех систем описания стала абсолютно ясной, возник постмодерн. Стало можно использовать любой язык, и его/их многие стали оптимистично и весело использовать для самых разных вещей. Мой же случай, мне кажется, скорее пессимистическая констатация несостоятельности/невозможности адекватного описания. К оптимизму можно отнести попытку указать на существование, присутствие тайны.
Сейчас все это звучит тривиально и само собой разумеющимся, но в мое время к этому нужно было прийти, прийти через работу. Я не иллюстрировал теоретические концепции, а реализовывал те изобразительные идеи, которые возникали в голове и лишь потом пытался понять почему. Так и докапывался. Именно в этом смысле все это игра – сначала образ, потом понимание, которое кристаллизовалось постепенно. Так что я есть результат моей работы, как, впрочем, и всякий другой.
Простите за долгое изложение общепонятных и тривиальных вещей, но мне показалось, что это все-таки было нужно сказать – так мне видится основа моей работы.
Об инсталляции напишу на днях.
Обнимаю.
Иван
21 января 2010
Люда, привет!
Простите за задержку. Просто оказалось много дел, в том числе медицинских.
Наученность видения и физическая ограниченность, как я и сказал, вещи достаточно известные, тривиальные. Я говорил о них только для того, чтобы подойти к важной для меня теме: недоверие любой изобразительной системе и указание на тайну, на непознаваемость того, что скрывается за изображением (реалистичным, абстрактным, любым). Можно посмотреть с другой стороны – рассматривать все это как проверку на прочность изображения при столкновении с реальностью. Тут такая дилемма: я художник, т. е. профессиональный изобразитель, я люблю это дело – оно и есть я, а в то же время я не верю в адекватность и оправданность любой художественной системы (любого кода), в том числе и потенциально возможной собственной.
Теперь о проекте выставки. Нет, это не должна быть тотальная инсталляция. Я хотел назвать выставку «Избранное». На двух средних этажах живопись – наиболее важные работы разных периодов. А нижний и верхний этажи должны выглядеть почти пустыми. На нижнем – интерактивная инсталляция «Лабиринт». А на верхнем – «Виртуальные скульптуры». Кроме того, ряд инсталляций – в небольших боковых помещениях. Верхний этаж должен выглядеть так: см. приложение.
А «Лабиринт» см. приложение 2, под номерами 1 и 2 просто пример ЧИСТЫХ углов, которые мне были бы нужны, но которых там нет.
Обнимаю.
Иван
Лабиринт. Интервью с Иваном Чуйковым
Иван, относится ли нынешний проект «Лабиринт» к известной вашей серии «Виртуальные скульптуры»?
Серия, о которой вы упомянули, очень важна для меня. По существу, никакой настоящей скульптуры там нет – это всего лишь несколько линий на стенах. Пространственное измерение в этих работах возникает только при определенном оптическом усилии, при наличии, так сказать, доброй воли. А если присутствует один только здравый смысл – увидишь только линии на стене. Но поскольку каждый человек обладает и тем, и другим, то возникает такое колебание: видится то пространство, то плоскость. Это мерцательное состояние соответствует понятию виртуальной частицы. Ведь на самом деле таких частиц не существует, они представляют собой условность, с помощью которых ученые расчленяют, например, такое явление, как звуковая волна. Но для расчетов понятие «виртуальной частицы» очень удобно.
Тот же проект, который я представляю в Государственном центре современного искусства, не о том – здесь нет живописи, с помощью которой трансформировалось бы пространство. Но он смыкается с серией моих предыдущих проектов именно в пространстве виртуального – это виртуальный Лабиринт, так как его нет на самом деле. Реальным он становится в тот момент, когда люди начинают следовать инструкции: идут по стрелке, не переступают черту, если видят запрещающий знак, и так далее. Но в то же время всегда можно переступить и пойти так, как заблагорассудится. Все зависит от намерения зрителя.
