Волчок задохнулся от восторга:
— Еще! Повторим еще?!
— Повторим! — весело отозвался Аргунов.
Машина опять взвилась в зенит, но тут словно кто-то придержал ручку. Вмешался Волчок?
— Отпусти! — прикрикнул Аргунов.
В ответ — молчание. Ручка не поддавалась усилию. «Да он что, сдурел?»
— Отпусти ручку! — загремел Аргунов.
Теряя скорость, машина продолжала лететь вертикально вверх.
— Ручку, ручку! — кричал взбешенный Аргунов, продолжая изо всех сил тянуть ее на себя. Холодный пот катился по его лицу.
Скорость упала совсем. Все! Теперь малейшее некоординированное движение рулями грозит срывом в штопор. Не допустить скольжения! Шарик в центре! Аргунов впился взглядом в авиагоризонт, стараясь удержать рули нейтрально.
Машина медленно, убийственно медленно ложилась спиной на горизонт, теперь она падала к земле плашмя, почти не имея поступательной скорости. Неожиданно ручка стала податливей. «Кажется, пронесло», — подумал Аргунов, еще не веря себе, и крикнул:
— Не дергайся! Ждать, пока нарастет скорость.
Нос самолета словно бы нехотя опустился ниже горизонта. Теперь вариометр показывал бешеное снижение, и нарастала поступательная скорость, но Андрей приказывал себе: «Ждать!»
Он уже знал, что все страхи позади, от неминуемого, казалось бы, штопора они спасены. Наконец скорость достигла той величины, когда машина стала чувствовать рули. Аргунов вывернул самолет из перевернутого положения и облегченно вздохнул:
— Домой!
Весь обратный путь ему сверлила голову одна неотвязчивая мысль: «Почему Волчок зажал ручку?» Но он не проронил ни слова. И лишь после посадки, тяжело вылезая из тесноватой кабины, Аргунов увидел, что Волчок смущенно рассматривает свой наколенный планшет.. Пружина, которой планшет крепится к ноге, была растянута.
— Что это? — смутно догадываясь о причине происшедшего, спросил Аргунов.
— За тормозной рычаг зацепилась…
У Аргунова отлегло от сердца: по крайней мере все стало ясно.
— Вот из-за таких пустяков и бьются, — сказал он. — Что ж ты молчал? Хоть бы передал что-нибудь.
— Я отцеплять стал — фишку переходника от шлемофона нечаянно отсоединил, — виновато оправдывался Волчок. — Ничего не слышу и передать ничего не могу.
— Беда в одиночку не ходит, — усмехнулся Аргунов и спросил: — Испугался?
— Ага, — простодушно ответил Волчок.
— И я тоже, — сознался Аргунов и неожиданно вскипел: — Выбрось ты, к чертовой матери, эту дурацкую пружину! Замени ее резинкой с парашюта. Видишь, как у меня? И удобно, и безопасно.
— Обязательно заменю, сейчас же. — Волчок по-военному вскинул руку к голове: — Разрешите получить замечания?
— Покатал ты меня славно, ничего не скажешь. Если бы не эта штука… Ну да ладно, понял, надеюсь, что значит подгонка снаряжения? Надо все учесть и взвесить, прежде чем отправляться в полет.
— Поневоле запомнишь, — вздохнул Волчок.
В душное помещение ЛИС входить не хотелось.
— Присядем? — предложил Аргунов. Они сели на скамейку под старой липой. Аргунов оттянул прилипшую к телу шелковую потемневшую от пота рубашку, мечтательно выдохнул: — Эх, плюхнуться бы сейчас в море! Что еще надо для полного счастья?
— Или кружечку холодного пивка пропустить, — подсказал Волчок.
— У тебя, браток, наполеоновские замашки. В такую жарынь пива днем с огнем не сыщешь. В Ташкенте и то жара полегче переносится. А ты откуда?
— Из Чернигова.
— А у вас, случаем, не такое пекло?
— Мать пишет — тоже жарко. Поля выгорели.
— Ох и лето выдалось! Ну и как, хорош твой Чернигов?
— Не знаю. Всяк кулик свое болото хвалит. Я лично его ни на какую столицу не променяю. Там я вырос, там летчиком стал, там и других летать учил.
— Там и на вынужденную садился? — улыбаясь, напомнил Аргунов.
— Там.
— Страшно было?
Волчок поежился:
— Да, не весело!
Аргунов улыбнулся, ему нравилась откровенность молодого испытателя.
— Понимаете, Андрей Николаевич, когда до земли оставалось метров двести, я вдруг о матери подумал. Она не выживет, если я… И тогда я чуть из кабины не сиганул. Может, так и трусами становятся?
— Что-то ты путаешь. То, что ты мать пожалел, это хорошо, но при чем тут трусость?
— Сначала мать пожалеешь, потом себя… А в нашей работе это последнее дело…
— Ну, нагородил! — добродушно рассмеялся Аргунов и, как маленького, потрепал Валерия по ершистой макушке. — Жалость и трусость — разные вещи. И жалеть себя надо. А как же? Кто тебя еще пожалеет? Но в разумных пределах. Нужно выбрать, так сказать, оптимальный вариант.
— Да, выберешь его, когда смерть на носу….
— И когда научишься выбирать, — словно не слыша Волчка, закончил Аргунов, — только тогда и станешь испытателем. — Он с нежностью поглядел на Валерия: — Ну и как же ты сел?
— С грехом пополам. Ну, сначала первое выравнивание и почти одновременно второе. Крылышки-то малы, аэродинамики никакой. Уже на середине полосы умостился, думал, стойки шасси не выдержат — так машину о бетон присобачил. Нет, гляжу, ничего, стойки крепкими оказались. И самолет невредим, и я, как видите. Ноги целы, руки целы — что еще?! Матери, правда, не признался. Так она через неделю все равно узнала — и в слезы: «Сыночек, что ж ты от матери-то скрыл?» А как говорить, если я у нее один на всем белом свете?
— А как она относится к твоей работе? — поинтересовался Аргунов.
— Как все матери. В каждом письме уговаривает: ты уж там, сыночек, ясень мой, летай пониже да потише. — В глазах Волчка запрыгали озорные чертенята. — Иногда я ее слушаю, летаю пониже, как сегодня с вами. Для матерей мы, Андрей Николаевич, всегда дети, — рассудительно подытожил свой рассказ Волчок и вдруг насмешливо спросил: — Ваша мать ведь тоже беспокоится?
— У меня, Валера, ни отца, ни матери. В войну под бомбежкой погибли.
— Простите…
— Чего уж, — тихо произнес Аргунов и перевел разговор на другое: — Не вздумай, Валера, сам двойную полупетлю крутить.
— Почему?
— Тяговооруженность движка пока маловата. А штопорить на сверхзвуковой машине кому ж охота?
— Да, нашему самолету посильней бы двигун, — согласился Волчок.
— Будет! — убежденно сказал Аргунов. — И довольно скоро. Описание нового двигателя придет на днях. Он будет легче, компактней, мощней, экономичней.
— Ого! Сплошные достоинства! А как насчет надежности?
— В КБ уже провели испытания. Пока бог миловал от неприятностей.
— Андрей Николаевич, а как вы сюда попали?
— Из строевой. На Востоке служил.
