Время до завтрака тянулось бесконечно, девочки едва скрывали все сильнее охватывавшее их оживление. Это не ускользнуло от внимания синявок [21], которые подозрительно насторожились…
Наконец раздался желанный звонок, и класс за классом потянулись в столовый зал.
Здесь царило необычное оживление, несмолкаемый говор и даже веселый смех воспитанниц, чувствовался общий подъем настроения и напряженное ожидание… По обычаю, дежурная из старших прочла молитву, после чего воспитанницы с шумом разместились на скамейках, придвинутых к длинным столам.
Столовые девушки торопливо разносили блюда, расставляя по два на класс на двух противоположных концах стола.
Дежурные воспитанницы проворно накладывали приплюснутые, почти черные котлеты на подставленные им тарелки; сидящие из рук в руки передавали их дальше, и, соблюдая строгую очередь, каждая получила свою порцию.
Но сегодня никто не дотронулся до еды, а многие со звоном отодвинули тарелки, сразу принимаясь за едва теплый чай со сладкой булкой.
М-lle Малеева с удивлением вглядывается в лица своих учениц — ни одна не прикоснулась к завтраку.
— Дети, почему вы не едите? — наклоняется она то к одной, то к другой группе.
Большинство девочек только пожимают плечами и брезгливо кривят губки в сторону ненавистных котлеток.
В столовой усиливается шум и движение. Воспитанницы всех классов заглядывают на соседние столы, как бы опасаясь вероломства других… Но недоверие напрасно: ни одна рука не прикоснулась к своей порции.
Встревоженные синявки забегали, предчувствуя надвигающуюся беду. От стола выпускных уже несутся недовольные возгласы, они все усиливаются, грозя перейти в громкий протест.
Инспектриса — строгая, вспыльчивая немка, фрейлейн Фогель, — побледнев от охватившего ее гнева, грозно поднялась со своего места, готовая принять энергичные меры к подавлению разливавшегося по столовой негодования воспитанниц. Но не успела она сделать и нескольких шагов к центру столовой, откуда намеревалась произнести «слово» ко всему институту, как в дверях буфетной показалась толстенькая фигурка немца-эконома, которого кто-то успел предупредить о происходящем в столовой.
— «Людоед» идет… — пронеслось по рядам, и девочки с нескрываемой ненавистью оборачивались в сторону немца, как ни в чем не бывало катившемуся навстречу фрейлейн Фогель на своих толстых коротких ножках, потиравшего жирные ручки и хитро поглядывавшего по сторонам своими рысьими глазками.
— У-у, людоед, кровопивец, всех нас голодом заморил!.. — зашипела кто-то из старших.
— Котлетами задушил, так вот же тебе! — крикнула бойкая Катя Вильк, общая любимица первого класса, и в толстый живот Карла Францевича, словно мячик, ударилась черная котлета.
Это послужило условным сигналом. Другая, третья — котлеты полетели в оторопевшего от неожиданности злополучного немца.
Шум, крик поднялись в столовой; в общем гаме можно было разобрать только отдельные слова.
— Людоед, котлетник!.. — и сальные битки уже градом посыпались на немца.
Напрасно старался он юркнуть в буфетную: воспитанницы со смехом поднялись со своих мест и живой стеной преградили ему дорогу.
Тщетно пытались синявки образумить расходившихся институток: их испуганные визгливые окрики заглушались криками сотен молодых голосов.
Карл Францевич бросился на половину младших, надеясь там встретить лучшее отношение к себе, но, как нарочно, поскользнулся на брошенной кем-то шкурке огурца и с размаху грянул об пол.
— Ха-ха-ха! — неудержимый смех потряс своды столового зала.
— Ура! — крикнул кто-то, и снова замелькали котлеты, ловко, словно шрапнелью, накрывавшие толстяка.
Классные дамы в ужасе хватались за головы, не зная, что делать, как унять неслыханное буйство воспитанниц.
А в зале уже гремел голос фрейлейн Фогель. Вся в пятнах, она задыхалась от гнева и с трудом выкрикивала слова в защиту своего соотечественника:
— Это отвратительно! Ваше бесстыдство не имеет границ!.. Весь институт будет строго наказан! Да, да, вы все будете исключены из института!.. — все более выходя из себя, кричала немка, готовая наброситься на «отвратительных» девчонок, так безжалостно расправившихся с добрейшим и милейшим Карлом Францевичем.
— Вставайте и ступайте в Большой зал, — наконец крикнула она уже совершенно сорванным голосом.
Воспитанницы торопливо составили обычные пары и поспешили в Большой зал.
Воспользовавшись этим, эконом торопливо пробрался в буфетную, где столовые девушки, не выдержав, громко фыркнули — так комично жалок был всегда наглый эконом.
— Гляди, гляди, Марфуша, рукав-то у него как есть весь в соусе, словно выкупался!
— А и спина вся в котлетках, вот уж всласть их сегодня отведал, небось, самому-то не понравилось!..
— Ха-ха-ха!.. Поди-ка, долго теперь и помину их в институте не будет.
— Да уж не иначе… Поделом ему, вовсе барышень ими заморил!
А в зале тем временем воспитанниц выстроили по классам, как в самые торжественные дни, когда всем институтом приветствовали maman.
Все ждали, что будет дальше… Хотя никто не верил в угрозу заполошной немки всех исключить, но каждая сознавала, что суровое наказание повисло над всем институтом, и избежать его вряд ли удастся.
Тем не менее никто не падал духом, как бы оправдывая пословицу, что на миру и смерть красна, а тут наказание ожидало всех без исключения, и всем хотелось скорее узнать, в чем же именно оно будет заключаться. Тут же посыпались предположения, догадки — словно все язычки, обрадованные обильной пищей для разговоров, разом развязались.
— Идет! Идет! Тише, тише!.. — прокатилось по залу от ближайших к дверям рядов воспитанниц, и в зале вдруг воцарилась мертвая тишина.
Лицо инспектрисы было покрыто багровыми пятнами, выражение глаз не предвещало ничего доброго.
— Я не могу найти подходящего названия вашему сегодняшнему поступку, так он отвратителен, — гневно начала немка. — Как я вам уже сказала, вы все будете сурово наказаны, но так как не все из вас виноваты в равной степени, то и наибольшее наказание ожидает тех, кто встал во главе вашего умышленного, позорного для института проступка. Я требую, чтобы вы выдали зачинщиц! — и она обвела ряды воспитанниц грозным взглядом.
Шепот негодования пронесся в ответ на это требование.
— Ну? — вызывающе протянула фрейлейн Фогель.
Из класса выпускных уже слышался громкий ропот.
— Я повторяю в последний раз: или вы назовете виновных — укажете, кто первая бросила котлету, или весь институт понесет примерное наказание, — угрожающе закончила немка, в упор глядя на выпускных.
Вдруг она заметила какой-то листок в руке Антаровой.
Синявка жадными глазами впилась в эту бумажку; от нее не ускользнула улыбка, пробежавшая по губам Липочки, заметила она и Катю Вильк, заглянувшую в листок и неожиданно прыснувшую со смеху.
Это было уже чересчур.
— Что это?… Вы еще смеете смеяться? — вне себя подскочила она к девушкам и, прежде чем Антарова успела опомниться, схватила ее за руку.
Липочка громко вскрикнула и крепче зажала злополучную бумажку.
— Что у вас в руке? — гремела Фогель.
Липочка молча смотрела в лицо синявки, и только губы ее дрожали от волнения.
— Я требую, чтобы вы показали, что у вас в руках.
— Вы требуете, я подчиняюсь, — с легкой иронией ответила девушка, — не мы хотели вам показывать, вы сами хотели это видеть, — и Липочка протянула немке листок.
И только фрейлейн Фогель поднесла его к глазам, как стон бешенства вырвался из ее груди.
Перед ней была карикатура, сделанная в несколько штрихов злой, но талантливой рукой. С первого же взгляда всякий узнал бы в распростершейся на полу комичной фигуре всем ненавистного «людоеда» с огромной котлетой, торчавшей изо рта, и с целым дождем сыпавшихся на него темных битков.
— Кто, кто посмел это сделать? — задыхалась Фогель, потрясая в воздухе белым листком, в который тщетно силились заглянуть любопытные из других классов.
Ей никто не ответил.
— Ах так? Хорошо же, пусть в таком случае отвечает та, которая поймана с этой гадостью.
Громкое «А-ах!» прокатилось из конца в конец зала. Все были ошеломлены — Липочку Антарову накажут!.. Липочку, предмет всеобщего обожания, Липочку, которая, кстати, не умела нарисовать ни одной прямой линии…
Все глаза устремились на Антарову. Она стояла, бледная, как мрамор, и прекрасная, как античная статуя, с высоко поднятой гордой головкой.
В рядах выпускных произошло движение. Вот неожиданно разомкнулись пары, и перед фрейлейн Фогель очутилась Соня Бокова, отличница из выпускных, гордость всего института.
— Фрейлейн Фогель, вы желаете знать, кто нарисовал эту карикатуру? Так это я, — спокойно произнесла Бокова.
