А вот ещё: сосредоточенно покусывая нижнюю губу, она сооружает абажур для старой лампы, но не бумажный, как думала вначале. Геля разобрала давно не функционирующие часы, которые папа вот уже второй год собирался вынести на помойку, и придумала, как сделать подвески из всяких шестерёнок и винтиков. Получилась абсолютная нелепость, но очень забавная. Геля в итоге даже сфотографировала этот шедевр на мобильник – показать, что ли, Юре как-нибудь? Ему вроде понравились фото её прежних работ – или, может, он просто из вежливости так сказал. Ну, в любом случае демонстрировать свои художества больше некому… Пока.
Почему-то мысль о том, что никому из родственников и знакомых её курьёзные задумки не нужны, больше не повергала Гелю в депрессию. Если то, что она делает, нравится ей самой, это обязательно оценит и кто-нибудь ещё. Просто не надо зацикливаться на людях, у которых другие приоритеты в жизни, и подстраиваться под них.
Геля была полна необъяснимой уверенности, что всё у неё может получиться. Это же вполне равноценный обмен, если она будет получать от жизни удовольствие и взамен отдавать миру то, что получается у неё лучше всего: не рефераты по экономике и не бухгалтерские отчёты, а приятные для глаз вещи и нестандартные идеи, которые помогут другим людям обустроить свой дом.
Неужели так могло быть и раньше – и неужели теперь так будет всегда?
Конечно, перекроить жизнь по-новому не так-то просто, и Геля прекрасно это сознавала, но в данный момент ей совсем не хотелось размышлять о том, с чего же она начнёт, и превращать красочную мечту в план действий. Тяжёлый разговор с родителями, невнятные объяснения в деканате колледжа и эссе на тему «Прошу уволить меня по собственному желанию», которое придётся наспех сочинять в отделе кадров, совершенно не вписывались в гармоничную, благостную картину, уже нарисованную в воображении, и расплывались на ней уродливыми пятнами. Поэтому проще было отложить на потом все, так сказать, организационные вопросы. Пока можно не думать о неприятных вещах – до возвращения в реальный мир ещё полным-полно секундочек, минуточек, часов, и отчего бы не сохранить их в памяти блаженно-безоблачными, ничем не омрачёнными? Ведь это так просто – быть счастливой.
Среда, четверг, пятница промелькнули очень быстро – и при этом тянулись бесконечно. Геля не думала, что в такой короткий отрезок времени можно вместить столько радости: много воздуха, много солнца, много творчества. Идиллия да и только. Возможно, призрак ходил за нею по пятам, но это было даже… лестно. Хоть кто-то испытывал к ней интерес. Впрочем, Геля всё больше склонялась к тому, что дух был её выдумкой, причудой взбудораженной фантазии. Она нуждалась в какой-нибудь компании – расстроенная, опустошённая, а сейчас чувствовала себя вполне самодостаточной, вот и он затих, затаился.
Но в субботу, когда дом со всех сторон стали потихоньку окружать сумерки, коварно наползая из теней под забором и старыми яблонями, что-то неуловимо изменилось. Геля начала задумываться о том, что завтра надо собираться обратно в Москву – и лучше ехать в середине дня, чтобы автобус не попал в вечернюю пробку на подъезде к городу. Кроме того, ближе к ночи вернётся всё остальное семейство, будет много беготни – мама уже прислала эсэмэску, во сколько приходит поезд.
Геля почувствовала себя перегоревшей лампочкой, которая в последний момент на несколько секунд ярко вспыхнула – и погасла. Теперь всё теперь будет, как обычно, пока она не отважится на серьёзный разговор с родителями. В понедельник на работу… И ещё надо показаться в колледже… Что ж, развлеклась немножко – и то хорошо.
Неожиданно её кольнула иголочка беспокойства. Кто-то стоял возле её ноги, справа. Кто-то маленький. Она дёрнулась, глянула вниз. Никого.
Геля настороженно прислушивалась к себе, но не могла понять, в чём дело, что произошло.
За окнами остывал закат: шар солнца в яблоневых ветвях – далёкий, негреющий – казался уже совсем не летним; его лучи не золотили траву, и мир становился всё более серым с каждой минутой.
Неведомо откуда вернулась тревога. Волны паники накатывали одна за другой.
Геля слонялась по комнатам и не находила себе места. Что-то не так. Что-то не так.
– Ты здесь?
Дом молчал, но в нём таилась какая-то недовольная, медленно нарастающая сила. Кто-то вился рядом, вертелся под ногами. Метался из стороны в сторону, отчаянно пытаясь вынырнуть из небытия. Снова обман зрения, обман чувств. Почему?
– Ты не хочешь, чтобы я уезжала?
Геля неуверенно замолчала, досадуя на себя за то, что ждёт ответа от воображаемого собеседника, хотя и сомневается в его существовании. Потом добавила на всякий случай:
– Тебе скучно здесь? В следующие выходные сюда заявятся родители. С Лилей и Олей. Так что компания тебе обеспечена, и очень шумная.
Нет, не то. Когда приезжали родители и друзья, они ничего не чувствовали, не замечали, и она тоже. Как будто другие люди только создавали помехи. Но стоило ей остаться одной – она словно вышла на открытое пространство, где почти нет препятствий для чьих-то сигналов.
Призрачная душа, кем бы она ни была, хотела докричаться именно до неё – и не могла.
– Я не понимаю, что тебе нужно! Не понимаю!
Тишина – и давящее, тягостное чувство, что маленькая тень не отстанет, пока не добьётся своего. Ты должна что-то сделать. Но что?
Небо подёрнулось пеплом, вечер смешал все краски с оттенком остывшей золы. От безысходности Геля принялась нарочито греметь посудой, как будто громкие звуки могли отпугнуть неживое существо: бухнула на плиту чайник, полный почти до краёв, – пусть кипятится; зло орудуя разлохмаченной губкой и разбрызгивая во все стороны воду из-под крана, отмыла практически до изначальной белизны древнюю эмалированную кастрюлю в блёклый цветочек; безжалостно изрубила на пластиковой разделочной досочке пару крепеньких огурцов и мясистый помидор-переросток, чтобы соорудить себе салат с остатками сметаны из баночки с надорванной крышкой.
Но хозяйственные хлопоты отвлекли её лишь на некоторое время. Чайник вскипел, салат был съеден – и вновь наступила тишина. Она показалась Геле ещё более неприятной, чем раньше: неоднородной, с вкраплениями каких-то едва уловимых шумов.
Мир был наполнен непонятными шорохами и скрипами, и Геля не могла понять: то ли это в приоткрытое окно просачиваются какие-то вполне безобидные звуки – может, просто ветер шелестит, перебирает гирлянды из листьев, или приблудный ёжик забрёл на участок, – то ли в соседней комнате кто-то неловко крадётся от кресла до дивана, ступая мягко-мягко, почти бесшумно, то замирая, то продвигаясь чуть дальше. А диван совсем близко к двери на кухню…
Она жалела, что не взяла с собой плеер: воткнуть бы сейчас наушники, включить музыку на полную громкость – и заглушить все эти фантомные шуршания и шевеления, не думать – а вдруг сейчас кто-то выглянет из-за дверного косяка?
Ночь тем временем придвигалась всё ближе, в освещённой кухне Геля чувствовала себя на виду, как рыбка в аквариуме с подсветкой, и ей не оставалось ничего иного, кроме как тихонечко отступить на второй этаж. Ложиться спать было ещё рановато, но можно ведь что-нибудь почитать перед сном, чтобы хоть как-то отвлечься, занять разыгравшееся воображение.
Геля поднялась к себе в мансарду, заставляя себя не спешить и не оглядываться, закрыла дверь на задвижку, включила торшер возле дивана. Ну вот. Теперь главное – заставить себя думать исключительно о чём-то простом и будничном, о скучных повседневных делах. Например, как завтра поступить с постельным бельём. Прополоскать наскоро или отвезти в Москву и нормально постирать там?
Но этот вполне насущный вопрос почему-то никак не желал перемещаться на первое место в списке её проблем.
Потому что внизу кто-то был. Геля теперь в этом почти не сомневалась. Сейчас она не слышала абсолютно ничего подозрительного, но отчего-то твёрдо знала, что кто-то кружит по комнатам, ищет её. И вскоре тоже поднимется наверх.
Ты здесь одна. Одна. Надо твердить себе это как заклинание… Она вздрогнула от внезапного стука в окно. Медленно подошла… О стекло билась ночная бабочка: ей нравилось сияние электрической лампы, она жаждала прорваться к нему любой ценой. Может быть, и неугомонный дух точно так же пытался протаранить какую-то невидимую преграду между собой и миром живых, которая особенно истончалась по ночам. Геля не была уверена, что желает ему успеха.
На цыпочках возвращаясь к дивану, она наступила на скрипучую половицу – и замерла. Там, за дверью. На тёмной лестнице. Кто-то слушает. Она стояла в круге неяркого света, повторяя: «Здесь никого больше нет, кроме тебя. Ты одна».
Верилось с трудом.
Минуты утекали в никуда, всё ещё в джинсах и майке, а не в пижаме, Геля сидела на полу за диваном, поближе к лампе, пыталась читать случайную книгу, но дёргалась то и дело и поглядывала в сторону двери. Она оставалась закрытой, и всё-таки… что-то уже проникло в комнату… и вот-вот покажется… откуда-то выглянет… вот-вот… Почему сейчас? Не вчера, не позавчера?!
