Судя по всему Андреев на всю жизнь сохранил привязанность именно к этой единственной, притом — что характерно — коммерческой игре.
В письме к С. С. Голоушеву от 4–5 ноября 1917 г. есть слова: «Это только мама от молнии отмахивается руками; недавно, при осаде Зимнего, она также отмахнулась рукой при слишком громком орудийном выстреле (едва ли не легендарный залп «Авроры». — Е. В.). Сейчас играем в винт и смеёмся».
В письме к матери, А. Н. Андреевой (1851–1920), не слишком образованной, насколько можно судить по орфографии её собственных писем, женщине, от 15 марта 1918 г. есть слова: «Как я рад был бы посидеть с тобою вечерок за винтиком (я с тех пор не играл!)».
В дневнике последнего года жизни Л. Андреева в Финляндии есть записи:
9 апреля 1919 г. вечер: «А у меня болит голова и вместо работы — сажусь в винт». 20 апреля 1919 г., Пасха, ночью: «Вчера, после разговен, когда играли в домашний винт с Фальковской, у меня схватило сердце раз и другой». В воспоминаниях Марии Иорданской (1879–1965) «Эмиграция и смерть Леонида Андреева» (1920, опубликованных тогда же в Нью-Йорке) есть строки: «Накануне смерти ему стало лучше. Вечером он, Анна Ильинична и бабушка втроём играли в винт. За отсутствием четвёртого партнёра с болваном. Последняя запись на столе ещё сейчас не стёрта» (Анна Ильинична Андреева (1885–1948) — вторая жена Л. Андреева, «бабушка» — мать Л. Андреева, умершая немногим позже).
Писатель умер 12 сентября «от паралича сердца», как гласит запись врача в свидетельстве о смерти. Заполняет промежуток между «Большим шлемом» и выстрелом «Авроры» свидетельство В. Ходасевича в очерке «Московский литературно-художественный кружок»: «Дело было в 1907 году… Изредка появляется сам Леонид Андреев — в зелёной бархатной куртке, шумный, тяжёлый, с тяжёлым взглядом». Он же пишет о «Кружке» там же: «В читальню заходили редко и главным образом для того, чтобы вздремнуть или подождать, когда соберутся партнёры в винт или в преферанс». Но в основном Леонид Андреев играл в винт с членами своей семьи: функционально винт был для него тем же, чем для других преферанс (второй такой случай — Михаил Булгаков).
Брюсов Валерий Яковлевич (1873–1924)
Потомственный преферансист, а также поэт-символист, прозаик, литературовед; кроме того — наркоман и вследствие этого в советское время — член коммунистической партии. Историк русского купечества П. А. Бурышкин вспоминает отца Брюсова, Якова Кузьмича, но опирается преимущественно на очерк Владислава Ходасевича, опубликованный в Париже в 1925 г.; Бурышкин, цитируя Ходасевича, пишет, что Яков Кузьмич «был женат на Матрёне Александровне Бакулиной, женщине очень доброй, чудаковатой, мастерице плести кружева и играть в преферанс». Именно с именинами матери связано в очерке Ходасевича весьма редкое в мемуарной литературе описание брюсовской игры в преферанс:
«Я пришёл в 10. Все были в сборе. Именинница играла в преферанс с Валерием Яковлевичем, с его женой и Евгенией Яковлевной… Тогда Брюсов, стремительно развернув карты веером… резко спросил:
— А вы бы что стали делать на моём месте, Владислав Фелицианович?
…Я заглянул в карты Брюсова и сказал:
— По-моему, надо вам играть простые бубны.
И, помолчав, прибавил:
— И благодарить Бога, если вам это сойдёт с рук.
— Ну, а я сыграю семь треф. — И сыграл».
Свояченица Брюсова, Бронислава Погорелова, в 1953 г. опубликовала в Нью-Йорке воспоминания о Брюсове, где мы находим описание его манеры играть: «Он садился с матерью, отцом и двоюродным братом за карты. Играл он много лучше своих партнёров, и им нередко доставалось от В. Я. Так ясно слышу его возмущённый голос и сердитый жест.
— Это при трёх онёрах? Какой же ты после этого винтёр? — (это отцу — за винтом).
А матери, за преферансом, бросая карты на стол, он укоризненно кричал:
— Ну как же можно было назначить семь треф? Это сумасшествие!
— А что бы ты сказал?
— Только «пас», как всякий нормальный человек!»
Ходасевич также оставил подробное описание «стиля» игры Брюсова, которого встречал и за игрой в «железку», и сам бывал его партнёром по преферансу и винту:
«Я на своём веку много играл в карты, много видал игроков, и случайных, и профессиональных. Думаю, что за картами люди познаются очень хорошо: во всяком случае, не хуже, чем по почерку. Дело вовсе не в денежной стороне. Сама манера вести игру, даже сдавать, брать карты со стола, весь стиль игры — всё это искушённому взгляду говорит очень многое о партнёре… В азартные игры Брюсов играл очень — как бы сказать — не то чтобы робко, но тупо, бедно, обнаруживая отсутствие фантазии, неумение угадывать, нечуткость к тому иррациональному элементу, которым игрок в азартные игры должен научиться управлять, чтобы повелевать ему, как маг умеет повелевать духам. Перед духами игры Брюсов пасовал. Её мистика была ему недоступна, как всякая мистика. В его игре не было вдохновения. Он всегда проигрывал и сердился… Зато в игры «коммерческие», в преферанс, в винт, он играл превосходно — смело, находчиво, оригинально. В стихии расчёта он умел быть вдохновенным…»
Из этого фрагмента отчасти ясно, почему именно преферанс стал в XX в. национальной игрой россиян «советского» времени.
Ходасевич Владислав Фелицианович (1886–1939)
Один из наиболее выдающихся поэтов России XX в., специалист по творчеству Пушкина и автор книги о Державине, — как и они, профессиональный игрок; ещё при его жизни эмигрантский писатель М. А. Осоргин опубликовал рассказ «Игрок», представляющий собой довольно точный портрет Ходасевича. Мемуарист-эмигрант В. С. Яновский в книге «Поля Елисейские» перечисляет русских парижан-писателей (в том числе и себя) — «Адамович, Ходасевич, Вильде, Ставров, Варшавский, Яновский играли во всё — хоть в три листика». Он же пишет: «Ходасевич за картами обычно нервничал, кривился, ёрзал, когда его партнёр ремизился». В мемуарной книге Нины Берберовой «Курсив мой» приводится «хронология жизни», своеобразная автобиография Ходасевича, где он сам вписал на 1906-й, 1907-й — на каждый год вплоть до 1911-го — отдельно: «Карты». О его игре можно подробно узнать в мемуарном очерке «Московский литературно-художественный кружок»; играл он и в любительский преферанс в доме В. Я. Брюсова;[51] в эти годы карты — и в их «коммерческой» разновидности игр, и в «азартной» служили для Ходасевича порой единственным источником средств к существованию.
В 1922 г. Ходасевич уехал из России, в 1925 г. перешёл на положение эмигранта и до конца жизни жил в Париже. За границей Ходасевич игру в карты не оставлял, однако вместо московской железки, преферанса и окончательно отмиравшего винта играл в покер и бридж; постоянными партнёрами его были критик А. В. Бахрах и обрусевший индус (точнее, пакистанец) Хассан Шахид Сураварди. В эмигрантские годы карты стали для него чем-то вроде «искусства для искусства».
Тем не менее в годы жизни в России преферанс и винт из числа коммерческих игр стояли у Ходасевича на первом месте, что видно по множеству его собственных и чужих мемуаров. Среди великих русских писателей XX в. Ходасевич, видимо, был величайшим картёжником.
Осоргин Михаил Андреевич (настоящая фамилия Ильин)
Русский писатель, высланный в 1922 г. из России вместе с примерно 200 деятелями русской культуры (о чём, как пишет Солженицын, ЧК позже пожалело: пропал «хороший расстрельный материал»). Друг В. Ф. Ходасевича ещё по «Московскому литературно-художественному кружку»; в «Камерфурьерском журнале» Ходасевича (дневнике с записями ежедневных событий, см.: НЛО. 1993. № 2. С. 177) есть записи 1923 г.: «5 октября. Вечер у Осоргина, карты (Осоргин, Бахрах, Вишняк)», такая же запись с тем же составом игроков сделана 14 октября; поскольку после отъезда из России Ходасевич играл почти исключительно в бридж и в покер, а игры, довольно подробно анализируемые Осоргиным в его прозе, нигде не носят характер коммерческих, всего вероятней, что игра шла в покер.
Безусловно Ходасевича описывает рассказ Осоргина «Игрок» (Париж, пн. 1927, 5 июня), есть даже текстуальные совпадения с воспоминаниями Ходасевича: «И знаете, однажды я побил двадцать три карты подряд. Вы понимаете — двадцать три подряд! Это было изумительное переживание». Хотя герой рассказа и заявляет, что у него двое детей (которых у Ходасевича никогда не было, кроме приёмного сына во втором браке), облик Ходасевича-игрока в этом рассказе набросан впервые — на редкость достоверно, хотя и с намеренным «отводом глаз» читателя (Осоргин и Ходасевич в 1927 г. жили в Париже). Повествование ведётся от первого лица, «автор» играет в железку, бьёт семь карт подряд, ставит восьмую, всё проигрывает — за что «игрок» (Ходасевич) его весьма одобряет; в том же рассказе упомянута игра баккара, идущая за соседним столом.
