«С его лица не сходила усталая полуулыбка человека, видавшего виды.
Я вспомнил, что улыбка эта была мне знакома ещё по Москве, где мы также не раз встречались за круглым столом.
— Неисправимы? — засмеялся я.
— Да зачем же исправляться? В сущности, в этом вся жизнь. Во всяком случае, лучшее в жизни.
— В азарте?
— Да, именно в азарте. Азарт — святое дело. Высокое дело. Выше азарта ничего нет. Побить восьмую карту ничем не хуже прекрасной поэмы или главы романа».
Рассказ представляет собой чуть ли не единственные скрытые воспоминания о Ходасевиче, опубликованные ещё при жизни последнего, хотя, по свидетельству В. Яновского, в Париже Осоргин с Ходасевичем пребывали в ссоре. В наиболее известном произведении Осоргина, романе «Сивцев Вражек» (1928, Париж; в 1930 г. получил американскую премию «Книга месяца» — чрезвычайная редкость для русского писателя) в главе «Пятая карта» подробно описывается игра в железку, идущая между офицерами в блиндаже в первую мировую войну прямо под вражеским обстрелом.
В «Повести о сестре» (1928–1930) у Осоргина встречается редкое для русской литературы описание игры в шестьдесят шесть, в которую герой играет с родной сестрой:
«Оба мы были азартны до самозабвения, типичные и беспардонные игроки. Мы играли в скучнейшую из игр — шестьдесят шесть, мы играли так, как нормальные люди не играют. Сдавая карты, беря взятки, мы произносили бессмысленные слова на каком-то собственном сумбурном жаргоне, угрожали друг другу, давали клятвы, лихорадочно ждали полосы счастья. Играли всегда на деньги, которых у меня не было и которые сестре не были нужны; и всё же радовались, выиграв рубль. Играли мы настолько ровно и так часто, что почти не приходилось расплачиваться, да это нас и не занимало. Мы записывали результат, чтобы продолжать игру на другой день».
Описания азартной игры принадлежат к лучшим страницам творчества Осоргина и в других произведениях.
Булгаков Михаил Афанасьевич (1891–1940)
Драматург, прозаик, биллиардист и винтёр. Е. Земская, сестра Булгакова, вспоминает о том, как ещё в детстве в доме Булгаковых сменялись увлечения: «Ракетки и мячи покупали мы, старшие дети, на заработанные нами деньги. Стали постарше, не бросая крокета и тенниса, увлеклись игрой в винт». Сохранились отрывки длинного пародийного стихотворения Булгакова (от лета 1915 г.), где имелась характерная парафраза Никитина:
«Помоляся Богу,Улеглася мать.Дети понемногуСели в винт играть».
Земская приводит цитату из письма матери Булгакова к ней от 11 ноября 1914 г. о жизни Булгакова с его первой женой, Татьяной (урождённой Лаппа): «Нравится она с Мишкой тебе? Они живут настоящим семейным домом. Устраивают субботы; винтят (т. е. играют в карты в винт)». Л. Е. Белозерская вспоминает детали, важные для сценического включения картин игры в булгаковские пьесы: «Что касается тараканьих бегов, то они, с необыкновенным булгаковским блеском и фантазией, родились из рассказа Аркадия Аверченко «Константинопольский зверинец», где автор делится своими константинопольскими впечатлениями тех лет. На самом деле, конечно, никаких тараканьих бегов не существовало» (заметим в скобках: возможно, что они всё же существовали, свидетельство тому — их нынешнее возрождение в России, однако сейчас для бегов используются крупные южноамериканские тараканы).
Ниже Белозерская пишет: «Сцена в Париже у Корзухина написана под влиянием моего рассказа о том, как я села играть в «девятку» с Владимиром Пименовичем и его компанией (в первый раз в жизни!) и всех обыграла». Ей же принадлежит рассказ о книге А. В. Чаянова «Венедиктов, или Достопамятное событие жизни моей», посвящённой приключениям персонажа по фамилии Булгаков, его борьбе с неким посетившем Москву Сатаной по фамилии Венедиктов, у которого Булгаков выигрывает в карты… собственную душу; заметим, идея вполне гоголевская, а Гоголь был любимым писателем Булгакова (М. А., а не чаяновского героя, чьё появление относится к 1921 г., публикация же датирована «V год республики», т. е. 1922 г.).
С. А. Ермолинский, близкий к Булгакову в последние годы жизни писателя, также вставляет фразу в свои «поздние» воспоминания: «Прочный мир детства. Так казалось. Может быть, поэтому он и ходил на обветшалую «Аиду», нацепив бантик, или когда играл в винт (как папа)». В воспоминаниях Белозерской и Ермолинского много места уделено игре Булгакова на бильярде, притом с литературным врагом — с Маяковским, игравшим, по многим данным, очень хорошо.
Сцена игры в винт в «Белой гвардии», при всей сценичности подобной картины, в пьесу «Дни Турбиных» не попала, зато попала в «Бег» сцена игры в «девятку», собственно говоря, в железку, — азартная игра для сцены всегда выигрышней медленной коммерческой.
Едва ли игра в карты занимала в жизни Булгакова много места, но была постоянным атрибутом его быта и его творчества, притом — именно игра коммерческая. В его случае (так же, как и у Леонида Андреева) это по семейной традиции был винт, с 1870-х годов существовавший в русской жизни параллельно с преферансом, но в советское время тихо угасший — возможно, потому, что преферанс разделился на четыре различных типа игры, а винт эволюционировал в бридж — игру уже почти престижную.
Шаламов Варлам Тихонович (1907–1982)
Русский писатель, сказавший о себе: «Я состою из осколков, на которые раздробила меня Колымская лагерная республика», лучший новеллист ГУЛАГа, не картёжник, но свидетель и живописатель карточной игры, преимущественно игры уголовников в лагерях и тюрьмах: рассказы «Жульническая кровь» и «На представку». В последнем «Севочка, знаменитый знаток терца, штосса и буры — трёх классических карточных игр» российской тюрьмы — играет с вором Наумовым, и в конце дотла проигравшийся Наумов проигрывает Севочке «на представку» свитер, который снимает с находящегося в той же камере Гаркунова (инженера), предварительно убив того руками своего «шестёрки»-дневального, что вызывает негодование «знатока Севочки»: «Не могли, что ли, без этого!» Шаламов честно пересказывает происшедшее, не зная правил «хозяйской» игры, согласно этике которой можно расплатиться чем угодно, что доступно, и «кибицер» (наблюдающий за игрой) должен отдавать требуемое без сопротивления.
Керамическая плитка со сценой карточной игры
Сам Шаламов пишет в последней книге воспоминаний («Четвёртая Вологда») о годах своей ранней юности:
«В нашей семье не играли в лото — любимое препровождение времени чиновничьими вечерами, кроме преферанса. Но карты были запрещены отцом. Поэтому… не умею я прикупить втёмную, как впрочем, и в светлую. Способности мои не сумели развиться».
Шаламов упоминает о преферансе и прикупе не случайно, в той же книге он приводит точнейшую картину жизни русской провинции в 20-х годах — жизни, без преферанса не мыслимой:
«К нам переехала небольшая семья из Ленинграда и прожила у нас около двух лет. Мать и дочь, её муж — командир Красной Армии Краснопольский. Краснопольский, как и все жильцы, которых поселяли у нас, был членом партии. Он был командиром каких-то технических частей. Жена его носила красноармейскую форму, как и он, — а мать сидела дома. Каждый вечер все трое зажигали лампу и садились играть в преферанс: яростно, исступлённо, каждодневно. Кажется, что всё, что скопилось за день на душе каждого, очищается, освобождается в этой карточной игре. Это было вроде литургии для отца, и отслужив эту литургию — эту преферансную вечерню, успокоенные Краснопольские ложились спать. Ни рассказов о положении на фронтах, ни сплетен, ни выпивок — ничего. Только преферанс. Это радовало маму.
И когда Краснопольский уехал в длительную командировку, его тёща обратилась к маме с просьбой отпускать меня к соседям, которых мать упорно называла «квартирантами», по вечерам в качестве третьего партнёра для игры в преферанс. За это соседи обещали обучить меня всем тонкостям игры в преферанс, что, по мнению тёщи Краснопольского, «даёт молодому человеку положение в обществе». И хотя отец карт терпеть не мог… — когда встал вопрос о том, что мне можно «получить положение в обществе» с помощью преферанса, мать из дипломатических соображений решила пойти навстречу «квартирантам». И я провёл там немало вечеров, обучаемый самыми высшими профессорами этой непростой науки».
Перелешин Валерий Францевич (1913–1992)
Русский поэт-эмигрант, обругавший преферанс в Рио-де-Жанейро. Увезён матерью в Китай в семилетнем возрасте, в своих мемуарах «Два полустанка. Воспоминания свидетеля и участника литературной жизни Харбина и Шанхая» (Амстердам, 1987) описывает быт «литературных русских» в Харбине 1933–1934 гг.:
