— Так ведь, небось, после экзаменов? — нерешительно сказала мать.
— А что экзамены? — возразила Марфа Тихоновна. — Учишься хорошо — и так переведут.
Настя даже привстала из-за стола.
— Что ты, бабушка, как это без экзаменов? Нет, я не могу до экзаменов уехать. Когда сдам… тогда.
Бабушка нахмурилась:
— А дед Антон тебя что, ждать будет? Очень ему надо! Возьмет другого кого, да и поедет. Ишь, как ты об себе воображаешь, будто какой незаменимый человек! Сама ещё с горошину, а тоже свою волю показывает!
— Ну, а деду Антону куда спешить? — примиряюще сказал отец. — Скоро стадо выгонят, забота о телятниках до самой осени отпадет. Почему ж ему Настю не подождать?
— Да другого кого возьмет, да приедут оттуда, — продолжала бабушка, не слушая Прохора, — да и наговорят невесть чего… Семь верст до небес. Вот тогда и поспорь с ними!
— Да что ты, мама, чудишь! — усмехнулся Прохор. — Ну кто ж тебя обманывать будет? Дело-то общее!..
— А ты не говори! — отмахнулась старуха. — Ты еще людей не знаешь. А тут бы все-таки свой глаз… Дались ей эти экзамены! Ну, осенью сдашь, вот еще важность!
Настя молча дождалась второго, поела каши с молоком и выйдя из-за стола, принялась собирать книги и тетради.
— Ты куда это? — спросила бабушка.
— К Дуне Волнухиной, — ответила Настя, не поднимая глаз, — заниматься…
— А дома нельзя?
— Нет. Мы втроем заниматься будем. Надя Черенкова придет, ей помочь нужно. К экзаменам готовиться надо…
— Ну так что, едешь ты с дедом Антоном или нет?
— После экзаменов поеду. А сейчас — нет.
Бабушка крепко стукнула по столу ладонью. Настя, не оглянувшись, вышла на улицу.
— Ведь вот упрямая какая! — в негодовании крикнула Марфа Тихоновна. — И в кого такая твердокаменная уродилась, а?
Прохор незаметно переглянулся с женой, и оба улыбнулись, скрывая улыбку от матери.
Настя твердо решила, что никуда до экзаменов не уедет, этой мысли она и допустить не могла. Но все-таки в душе осталась заноза. Вот бы поехать ей с дедом Антоном в Кострому! Ведь как интересно-то! В тот же день вечером она пошла на скотный двор и, улучив минуту, когда дед Антон, освободившись, присел отдохнуть на лавочке возле скотного, тихонько подошла к нему.
— Дедушка Антон, — нерешительно начала она, заглядывая деду Антону в глаза, — а тебе разве немедленно, сейчас ехать-то надо?
— А когда же, голова? — ответил дед Антон, свертывая «козью ножку». — Дела не ждут.
— Дедушка Антон, а как же я-то?
— А как? Собирайся, да поедем.
— Дедушка Антон, а ведь у меня же экзамены!
— Ну-у! Вот не учли мы это. Ну что ж, тогда придется кого-нибудь другого взять. Конюх Тимоша просился…
— Дедушка, — взмолилась Настя, — ну подожди меня: Ведь недолго ждать! Ну что тебе стоит!
Дед Антон удивленно взглянул на Настю:
— Да ты, никак, уж и в слезы, голова? Вот ведь как тебе загорелось!
— Ну да… Если бы уж не говорили, а то сказали сначала, а теперь…
— Эх-ма! — покачал головой дед Антон. — Вот так загвоздка получилась!.. — И добавил уже твердо, хотя и сочувственно: — Плакать тут, голова, нечего. Как дело требует, так и поступим. Твое дело требует экзамен сдавать, мое — в Кострому ехать. Вот и будем каждый свое дело делать, А уж там — хочется нам или не хочется и как именно нам хочется — это статья второстепенная.
Из коровника вышел скотник Степан, как всегда медлительный и полусонный.
— Антон Савельич, какое сено давать: из сарая или стог починать?..
— Взглянуть надо…
Дед Антон встал и пошел со Степаном к сараю.
Настя, совсем огорченная, возвращалась домой. Она даже не зашла в телятник — бабушка опять будет сердиться, что она из-за своих экзаменов не едет с дедом Антоном.
Ноги скользили по еще не просохшей тропинке. Лужицы в канавах были полны алого света вечерней зари. В заросшем ольхой овражке нежно и еще несмело позванивали соловьиные голоса…
Настя, сумрачно сдвинув брови, глядела прямо перед собой. Темные глаза ее блестели. Теперь, когда стало ясно, что в Кострому ей не ехать, Настя почувствовала себя несчастной.
— Ну, а если мне хочется? — повторяла она. — Ведь хочется же мне все посмотреть! «Статья второстепенная»! Почему же второстепенная? То поедешь, то не поедешь… Ну, а если мне очень хочется поехать, тогда что? Умереть мне, что ли?
На крыльце у Волнухиных сидели девчонки. Увидев Настю, они вспорхнули, будто стайка воробьев, и окружили ее.
— Ну что? Ну что? — начали они. — Что дедушка Антон сказал? Подождет?
Настя опустила ресницы:
— Нет.
— Из-за экзаменов не поедешь?.. — слегка презрительно протянула Дуня. — Подумаешь, экзамены! Как-нибудь обошлось бы! Ну, уж я бы и думать не стала, поехала бы, да и всё!
— Боязно… — прошептала Надя. — Как это от экзаменов уехать? Пожалуй, на совет отряда вызовут…
— «Боязно»! — усмехнулась Дуня. — Какая беда!
— Мне не боязно, — сказала Настя. — Не потому, что боязно… Просто я должна сдать экзамены, вот и все.
— Значит, тебе не хочется ехать, — решила Дуня.
— «Не хочется»! — повторила Настя. — Да, не хочется! Это ты так думаешь, а вот хочется нам или не хочется — это статья второстепенная. — И замолчала, крепко сжав свои маленькие губы.
— Эх, дура! — с сожалением сказала Дуня. — Теперь вместо тебя Тимошка поедет! — И огорченно сморщила свой короткий, вздернутый нос.
Ночью Настя не могла уснуть. Она глядела на весенние звезды, сиявшие над геранями в лунном окне. Теплая наступает погода… Но ведь Ваня-то знал, что у нее экзамены, а как же он сказал, что Настя поедет?
Издали слабо донеслась многоголосая песня с веселым перебором гармони…
А что же это она не сходила к Ване? Почему она сейчас же от деда Антона не побежала к нему?
Настя потихоньку поднялась, вылезла из-под теплого одеяла, надела платье.
В избе стояла тишина, только бабушка дышала тяжело, с храпом…
Настина кровать стояла недалеко от окна и очень далеко от двери. Пойдешь через горницу — кого-нибудь разбудишь. Настя прихватила теплый платок, висевший на спинке кровати, и тихо открыла окно. И лишь чуть-чуть стукнула рама, чуть-чуть зацепила Настя за цветочный горшок, а бабушкин храп уже прервался.
— Кто там? — спросила она спросонья.
Но, услышав только легкие убегающие шаги за окном, проворчала что-то и опять заснула.
Ясная, с острым весенним холодком ночь сияла над деревней. Взапуски пели соловьи. Пахло молодой травой, лесом — ночью почему-то эти запахи особенно крепки.
Далеко на выгоне, под старыми березами, звенела гармонь. Девушки и ребята отплясывали на плотно притоптанном кругу. Говор, смех, прибаутки… И кто бы подумал, что тоненькая кареглазая Анка Волнухина, которая «дробила» сейчас каблуками, весь день сегодня нарывала навоз? И кто бы сказал, что Ваня Бычков только что пришел из лесу, где вместе с мужиками целый день валил толстые ели, — так он лихо выделывал русскую! То он притопывал легкими сапожками, то хлопал ладонями и по коленям, и по бокам, и по собственным подметкам, то он пускался вприсядку, то подпрыгивал и, как ветряная мельница, размахивал руками…
Анка выкрикивала звонким голоском:
Дай, подруженька, пилу —Я рябинушку спилю.На рябине свежий лист,Мой залетка — тракторист!
Тут же совались в крут и ребятишки.
— Настя! — окликнула Настю Дуня Волнухина. — Пришла все-таки! А говорила — пока экзамены не сдам, на гулянье ходить не буду!
— А я и не на гулянье! — возразила Настя. — Я хочу с Ваней поговорить.
— А что?
— Я хочу…
Но тут в кругу раздался такой дружный смех, что Дуня, не дослушав, ринулась в самую гущу народа, прорвалась в середину, как раз в тот момент, когда Ваня стоял на голове и похлопывал сапогами в такт гармони…
Все смеялись, хлопали в ладоши, а Ваня, вскочив на ноги, снова пошел по кругу, еле касаясь земли.
Настя, улыбаясь, глядела на своего вожатого и ждала, когда он устанет. И Ваня наконец устал. Прошелся еще раз гоголем перед Анкой Волнухиной и отошел, уступая место другому плясуну.
Ване было жарко. Утираясь платком, он подошел к товарищам. И тут Настя улучила минутку, потянула его за рукав.
— Ваня… Послушай-ка!..
Ваня удивился, увидев Настю:
— А ты что здесь? Почему ночью не спишь, а по улице бегаешь? Скоро экзамены, а они, вишь, бегают! Почему это, а?
Дуня Волнухина и Надя Черенкова тоже подошли было к Ване, но, услышав его слова, тотчас юркнули куда-то в тень берез, Настя стояла перед ним и глядела ему в глаза:
— Ваня! Ты просил деда Антона, чтобы он меня в Кострому взял?
— Просил. Он возьмет.
— Он не возьмет. Он же сейчас хочет ехать, на этих днях, а я — только после двадцатого… Как же теперь?
