Джульетта снова бросила взгляд сквозь стекло на Дамиана. Прислонившись к стене, он наблюдал за танцующими. Немного прищурил глаза, словно пытался понять, на каком именно месте застопорились его прилежные ученики и ученицы. Потом заметил ее за стеклом. Его лицо посветлело, он послал ей воздушный поцелуй. Она ответила. Снова посмотрела на Клаудию, смущенно приподняв брови, словно извиняясь.
Клаудиа улыбнулась.
— Lindo 41, — сказала она.
Джульетта бросила на нее непонимающий взгляд. Но Клаудиа только покачала головой.
— Непереводимо. Придется тебе научиться танцевать танго… И выучить испанский.
9
Объявление о начале посадки вырвало ее из плена беспорядочных воспоминаний. На последнем отрезке самолет оставался полупустым, и Джульетта радовалась, что может расположиться с комфортом. Правда, с вылетом, похоже, начались какие-то проблемы, потому что, проехав несколько метров по взлетной полосе, самолет остановился и заглохли двигатели. Через несколько минут в салоне стало жарко и влажно. Первый непосредственный контакт с этим континентом — проникающая сквозь обшивку самолета жара. Разница во времени тоже постепенно давала о себе знать. В Европе давно полдень. Снова вернулись неуверенность и страх перед скорым прибытием в незнакомый город. Салон самолета оставался последним островком привычного. Стюардессы говорили по-немецки. Лайнер вылетел из цюрихского аэропорта. И значит, был причастен к ее миру, Европе. Покинув его, она окажется предоставленной исключительно себе самой. В ее памяти еще свежи вычитанные в путеводителе истории. И эта жара! Джульетта расстегнула пуговицу на блузке и стала обмахиваться руками, глядя из окна самолета на летное поле. Внимание ее привлекла желтая бабочка.
Чем дольше она размышляла о событиях последних недель, тем больше находила в них непонятного. Седьмого ноября приехала не только Нифес. В последний момент продюсер нанял еще две пары танцоров.
— После одной из репетиций, — рассказал Дамиан, — он просто из кожи вон полез, чтобы пригласить профессионалов на важнейшие роли второго плана. Я предлагал ему это еще несколько недель назад, но тогда он и слушать ничего не хотел. Слишком дорого. А теперь перепугался. Разница уж очень бросалась в глаза.
Между двумя профессиональными танцорами и пятью парами любителей к тому времени установились уже вполне гармоничные отношения. Самостоятельную роль играл только Лутц, который хоть и был профессионалом, но не в области танго. Впрочем, и сама сцена между ним и Дамианом граничила с современным балетом, а в других эпизодах спектакля он не участвовал. В танце ансамбль стал гораздо сильнее, однако настроение во время репетиций царило ужасное. До седьмого ноября в коллективе преобладала атмосфера нервной деловитости. После он стал походить на ведьмин котел, в любой момент готовый взорваться.
Шесть любителей, выброшенных из спектакля, чувствовали себя неуютно в компании новоприбывших звезд. Четверо новичков держались поначалу сдержанно, но вскоре воздух уже звенел от их амбиций, и Джульетте вдруг вспомнилось одно из замечаний Лутца об аргентинцах: «Как аргентинец кончает с собой? Взбирается на верхушку своих амбиций и прыгает вниз».
Сантьяго Эрковиц и Фабио Киркорян, партнеры Селины Ианнельо и Вероники Оласабаль соответственно, постоянно жевали резинку. Оба были невысокого роста, с наметившимися брюшками, носили усы и благодаря своим напомаженным волосам цвета воронова крыла выглядели словно сытые коты. Казалось, они пребывают в постоянном удивлении, что никто, завидев их, не падает в обморок от восторга или уж в крайнем случае не выказывает подобающих знаков высочайшего почтения. Дамиан обращался к ним с подчеркнутой предупредительностью, но Джульетта знала: он действует так не по внутреннему убеждению, просто понимает — терпения у Сантьяго и Фабио меньше, чем у стаи изголодавшихся пираний. Они не говорили ни по-английски, ни по-французски, выкрикивали какие-то испанские фразы, когда что-то в постановке Дамиана их не устраивало, и лишь в малой степени занимались тем, для чего их, собственно, пригласили. Большую же часть времени проводили, сидя в уголке театрального зала, посасывая свой травяной чай из выдолбленной тыквы и презрительно наблюдая за отчаянными стараниями Дамиана усилить групповые сцены с участием любителей. Когда подходила их очередь, вставали, хватали своих женщин и выполняли то, что от них требовалось. Дамиан спокойно объяснял, что ему представляется важным, они как бы примеривались, и потом с завидной регулярностью происходило маленькое чудо. Джульетта наблюдала это неоднократно, и каждый раз не могла понять, как это получается. Оба мужчины, представлявшие собой нечто среднее между Диего Марадоной и помощником мясника, превращались на сцене в воплощенный танец. Куда-то исчезали неприятные петушино-мужицкие замашки, а их место занимала неожиданная элегантность и обольстительность, от которой перехватывало дыхание. С трудом верилось, что это те же самые люди. С женщинами происходило похожее превращение, но на несколько ином уровне. Селина и Вероника являли собой две версии — рыжеволосую и черноволосую — одного и того же образа: нечто среднее между женщиной-вамп и куколкой. Обе красотки широко разевали рты, когда смеялись, и беспрерывно курили; их вульгарные манеры раздражали Джульетту. Они могли сказать несколько слов по-английски, — впрочем, это не слишком облегчало общение, поскольку говорили обе с таким ужасным акцентом, что один из осветителей как-то раз полюбопытствовал, на какой разновидности латыни изъясняется рыжеволосая куколка.
— Почему латыни? — удивился Лутц.
— Ну-у, они же латиноамериканки, верно?
Все в них было чрезмерным, особенно страсть к украшениям.
— Наверное, их предки откуда-нибудь из Перу или Боливии, — язвительно заметил Лутц. — Иначе им не требовалось бы столько пудры.
— Что ты хочешь сказать? — спросил Чарли.
— Ну, чтобы осветлить природный цвет лица. Красный, как у индейцев. Они же все боятся, что выглядят недостаточно по-европейски. И уж наверняка за плечами у них не одна операция на носу.
— Ты считаешь, они не настоящие аргентинки?
— Да что ты, забудь!
Джульетта стояла на балконе возле пульта и рассеянно прислушивалась к разговору. И отвлеклась, ибо то, что эти четверо делали там, внизу, было великолепно. Они репетировали сцену перед первой встречей Джулиана и Джулианы, изображая одну из распространенных на рубеже веков разновидностей танцевальных пар, сутенера с проституткой, которые развлекаются в баре, показывая группе гуляк из высшего общества, из любопытства заглянувших в бедные кварталы, как надо танцевать. Это было невероятно! Джульетта не знала, на чем сосредоточить внимание. Музыка была веселой и легкой, совсем не такой, как в той сцене между Дамианом и Лутцем. Можно было даже различить звуки флейты — верный знак отсутствия подлинного драматизма. А вот что бросалось в глаза, так это полные страсти движения ног. Они не знали покоя: вклинивались между ногами партнера, скользили по ним, раздвигались, сдвигались снова, сжимались его коленями и вновь провокационно скользили вверх до самых бедер.
— Знаешь, что якобы сказала английская королева, когда впервые увидела новый скандальный танец? — спросил Лутц, оказавшись вдруг рядом с ней.
— Наверное, что-то вроде «полцарства за учителя танцев»? — предположила Джульетта.
— Возможно, но про себя. Вслух спросила, неужели это действительно танцуют стоя.
— Тоже неплохо. Вот это, значит, и есть настоящее аргентинское танго?
— Нет. Это милонга 42, но вот как раз сейчас она перейдет в танго.
— А в чем разница?
— В ритме. В такте милонги четыре четверти, а в танго — две. И естественно, есть разница в шагах и в настроении. В милонге присутствует что-то крестьянское, как в польке или вальсе. А танго — урбанистический танец, меланхолический и насквозь искусственный, с глубоким внутренним надрывом, заставляющий вспомнить первых исполнителей — безработных ковбоев и мошенников в украденных или взятых напрокат смокингах.
«Прежде всего безрадостный», — подумала она, когда музыка вдруг изменилась и движения обеих пар стали вдруг резкими, угловатыми, несколько тяжеловесными, как и сильно синкопированный ритм музыки, сопровождавшей танец. Внизу, на сцене, будто возникли воображаемые линии, обозначавшие непреодолимые классовые различия. На одной стороне подмостков — танцоры предместья, неудачники, живущие в бараках; на другой — гуляки из верхних слоев общества, спустившиеся на один вечер в провонявшую отбросами часть города, чтобы поглазеть на танцевальное шоу «этих недоносков». Между двумя социальными группами нет и не может быть никакой связи, за одним исключением — Джулиана и Джулиан. Следующая сцена будет принадлежать им — Дамиану и Нифес. Они уже ждут за кулисами, украдкой приглядываются друг к другу, пока пролетарии и богатеи, подгоняемые вечной жаждой экзотики, меняют у рампы секс на деньги.
