Анатолий поднимает руки:
— Bitte, bitte![13] — Кажется, трансформация моей тихой милой матери удивила его не меньше, чем меня. — Это один из самых опасных видов спорта в мире. Она не сделала ни одной ошибки.
Мама трясет головой, как будто не может больше об этом говорить. На меня наставляли стволы, но сейчас гораздо страшнее.
— Все хорошо, — улыбается Анатолий, опускаясь на колени рядом со мной.
Я лежу и смотрю на измазанные мелом стойки перекладины.
— Надевай. — Мама бросает на мат мои кроссовки.
— Почему ты злишься? — робко спрашиваю я.
— Надевай и пошли. Если тебе нужно к врачу, сама дойдешь.
Мы добираемся до клиники за пятнадцать мучительных минут. Полная женщина за стойкой с подозрением смотрит на меня.
— Ты с ней не поговоришь? — тихонько спрашиваю я у мамы.
— Это ты решила покалечиться.
Анатолий был прав: перелом. Через несколько часов я лежу дома в лангете и бинтах и пытаюсь осознать происходящее. Слышу стук входной двери — папа вернулся. Потом до меня доносятся голоса, и моя дверь распахивается.
— Бхаджан, детка, ты в порядке? — Он садится на край моей кровати, и я утыкаюсь в его теплую шею, пряча лицо в колючей бороде. — Не бойся, принцесса. — Папа обнимает меня, и я чувствую себя так, будто вернулась домой с мороза.
— Почему мама на меня злится?
— А она злится? — Он отстраняется, чтобы посмотреть мне в лицо.
— Она заставила меня самой идти к врачу.
— Что? Я с ней поговорю, бедняжка моя. Не думай об этом больше.
Когда я просыпаюсь посреди ночи, нога вся горит. Я бреду в кухню в темноте, держась за стену. Роясь в холодильнике в поиске пакетов со льдом, которые у нас всегда под рукой, я слышу грохот, доносящийся из соседней квартиры-студии, где спят мои родители. Как можно тише я подхожу к двери и прижимаюсь ухом к прохладному белому дереву. До меня долетает громкий папин голос, очень злой, но я могу разобрать только отдельные слова.
— Какой… смысл… — Опять раздается грохот. Я уверена, что он кидает в стену книгу или что-то твердое. — Ты там, чтобы предотвратить… сломанный.
Значит, дело во мне. Я получила травму, а мама почему-то это не предотвратила. Он платит Анатолию, чтобы я не пострадала, и верит, что этого достаточно, что безопасность можно купить и распланировать. Для моего отца несчастный случай — ошибка, в которой надо кого-то обвинить. Не его самого, конечно.
В стену летит что-то еще, и я виновато вздрагиваю. Кажется, я понимаю, почему мама так расстроилась: она знала, что ее ждет наказание. Мама не только чувствовала мою боль, но и должна была нести за нее ответственность. И теперь я всем телом ощущаю ее печаль.
Глава 11
Аэропорт Франкфурта, 9 лет
Наша Подруга оказывается удивительно маленькой. Я представляла ее огромной, грозной и роскошной. Но в аэропорту Франкфурта от толпы отделяется и идет к нам, прихрамывая и опираясь на резную деревянную трость, миниатюрная женщина в черном. Я смотрю на нее, не скрывая любопытства. Наша Подруга — наша подельница, но это вовсе не значит, что мы ей безгранично доверяем. Мы бы никогда не стали встречаться с ней в аэропорту города, где мы действительно живем.
Взрослые многозначительно приподнимают брови, когда она подходит ближе. Господи, ну конечно, я не стану спрашивать, что у нее с ногой!
Тревога потихоньку уходит с лица матери, и я понимаю: она боялась, что Наша Подруга не придет. Мы все на пределе с тех пор, когда она не смогла объяснить по телефону из своей Бразилии, что случилось с первыми десятью тысячами долларов, которые мы ей отправили. Что-то пошло не так. Конечно, Наша Подруга может быть преступницей, но мама не верит, что та воровка. Так что мои родители решили послать ей еще пять штук. С тех пор прошло три месяца, в течение которых состоялось много напряженных разговоров на португальском. Я делаю глубокий вдох и готовлюсь встретиться со своей новой личностью.
— Querida! Дорогая! Ты Харбхаджан?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Ну, теперь уже нет — благодаря ей же. Но я киваю.
— Que menina alta! Какая большая!
Это верно: мой рост почти такой же, как у Нашей Подруги. Но большая его часть приходится на тощие ноги с узловатыми коленками. Поразительно: я тренируюсь четыре часа в день шесть дней в неделю и не набираю мышечную массу! Я похожа на крепкий карандаш.
— Раньше ты была такая маленькая. — Она улыбается, но глаза ее при этом становятся влажными.
Потом она обнимает меня, и мое лицо тонет в ее огромных грудях. Пахнет от нее хорошо, какими-то теплыми терпкими духами. Я решаю, что это признак светской женщины.
Мы идем в один из ресторанов в аэропорту и занимаем два столика. Мимо нас снуют люди с озабоченными лицами. Мама по-португальски объясняет подробности, папа сидит рядом с ней. Фрэнк, Кьяра и я устроились за соседним столом, и считается, что мы не слушаем. Но на самом деле мы просто притворяемся, что читаем. Что-то случилось. Я не могу объяснить, в чем дело, но Наша Подруга улыбается через силу, а мама выглядит так, как будто сейчас взорвется.
Она раз за разом задает один и тот же вопрос, тихо, но настойчиво, пока плечи Нашей Подруги не опускаются, а с маминого лица не исчезают все краски.
— Что она сказала?! — рявкает папа.
— Контакт в посольстве… его взяли. — Мамин голос еле слышен.
Я тихо спрашиваю у Фрэнка:
— Что она имеет…
— Заткнись! — Он подталкивает ко мне книгу. — Читай. Все хорошо.
К моему полному восторгу, родители заказывают нам редкую радость — картошку фри — и уходят с Нашей Подругой. Они снова появляются через полчаса. На этот раз они встают совсем близко друг к другу и даже обнимаются. Папа машет нам, чтобы мы подошли попрощаться, и мне становится грустно. Он протягивает Нашей Подруге стопку немецких модных журналов. С обложек глядят невероятно красивые девушки.
Наша Подруга обнимает Фрэнка и Кьяру и улыбается мне:
— Para tu, querida, para a su vida[14]. Это тебе. — Она протягивает мне коробку самого модного лего, украшенную бантом.
Я неуклюже благодарю ее.
Снова прижав меня к груди в прощальном объятии, она ерошит мне волосы. А потом хромает прочь, исчезая в толпе людей, спешащих на самолет.
Мы смотрим ей вслед.
— Ну и что у нее с ногой? — спрашиваю я.
— Бхаджан!
Мы берем такси до вокзала и едем обратно в Гейдельберг. Я покупаю фисташки и нормальный журнал — без склеенных страниц, между которыми засунуты пятнадцать тысяч долларов налом.
Дома мы поднимаемся в квартиру по бесконечной лестнице, и я устраиваюсь на ковре в гостиной вместе с подарком. В маленьком дворе соседские дети пинают мяч, сумерки тихо опускаются на яркие домики.
Я с радостью обнаруживаю, что в коробке и правда лего. И еще пять новеньких фальшивых бразильских паспортов.
Глава 12
Гейдельберг, 9 лет
Фотосессию устраивают у реки. Фрэнк стоит на огромном камне и задумчиво смотрит вдаль. Его приметило местное модельное агентство, которое хочет отправить фотографии в Париж. Фрэнку уже девятнадцать, он взрослый, а если сделает серьезное выражение лица, то вполне сойдет за двадцатипятилетнего. Сюжет немного привязан к реальности: на Фрэнке плавки, в которых он выступает на соревнованиях. Стайки девушек ищут повод, чтобы пройти мимо лишний раз.
Фотографа зовут Аликс — наверняка это не настоящее имя, — и он ведет себя очень смешно. Сначала стоит неподвижно, как будто медитирует, но, когда его осеняет идея, начинает носиться туда-сюда. Руки, ноги и штативы так и мелькают.
Хотя папа с Фрэнком не разговаривает уже год, он удивил нас всех, одобрив эту съемку. Я думала, что она будет отвергнута как крайне рискованное предприятие, но папа стоит рядом со мной и наблюдает суету вокруг Фрэнка. Он балансирует на камнях, его силуэт четко выделяется на фоне мрачного серого неба. На одно мгновение, когда Фрэнк весело смеется над словами осветителя, любовь и гордость преображают лицо отца. Это его сын. Воплощенное совершенство.
