Я дрожу на холодном осеннем ветру, над головой ревут самолеты, заглушая мои мысли. Я не успела поспать или хотя бы остановиться и подумать, и я не знаю, чего хочу. Грузя чемоданы на тележки, Фрэнк смотрит на Кьяру и вздыхает. Она, как обычно, нацепила на себя несколько слоев потертых шмоток всех оттенков серого и коричневого. Мы подозреваем, что она просто хочет нас побесить, и у нее это получается.
— Почему ты пытаешься выглядеть как нищенка? — хмурится Фрэнк.
— Ты правда считаешь, что сейчас надо думать именно об этом? — Она поджимает губы и поднимает широкую бровь.
— Да. Так я и думаю.
Я узнаю, что мы летим в Торонто, только сев в кресло у иллюминатора и пристегнувшись. По крайней мере, сейчас мы летим именно туда. Прямые перелеты для любителей. Чтобы сбить погоню со следа, нужны пересадки. В международном аэропорту Торонто папа выбирает нам страну для жизни, смотря на табло и выискивая ближайшие самолеты. Цифры и названия, коротко щелкая, меняются, а мимо проходят идеальные незнакомцы с маленькими черными чемоданчиками. Меня зачаровывает концепция «путешествий налегке». До пяти лет я не понимала, что остальным людям не нужно тащить в аэропорт все, что у них есть. Я думала, что они так и живут, с одним аккуратным чемоданчиком.
Папа выбирает рейс, но я все еще ничего не знаю. Пока я смотрю на родителей, мама кладет руку ему на плечо и что-то тихо говорит. Кажется, задает вопрос. Потом она уходит, держа в руке карточку для международных звонков. Это важно. Неотслеживаемый звонок из аэропорта города, в котором ты не будешь задерживаться, — вполне достаточная мера предосторожности. В телефонной будке на другой стороне сверкающего белого терминала мама странным образом преображается. Она как будто становится меньше.
Я ускользаю от остальных и иду к ней. Мама говорит на языке, который я раньше никогда не слышала, он как будто состоит из одних шершавых согласных. По ее лицу текут слезы. Я тянусь к ней, но тут кто-то хватает меня за плечо. Это папа. Он злобно тащит меня к брату с сестрой, пальцы впиваются мне в руку. Наконец он оставляет меня и идет посмотреть номер гейта. Я не понимаю, что я сделала не так, и пытаю Фрэнка и Кьяру, пока Кьяра не уходит. Брат отмахивается.
— Ну пожалуйста, — шепчу я. — Мне никто ничего не говорит. Я умею молчать, ты же знаешь!
— Ты правда хочешь знать? — Фрэнк в упор смотрит на меня своими темными глазами. — Она звонит своему отцу.
Мне непонятно. Я всегда считала, что ее родители умерли.
— Почему тогда она такая грустная?
Когда он отвечает, его голос звучит так странно, что я отступаю на шаг.
— Потому что это он нас преследует.
Глава 9
Германия, 8 лет
Флуоресцентные огни аэропорта, багажная лента, похожая на извивающуюся серебряную змею, и снова люди с аккуратными чемоданчиками. На улице холодный воздух забирается под легкую куртку. Мы загружаемся в два такси, с трудом впихивая чемоданы. Я пытаюсь размять затекшие запястья, но боль терзает руки. Последние несколько месяцев становится только хуже, и, кажется, уже нет способа это исправить.
— Итак, вот наш план, — объявляет папа через полчаса, когда мы оказываемся на центральном железнодорожном вокзале Франкфурта. — Садимся на первый поезд до Ганновера, а там снова пересядем. — Судя по всему, пока я была в туалете, они решили поехать в Гамбург. Скорее всего, потому, что там находится один из самых известных плавательных комплексов мира.
— Может, сначала найдем отель и передохнем? — осторожно предлагает мама.
— Нет, надо двигаться.
На вокзал прибывает поезд и с шипением раскрывает пневматические двери.
— Глядите-ка, — папа смотрит на часы, — точно по расписанию. Немецкая эффективность, Бхаджан. Именно так они чуть не выиграли войну.
Мы только-только успеваем распихать свои вещи по купе, а за окнами уже пролетает незнакомый пейзаж. И тут папа слышит объявление о следующей станции и настораживается.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Еще не пора? Тут все называется одинаково, какой-нибудь БаденВаденБургерДорф.
— Да, нам выходить. — Мама смотрит в билеты.
— Багаж к выходу, — приказывает папа, и я сую ноги в расшнурованные кроссовки.
Мы успеваем собраться примерно на четверть, когда понимаем, что очень плохо рассчитали время. Поезд уже замедляется и въезжает на станцию, а большая часть багажа так и лежит в купе. Мы с Фрэнком и Кьярой одновременно бросаемся вперед и застреваем в дверях, толкая друг друга.
Когда дверь открывается, у папы висит по сумке на каждом плече и одна на шее. Наклонившись над ступенями, он выкидывает все это из поезда. Фрэнк подходит к дверям следом за ним.
— Нет! — кричит папа. — Просто кидай!
Фрэнк выкидывает вещи из дверей. Они пролетают по воздуху и ударяются о платформу на глазах у изумленных пассажиров.
Игнорируя боль в запястьях, я хватаю последнюю сумку и бегу к дверям, когда слышу зловещий щелчок. Двери начинают закрываться. Моя семья смотрит на меня с платформы и тут же срывается вслед за поездом, размахивая руками:
— Прыгай, Бхаджан!
— Бхаджан, сюда!
Я лечу со второй ступеньки, двери поезда смыкаются у меня за спиной. Приземлившись на бок, я машинально сгибаю колени, перекатываюсь в сторону и неуклюже замираю.
Вот почему всех детей нужно отдавать на дзюдо — никогда не знаешь, где придется падать.
Когда мы оказываемся в Гамбурге, все вокруг кажется серым: небо, дома, шумная улица. Я толком не спала больше сорока восьми часов и не представляю, сколько сейчас времени. Знаю только, что стою у «Хауптбанхофа» — местное название вокзала, — дрожу и умираю от голода, а мама бьется в телефонной будке, пытаясь найти место, где мы могли бы остановиться.
— Ac-c-c-chtung![2] — орет кто-то, и мимо меня пролетает человек на велосипеде.
Я протираю глаза и смотрю, как он крутит педали с космической скоростью.
— Fahrradweg![3] — Тощая женщина чудом объезжает меня.
Если подумать, я никогда в жизни не видела столько великов. Наверное, несколько тысяч прикованы к металлическим перилам у вокзала, а другие со свистом пролетают мимо, надрываются звонками, несут на себе злых людей, которые кричат на меня.
Мои глаза наполняются слезами, но тут меня обнимают и дергают назад. Мама бросила трубку, которая болтается на шнуре, и стоит передо мной. Она расплывается перед глазами.
— Это велосипедная дорожка! Ты стояла прямо на ней!
— И откуда мне было знать?! — Я чувствую в своем голосе нотки истерики.
— Просто последи за чемоданами, мне нужно договорить. Твой отец хочет квартиру с кухней.
Я сомневаюсь, что сейчас подходящее время привередничать, но замолкаю и устраиваюсь на горе чемоданов.
Мне кажется, проходит несколько часов, когда меня наконец сажают в такси, а потом выгружают на другом, тихом тротуаре перед четырехэтажным многоквартирным домом. Морщинистая пожилая женщина стоит на крыльце и неодобрительно смотрит на нас.
— Это вы американские Робертсы?
Мы улыбаемся ей. Рады знакомству!
Она сводит седые брови пугающе медленно:
— Вы опоздали.
— Добро пожаловать в Германию, — вздыхает Фрэнк.
8 утра. Я просыпаюсь и сразу снова засыпаю.
8:10 утра. Опять просыпаюсь. Кьяра уже встала и собралась. Лицо у нее невозмутимое. Я бы хотела понимать ее, любить или не любить, но основная эмоция, которую она вызывает в людях, — это неловкость. Невозможность определить, кто же она такая. Иногда она замечает, что я смотрю на нее. Когда я встаю с кровати, она строго заглядывает мне в глаза. Одно ясно точно: мимо нее ничто не проходит. Мы с сестрой делим гостиную в двухкомнатной меблированной квартирке. Фрэнк живет в спальне, а мама с папой — в смежной студии. Если нельзя быстро найти квартиру с тремя спальнями, воспользуйтесь нашим рецептом.
