"Манифест "Ре-цептуализма" гласит:
" — Все отменить! Ре-Цептуализм — искусство третьего тысячелетия. Ре-Цептуализм — искусство второй рефлексии. Само-из-себя творчество и одновременно — само-в-себе истолкование" (да здравствует двуликий Янус!)"
Итак: все отменить! Без России и народа — в третье тысячелетие, — такова суть "двуликого Януса Ре-Цептуализма".
В этой опереточности, нарочитой эпатажности громких речений, всеобъемлющем нигилизме по отношению к давнему и недавнему прошлому слышится что-то очень знакомое: отзвук пролеткульт-рапповских времен.
Этот отзвук явственно слышен и на страницах журнала "Наша улица", печатном органе этого "нового направления". Когда один из "академиков-рецептуалистов" на вечере "Академии" в ЦДЛ назвал в качестве возможного "первого номера" этого "нового направления" Николая Рубцова, "в зале смех: ха-ха-ха!"
Отношение "Рецептуалистов" к Шолохову, к большой русской литературе пронизано откровенной неприязнью. По мнению "основателя рецептуализма", "классика Бронзового века" и редактора журнала "Наша улица" Ю.Кувалдина, Шолохов был "просто неграмотным и не написал вообще ни одной строчки", "На роман "Тихий Дон", пишет "рецептуалист", — пришлепано имя неграмотного пацана Шолохова".
На страницах журнала "На нашей улице" произрастают те же "заросли развесистой клюквы", что и в "Страстях по "Тихому Дону". Журнальчик Кувалдина без всякого стыда тиражирует все ту же фальсификацию Гендлина: "Борис Пильняк оставил мемуары о том, как не Глазуновский, а Вёшенский "писатель" Миша, которому в 1920 году было 15 лет, явился к матери Крюкова после того, как тот умер, и сказал, что Крюков был его "товарищ и лучший друг". А когда мать спросила гостя: а где тетради ее сына (которые находились в его сумке), куда они могли деться, тот покрылся "круглыми красными пятнами" и сказал: откуда мне знать? Может быть, их "вместе с Федей закопали в братскую могилу?", а может быть, кто и подобрал их, "бумага всегда нужна для курева и по всяким разным надобностям".
"Элемент аморальности" проявляет себя в прямом подлоге: скандальная фальсификация Л.Гендлина, разоблаченная в печати и — подробно — в моей книге, ничтоже сумняшися выдается за якобы реально существующие мемуары Бориса Пильняка, будто бы доказывающие авторство Крюкова.
Будем продираться дальше сквозь заросли "развесистой клюквы" в садах "академии рецептуализма". Читаем: "Федор Крюков покинул сей свет в 1920 году, в возрасте 50 лет, то есть в самом "расцвете лет и творческих сил", если пользоваться избитой, но по сути точной фразой. Умер он, по официальной версии, от тифа, на Кубани, в станице Новокорсунской (или Челбасской), когда отступал с Деникиным к Новороссийску. Похоронен в братской могиле, у монастырской ограды. Когда умирал, около него, как пишет Самарин в своей книге "Страсти по "Тихому Дону", находился будущий тесть Вешенского советского классика Петр Громославскй, писарь казачьего полка и посредственный писатель, который печатался в "Донских ведомостях", редактируемых в годы гражданской войны Крюковым, и который, как и Крюков, был белогвардейцем, но потом перешел на сторону советской власти, спасая свою шкуру и увидев в служении советской власти большую личную выгоду и большую перспективу для себя и для своей родни, и не только моральную, но и материальную. Критик Рой Медведев считает, что Громославский участвовал в похоронах Крюкова и пригреб сумку (или "кованый" сундучок?) с бумагами Крюкова и завладел его русским "литературным" богатством, его архивом. А некоторые исследователи считают, что Петр Громославскй помог (отравил) Федору Крюкову уйти на тот свет".
В этих фантазиях опять-аки нет ни слова правды — все выдумано от начала до конца. Петр Громославский никогда не был ни журналистом, ни "посредственным писателем", никогда не печатался в редактируемых Крюковым "Донских ведомостях". "Антишолоховедами", выдумавшими всю эту историю, не предъявлено ни одной строчки, хоть где-нибудь напечатанной Громославским. Не существует ни одного свидетельства, ни одного документального подтверждения, что Громославский был дружен с Крюковым, сопровождал его в отступлении, был рядом с Крюковым во время его смерти, участвовал в его похоронах и "пригреб сумку" (или "кованый сундучок"). Все эти выдумки "антишолоховедов" документально разоблачены в моей книге. А уж заявление "академика Рецептуализма", будто Громославский "помог (отравил) Федору Крюкову уйти на тот свет", — носит просто клинический характер. Такова беспредельная безответственность современного "крюковедения" в их отношении к слову и аргументации.
…Методология "развесистой клюквы", рассчитанная на доверчивого читателя, который не будет проверять по первоисточникам и документам выдумки "крюковедов", пронизывает все их писания. Не имея возможности найти хоть какие-то новые факты, подтверждающие их измышления, они без угрызений совести тиражируют эти выдумки друг друга, скрывая от читателя, что они уже полностью опровергнуты наукой.
"Крючковеды"-"рецептуалисты" поносят не только Шолохова, но и его великое творение — "Тихий Дон". Для Солженицына, пусть и сомневавшегося в авторстве Шолохова, "Тихий Дон" являлся великим романом, творением "несравненного гения". А для пошляков из "Академии Рецептуализма" роман "Тихий Дон" "состоит из адаптированных (приспособленных под нечто среднеарифметическое) текстов разных авторов и редакторов".
По мере того, как "крюковедение" теряло свои позиции и превращалось в малопочтенное маргинальное занятие, в его рядах росла не только озлобленность, но и растерянность. В качестве возможных авторов "Тихого Дона" назывались все новые и новые имена. Ситуация становилась комедийной. Вслед за Крюковым появился Краснушкин, потом — Серафимович, потом — тесть Шолохова Громославский, потом — полковник Войска Донского Иван Родионов, и т.д. Авторы "Тихого Дона" плодились как дети лейтенанта Шмидта в известном юмористическом романе. Видимо, по этой причине у "антишолоховедов", в конце концов, возникла "новаторская" мысль, озвученная на страницах журнала "Наша улица", — объединить "разных авторов и редактора" в одну "бригаду", якобы и создавшую "Тихий Дон". Впрочем, ничего новаторского в этой мысли нет — "бригадный метод" вхождения в литературу и искусство — популярная рапповская идея 20-х годов прошлого века. "В искусство надо вламываться бандой" — заявляет со страниц журнальчика "Наша улица" автор "манифеста рецептуализма", "поэт, искусствовед, классификатор русской культуры, академик" Слава Лен.
Цель у этих "двуликих Янусов", именующих себя "литературными европейцами", "академиками" выдуманного ими "рецептуализма", одна: "отменить" все лучшее в русской литературе. И в первую очередь — М.А.Шолохова и его роман "Тихий Дон", как творение непревзойденного гения, выразившего величие и трагизм минувшего века, русского века в мировой истории.
Не располагая хоть сколько-нибудь серьезными, доказательными аргументами, "крюковеды" для достижения своей цели используют самые недостойные, запрещенные приемы, не брезгуя прямым оскорблением памяти великого русского писателя даже в год его столетнего юбилея. Подобные методы спора находятся за пределами не только науки, но элементарных человеческих приличий. Это бессилие в аргументации и низость в поведении говорят только об одном: "антишолоховедение" потерпело полный и окончательный крах.
(Сокращенный вариант. Полностью статья будет опубликована в "Роман-журнале".)
ВЫСТУПАЮТ УЧАСТНИКИ “ВЕЧЕРА МОИХ ГЕРОЕВ”
Эдуард ЛИМОНОВ
Конечно же, в таком великолепном советском имперском стиле, как умеют Александр Проханов или Владимир Личутин, сказать своё слово я не смогу — не потяну, мне слабо, не тот опыт. Но попытаюсь всё же сказать, что же общего между нами — мной, появившемся впервые в каком-то там бушлате, как определил меня однажды Александр Андреевич, и Бондаренко. Кстати, я и сейчас в этом бушлате пришёл, правда, этот бушлат, по-моему, уже четвёртый потомок того первого. Так вот, что между нами общего? Между нами с самого начала была газета "День". Великолепная, агрессивная, боевая, и я, будучи в то время автором "Советской России", "Дню" завидовал, потому что считал, что это более мощная, действительно бодрая газета. И когда меня привели в это великолепное помещение на Цветном бульваре, мне там очень понравилось. Потому что все люди о чем-то договаривались, там какие-то заговоры зрели, общения какие-то в комнатах шли. Приходили какие-то делегации, чуть ли не матросов и солдат… И вообще, стояла такая революционная лихорадка. И потом я помню себя спящим: спал, приехав откуда-то, уж теперь не помню, с какой-то войны, что ли, на диване, и спал спокойно, потому что рядом были такие люди — свои люди. Вот такие воспоминания, как в каком-то сценарии эпизоды проплывают. И надо сказать, что то, что было начато тогда, надо завершить, конечно. Обязательно. Надо любой ценой завершить победой — это несомненно.
