Неприметный переход от быта к бытию – постоянная логики рассуждений ватутинских героев; так, кстати, дело обстоит и в «Колыбельной»:
Счастье, словно всадник на коне,Ходит кругом над кипящим лугом,Где-то тоже здесь, но в вышине.Спи на тряском воздухе упругом.
Изображенная в стихах Ватутиной полная страданий и неурядиц жизнь насельников великой страны, недавно распавшейся на пятнадцать ранее нерушимых осколков, легко узнаваема и в лирике других современных поэтов. Однако картины межеумочной, зыбкой эпохи даны у Ватутиной под особым углом зрения: лицезрение несчастий и трагедий не порождает неудовлетворенности и протеста. Причина проста: ежели разобраться хорошенько (рассуждает Ватутина), лишения и утраты не являются отклонениями от некой обязательной и для всех гарантированной нормы, они сами по себе суть норма! Не просто лишения, но испытания человека на прочность, не повод для протеста, но необходимые условия раздумий о том, что в жизни неизбежно – не только в результате социальной несправедливости, но и вследствие непреложных законов физической и духовной природы. Болезнь, немощь, старость из жизни не выкинешь, значит, нельзя их выкидывать и из песни:
Месяц смертей заканчивается холодом и дождем.Старуха старая жалуется на ноги,До кухни медленно, до туалета бегом,Телевизор и телефон. Смерть на пороге,Но старуха не может дойти до двери.Смерть пожимает плечами: приду попозже.………………………………………………………– Ноги, ноги мои, – причитает старая, шлет в ляжкуИнъекцию, в следующий раз в живот,Чередует пять раз на дню, пьет взатяжкуЦикорий и живет, живет.
Но коль скоро неблагополучие – не временное несовершенство, но непременное свойство жизни (Мандельштам: «А Сократа печатали? Христа печатали?»), значит, «правильная» реакция на него – не сопротивление и даже не смирение, но попытка осторожного вживания, сочувствия ко всем товарищам по неизбежному несчастью земной юдоли. Вот почему слова участия можно и необходимо найти даже для ангела-хранителя:
Ангел мой, не сиди на небе, продует.
Посмотрю на небо: посыплют звезды.Сор в глазах, не видно рассвета, сжалься.Ангел, ангел, куда же меня завез ты,Ночь кругом, и нет никакого шанса.
Как и в только что процитированном стихотворении, у Ватутиной много случаев резкого перехода от заботливого участия к сетованию, от смирения – к жалобе; собственно, эти эмоции и определяют смысловые полюса ее поэзии.
Балладные повествования о житейских историях:Матерщинница, поздняя мать, за кавказца замуж.Получился солнечный зайчик. Скачет, как мячик. Да уж!Доходная торговка в теле.Да, кто она в самом деле?
соседствуют здесь со сценами сдержанного примирения с низкими истинами жизни, попытками выстоять и противопоставить лишениям спокойствие и заботу:
когда ты в воздухе когда на небесиу нас темнеет небо на русии многие натруженные женыглядят на небо молятся зелоа там твой рейс багажники груженыплед колется и пусто на табло,
но также и с приступами невыносимого отчаяния, когда все испытанные средства противостоять горестям оказываются бессильны:
…Как я устала от витиеватойЛинии зла, закрепленной за мной.
Безысходное отчаяние в стихах Ватутиной присутствует сравнительно нечасто, но моменты его появления во многом ставят под сомнение иные тексты, в которых сквозь мрак блестит свет, а значит, имеет характер абсолютный:
Я не помню радости. По ночамЯ не помню, как наступает день:То ли тень ползет по моим плечам,То ли снега тихая дребедень…
В такие мгновения всепоглощающего одиночества и ощущения собственной заброшенности может помочь уже не смирение, но самоирония:
Паду в ножки, расстелюсь травой, брошу чушь пороть.Буду щи варить да поругивать Путина.Не дает Господь. Говорит Господь:– Не пора, Ватутина.
На стыке обоих смысловых полюсов Ватутиной время от времени удается создать стихотворения очень глубокие и важные. Предельное отчаяние рождает предельное же усилие преодоления. Именно в таких случаях удается избежать монолога-жалобы и монолога-смирения, основным событием стихотворения становится усилие, требующее от героя и читателя абсолютной концентрации душевных сил:
Я день скоротала, и свет погасила,И спать улеглась, отвернувшись к стене.Какая-то потусторонняя сила,Паркетом скрипя, приближалась ко мне.
И тюль надувался, и таяли стены,И капала капля, когда на крыльцоВсе предки мои от границ ОйкуменыВступили и молча забрали в кольцо.……………………………………………О, книга моих совпадений с пространствомИ временем, ты ли разверзлась на миг,И кровная связь с переполненным царствомНебесным была установлена встык.
Обилие напечатанных стихов, выдержанных в единой стилистике, как правило, свидетельствует об одном из двух возможных сценариев дальнейшего развития поэта. Либо замыкание в «своей» тематике и стилистике, либо прорыв к новым горизонтам смысла. Мне кажется, в случае Марии Ватутиной второй сценарий вполне возможен, тем более что опасность победы первого сценария подступила вплотную.
Библиография
От нас пойдет Четвертый Рим // Новый мир. 2000. № 5.
Четвертый Рим. М., 2000.
Пурга с незнакомых звезд // Новый мир. 2001. № 3.
Сквозная тема // Знамя. 2001. № 10.
Имперский код // Новый мир. 2003. № 1.
Осколок тьмы // Новый мир. 2004. № 1.
«Не делай такие глаза» // Знамя. 2004. № 4.
Лебеда да ковыль // Октябрь. 2004. № 11.
На любых руинах // Новый мир. 2005. № 4.
Фронтовая тетрадь // Знамя. 2005. № 5.
В височной доле // Новый мир. 2006. № 4.
Стихи // Новый берег. 2006. № 13.
«Ничего не бывает случайно…» [в разделе «Наша поэтическая антология»] // Новый берег. 2006. № 14.
Перемена времен. М.: Русский Двор, 2006. 144 с.
Обратный билет // Новый мир. 2007. № 5.
Стихи [в разделе «Стихи дипломантов конкурса»] // Новый берег. 2007. № 16.
Ока впадает в Стикс // Октябрь. 2008. № 1.
С волны на волну // Дети Ра. 2008. № 3 (41)
Любовь под снегом // Новый мир. 2008. № 8.
Разрыв с морем // Октябрь. 2008. № 12.
Девочка наша. М.: Элит, 2008. 56 с.
Дом балерин // Интерпоэзия. 2009. № 2.
Долг перед родиной // Новый мир. 2009. № 7.
«В дни, когда Бог открывает свои склады…» и др. // Волга. 2009. № 9–10.
Лестница смотрит вниз… // Октябрь. 2009. № 9.
Памяти Сергея Лукницкого // Новый Берег. 2009. № 24.
На той территории. М.: Art House media, 2009. 126 с.
Ничья. СПб.: Геликон, 2011.
Цепь событий. М.: Русский Гулливер, 2013.
Дмитрий Веденяпин
или
«“Нет” как ясное “есть” вместо “был” или “не был”…»
Сегодня в русских стихах много воспоминаний и ими вызванных сравнений: нынешнюю страну сопоставляют с прошлой, зрелость (старость) с отрочеством, странствия – с детским чувством абсолютной неподвижности. Способность и склонность к припоминанию ушедшего, конечно, в первую голову связана с возрастом, в юных стихах «тех, кому до…» преобладает внимание к настоящему, к утратам и обретениям секундной давности и доступности. Вокруг наличия/отсутствия воспоминаний легко понастроить схем, например: «блажен, кто смолоду был молод», то есть молодым еще придет пора ностальгировать, пересматривать жизнь и впадать в неслыханную простоту, а пока пусть подождут и попишут что-нибудь ученическое. Противоположная схема, не снисходительная, но брюзгливо сенильная: отсутствие оглядки на прошлое лишает стихи объема, третьего смыслового измерения, метафизики, портит вкус, приучает к подчеркиванию «пубертатных» эмоций. Оба варианта упрощения – снисходительный первый и брюзгливый второй – проходят мимо важнейшего: вопроса о соотношении постоянного и переменного начал в подлинном поэтическом даре. При всех преобразованиях, самые ранние интонации подлинного поэта узнаются и в его зрелых вещах, несмотря на любые перемены. Значит, исходный вопрос о наличии мотива припоминания в стихах должен быть сформулирован иначе: не в связи с биологическим возрастом автора, а в отношении к постоянной/переменной составляющей его дара.
Столь длительная преамбула предваряет тезис о том, что для Дмитрия Веденяпина припоминание-сравнение является главным элементом (то есть первоначалом) стихотворчества. Во-первых, по той причине, что в его лирике немало прямых отсылок к миру детской безоблачности, знакомой по первому сборнику придуманного в набоковском «Даре» поэта Федора Годунова-Чердынцева.
Когда в передней щелкает замокИ на пороге возникает папа,Его большая фетровая шляпаЕдва не задевает потолок…
Во-вторых, потому, что лица ближайших к детскому центру вселенной людей, навсегда оставшиеся в памяти, то и дело повторяются:
