— В первый раз на всех производит неизгладимое впечатление, — откомментировал жрец. — А потом ничего — привыкают…
— Прости, — сказал полуэльф сквозь слезы, выступившие на глазах.
Кеней оставил его без ответа. Он приподнялся на цыпочки, добыл из‑за щита, который бог сжимал почему‑то в правой руке, небольшой свиток и подал его Элату:
— Вот она, твоя бумага.
— Спасибо, — сказал нотариус. И тут же передал свиток Рогмо.
— Это завещание отца?
Князь Энгурры сломал с детства знакомую печать и поднес бумагу к глазам — для чтения в храме было немного темно, но выходить на улицу ему не хотелось. Кеней вынул из крепления светильник и поднес его поближе.
— Это рука Аэдоны, — сказал Номмо, заглянув в свиток.
— Да, это писал отец.
Рогмо быстро пробежал завещание глазами и растерянно замер на месте. Номмо вытащил свиток из его руки и тоже ознакомился с содержанием.
После этого они тепло и сердечно распрощались с нотариусом и жрецом и всячески поблагодарили их за оказанную помощь. Причем растерянное выражение так и не сходило с их лиц.
Завещание Аэдоны было коротко: пара строк, подтверждающих право наследования для Рогмо, и следующие фразы: «Постарайся сам найти Истину. И прости меня».
* * *
Через несколько часов выяснилось, что купить в Гатаме приличных коней не просто сложная, но и практически неосуществимая задача. То впадая в неприличный хохот, то переходя к сложнейшим и разнообразнейшим оттенкам отчаяния, наши друзья наконец решили удовлетвориться тем, что есть, и умерить свои запросы, чтобы не свихнуться. Ибо последней им предложили прелестную кобылку, которая была ровесницей легендарного эльфа‑прародителя, хромала на все четыре ноги, отчего хромота ее была незаметна, и страдала не только глухотой, но и постоянным расстройством желудка. После этой кандидатуры два коня, выпряженных прямо из телеги, — тяжелые, крепкие, выносливые и медлительные — показались даром небес. Полуэльф, не торгуясь, заплатил за обоих и получил скакунов в полное и безраздельное пользование.
Когда два друга выехали на дорогу, ведшую из Гатама на север, к столице, Рогмо снова приступил к выяснению неясных моментов:
— Послушай, Номмо, я всегда думал, что ты лесной дух, а на альва только внешне похож и ничего общего с этим народом не имеешь. Вдруг оказывается, что ты урожденный альв, — как это понимать? И как ты стал Хозяином Лесного Огня?
— А я и сам плохо понимаю, как это получилось, — честно ответил лесной дух. — Но если тебе интересно, я расскажу. Дорога неблизкая, не грех и языком потрепать.
Он поуютнее устроился в седле и приступил к повествованию:
— Моя семья всегда жила в Аллаэлле. Точнее, на территории герцогства Эламского — тамошний правитель Марх аб Мейрхион был магом и всегда привечал в своих владениях любых существ. У него не было предрассудков, присущих представителям знати, когда любой нечеловек или человек, но не вельможа просто не принимается в расчет как живое существо. При нем жилось вполне сносно, и у нашей семьи было небольшое именьице, дававшее вполне приличный доход. Мы жили очень дружно. Моя мать рано овдовела, поэтому хозяйство вел дядя. Родственников у нас было много, и в одном доме жили моя мать, я, брат матери, его жена, ее дети и двое внуков. Вот так. Но все ладили, были в прекрасных отношениях и всегда друг другу помогали — у альвов вообще семьи крепче, чем у людей. Наверное, потому, что мы дольше живем и спутника жизни себе выбираем не на какие‑то тридцать — максимум пятьдесят лет, а на несколько столетий. Тут ошибаться опасно. Впрочем, это ты и сам знаешь, — покосился Номмо на полуэльфа.
Но тот не обиделся, только разом погрустнел, вспоминая страшную гибель своих близких. Хозяин Огня спохватился, что причинил боль своему спутнику, и поспешил продолжить рассказ:
— Самым близким другом мне был мой кузен, Воршуд. Поскольку имена у нас у всех были одинаковые, то различали нас по прозвищам. Дядя мой звался Воршуд‑Крысолов, за то что однажды выловил всех заведшихся в имении крыс за одну ночь. Старший из его сыновей был Воршуд‑Ухоглот: он откусил однажды в драке ухо своему сопернику — здоровенному деревенскому парню. Ну и так далее. Встречались прозвища и грозные, и нелепые, и почетные, и смешные. Но никто не протестовал — нам даже нравилось. Ну а кузен мой самый любимый носил прозвище Воршуд‑Книгочей. Он все мечтал поступить на службу к какому‑нибудь владетельному сеньору в замок библиотекарем. Он был уверен, что у знатных нет времени читать за пирами да за турнирами, а библиотеки они содержат для престижа. И еще мечтал поехать в какой‑нибудь университет, потому что там библиотеки еще больше.
Потом он и меня заразил этой идеей. Я стал много читать, сочинять и вскоре достиг немалых успехов в искусстве стихосложения. Все должно было сложиться очень хорошо, но однажды мне в руки попалась книга заклинаний. Кузен мой ее категорически отказался читать. Герцог‑то наш был магом из самых сильных, и мы воочию видели, как это — быть колдуном. Мне нравилось, а вот Воршуду‑Книгочею — нет.
В те времена на границе с герцогством Элам как раз появились племена трикстеров — слыхал небось?
Рогмо кивнул. О трикстерах слышали все или почти все на Арнемвенде. Злобные дикие варвары, ездящие верхом на ящерах, наводили ужас на мирных жителей, и не только на них, своими постоянными грабежами и резней, которую они устраивали в приграничных крепостях. Да и судьба Эламского герцогства была у всех на устах. Ни для кого не являлось секретом, что оно пало под непрерывными ударами трикстерских племен и теперь практически полностью ими завоевано.
— Ну вот. Когда эти бандиты совершили один из первых набегов, он был отражен, но мне не повезло. Меня эти бродяги успели захватить в плен. Спросишь как? Очень просто — мне, видишь ли, свежих грибов захотелось, и я не смог найти лучшего места, чем глухой лес за нашим имением. Прямо им под ноги и выкатился. А они альвов не терпели никогда, ни альвов, ни других нелюдей. Ты слышал об их боге?
На этот раз Рогмо отвечать не торопился. Он слышал о трикстерских божествах столько всякого, что отказывался этому верить. И решил не пересказывать Номмо все известные ему глупости в надежде, что альв расскажет ему гораздо более правдивую и подробную историю.
— Они приносили жертвы своему богу — кровавые жертвы, доложу я тебе. И бог у них был под стать самим трикстерам, такой же безмозглый и страшный, злобная дубина, короче говоря.
Меня притащили в селение, связанного по рукам и ногам. А злющие они были, как те обезьяны на дороге, это точно. Потому что в тот раз их разгромили наголову и стольких бандитов прикончили, что любо‑дорого глядеть. Мне и сейчас об этом вспоминать приятно. Но тогда было не до смеха.
Привязали меня, значит, к столбу и со мной еще несколько людей и одного эльфа. Ты уж прости, Рогмо, только я рассказываю, как на самом деле было.
— За что простить, Номмо? Это ведь не ты, это трикстеры так распорядились.
— Да, распорядились, — сухо сказал альв. — Их бог оказался ящером. Его называли отец Муруган. И этот отец трикстеров преспокойно позавтракал тремя людьми и одним эльфом. Если бы альвы седели от ужаса, я бы несомненно поседел в тот день. Но мы рыжие какие‑то, такими и умираем.
Номмо попытался улыбнуться, но его мордочка как‑то странно скривилась. Видимо, воспоминания до сих пор не оставляли его.
— Потом тех, кто остался, затолкали в бревенчатый сарай, а окошко в нем было крохотное и под самым потолком. Темно, пахнет отвратительно, люди стонут. Темнота меня окончательно добила. Даже солнце в этот сарайчик не хотело заглядывать. Воды нам не давали, еды и подавно. И от нечего делать (а может, была у меня тайная надежда напугать этих бандитов, только теперь я об этом вслух не говорю), но я сотворил маленький шарик сиреневого огня — все, что помнил из заклинаний в книге. И так вышло, что трикстеры эту мою уловку заметили. Я, честно, Рогмо, подробностей до сих пор не знаю. Ни трикстеры мне ничего не рассказали — да я бы их и не слушал, — ни сам мой спаситель. Короче, это Гайамарт меня от них вытащил. Они его, как я тогда понял, считали большим магом, раз меня с ним отпустили, слова не сказав поперек. Он меня и забрал к себе, в Аллефельд. Странное это было место, — вот еду сейчас и думаю, как мы его найдем? Просторный дом на берегу чистого озера — а ведь в Аллефельде чистых озер отродясь не бывало, птицы кричат протяжно так, словно плачут. Камыш шумит. И пахнет свежим хлебом и молоком. Лучше места, чем то, не было во всем мире, сколько я потом ни повидал.
Иногда к Гайамарту приходили странные посетители. Но он меня им не показывал и их от меня скрывал. Так я и просиживал в подвале по несколько часов всякий раз, как к нему кто‑то наведывался. Особенно запомнился мне один гость. Он никогда не говорил, а все сопел и вздыхал — мне из подвала его и то хорошо было слышно. А если и говорил, то шепотом. Зато Гайамарт ласково так с ним обращался и все твердил «сынок, сынок». Но у него никого не было — ни жены, ни детей, даже не упоминал о них никогда.
