тебя в кучу дерьма, и чаще всего сажают.
Он посмотрел на выпуклость «Глоб-экс».
И побрел туда.
С этим делом он управился даже быстрее, чем с получением кредитного чипа: показал права – замочек открылся. Посылка была крупнее, чем он ожидал, но даже для таких габаритов казалась тяжеловатой. Попросту тяжеленной. Богатая упаковка на пенной основе, очень тщательно опечатанная серой пластиковой пленкой и облепленная со всех сторон анимированными голограммами «Глоб-экс максимум экспресс» и стикерами таможни. Он изучил накладную. Посылка вроде бы пришла из Токио, но только на первый взгляд, потому что накладная была подписана фирмой «Парагон-Эйша Дейтафлоу» по адресу: Лайгон-стрит, Мельбурн, Австралия. У Райделла не было знакомых в Австралии, но зато ему было известно, что доставка международного груза в любой из таких приемных пунктов «Глоб-экс» считалась делом, во-первых, невозможным, а во-вторых, определенно подсудным и незаконным. Без адреса получателя, будь то частное лицо или фирма, было не обойтись. Эти приемные пункты занимались исключительно местной доставкой.
Черт побери. Штуковина была слишком тяжелой. Он сунул ее под мышку – все два фута в длину и шесть дюймов в диаметре – и потащился к выходу, забрать свою сумку.
Которая теперь стояла открытой на маленькой стойке, а безбровый охранник разглядывал неоново-розовый «драконовский» кенгурятник Райделла.
– Что ты тут делаешь с моей сумкой?
Охранник поднял голову.
– Это имущество «Счастливого дракона».
– Тебе не положено копаться в сумках клиентов, – сказал Райделл, – по инструкции.
– Я обязан рассматривать это как кражу. У вас здесь имущество «Счастливого дракона».
Тут Райделл вспомнил, что положил керамический кнопарь в кенгурятник, так и не сумев придумать, что с ножиком еще можно сделать. Он попробовал вспомнить, запрещены эти штуковины или нет – здесь, на Севере. В Южной Калифорнии было, например, так, а в Орегоне эдак.
– Это мое имущество, – сказал Райделл, – и ты мне его отдашь, прямо сейчас.
– Уж извините, – сказал охранник с вызовом.
– Эй, Райделл, – раздался знакомый голос, и дверь распахнулась с такой страшной силой, что Райделл услышал отчетливый хруст в механизме автоматического доводчика. – Сукин ты сын, как жизнь молодая?
В мгновение ока Райделла окутали пары водки и шального тестостерона. Он обернулся и увидел Кридмора, который зловеще скалился, однозначно потеряв человеческий облик. У него за спиной маячил мужчина, коренастый, бледное лицо, темные глаза близко посажены.
– Ты, алкаш, – рявкнул охранник, – пошел вон отсюда!
– Так-так, значит, я алкаш. – Кридмор картинно сморщился, будто его мучила душевная боль. – Говорит, что я алкаш… – Кридмор обернулся к стоявшему позади мужчине. – Рэнди, этот козел говорит, что я алкаш.
Уголки губ дородного мужика, имевшего странно маленький и нежный для такого тяжелого и небритого лица рот, мгновенно опустились вниз, как будто он был неподдельно и очень, очень глубоко огорчен тем фактом, что одно человеческое существо смело третировать другое таким непотребным образом.
– Ну так порви этому педриле очко, – мягко посоветовал крепыш, будто подобная перспектива сулила радостную, пусть и маловероятную возможность повеселиться после большого разочарования.
– Я алкаш?! – Кридмор опять повернулся к охраннику. Наклонился над стойкой, коснувшись подбородком верха райделловской сумки. – Ты чё тут моему приятелю мозги паришь, а?
Кридмор излучал опасность сродни рептилии, пережравшей амфетаминов, его гнев не поддавался измерению по шкале млекопитающих. Райделл увидел, что у Кридмора начался тик, размеренно и непроизвольно запульсировал мускул на щеке, словно крохотное запасное сердце. Поняв, что Кридмор безраздельно владеет вниманием охранника, Райделл сгреб левой рукой сумку, а правой – розовый кенгурятник.
Охранник сделал попытку вернуть их. Что, несомненно, было ошибкой, так как хватательный рефлекс заставил его выбросить вперед обе руки.
– Хер соси!!! – взвизгнул Кридмор, выдав удар с такой бешеной скоростью и энергией, каких Райделл от него не ожидал; кулак певца кантри погрузился по самое запястье в брюхо охранника, прямиком под ложечку.
Ошалев от такой неожиданности, страж согнулся пополам. Кридмор уже замахнулся, чтобы врезать ему по роже, но Райделл успел опутать запястья Кридмора лямками сумки, едва не грохнув объемистую посылку на пол.
– Валим, Бьюэлл, – сказал Райделл, выталкивая Кридмора в дверь. Райделл знал, что сейчас кое-кто долбанет ногой по особой кнопке в полу.
– Этот козел утверждает, что я алкаш, – протестовал Кридмор.
– Ну что тебе сказать, Бьюэлл, ты действительно алкаш, – задумчиво сказал крупный мужчина, поспевая следом.
Кридмор хихикнул.
– Пошли отсюда, – сказал Райделл и двинул к мосту.
Широко шагая, он пытался не выронить «глоб-эксовский» подарок, шатко зажатый подмышкой. Порыв ветра швырнул в лицо горсть опилок; проморгавшись и скосив глаза, чтобы их очистить, Райделл впервые заметил, что в накладной все же стоит имя получателя, но не его, а Колина Лейни.
«Колин-пробел-Лейни». Как же так вышло, что Райделлу отдали чужую посылку?
Но тут они очутились в гуще толпы, направлявшейся вверх по широкому трапу на нижний ярус.
– Что это там за херовина? – спросил Кридмор, вытянув шею.
– Мост Сан-Франциско – Окленд, – ответил Райделл.
– Вот ведь какое дерьмо, – сказал Кридмор, косясь на толпу, – воняет, как банка с тухлой наживкой. Спорим, здесь можно найти себе такую дырку, каких свет не видывал.
– Мне нужно выпить, – тихо сказал громила с изящным ртом.
– Кажется, мне тоже, – откликнулся Райделл.
22
Пеняй на себя
У Фонтейна две жены.
Не такое это положение, скажет он вам, чтобы к нему стремиться.
Они живут в неустойчивом перемирии в одной квартире, ближе к Оклендскому концу. Фонтейн уже какое-то время уклоняется от общения с ними и спит здесь, в своей лавке.
Молодая жена (ей сорок восемь, она моложе старшей на пять лет) ямайских кровей, родом из Брикстона[104], высокая и светлокожая; для Фонтейна она сущее наказание за все грехи его жизни.
Ее имя Кларисса. Впадая в ярость, она сбивается на говор, усвоенный в детстве: «Прыз тебе в студию, Фонтен».
Фонтейну достается «прыз» вот уж несколько лет, и сегодня он опять его получает: рассерженная Кларисса стоит перед ним с магазинным баулом, набитым, такое ощущение, параличными японскими младенцами.
На самом деле это куклы младенцев в натуральную величину, произведенные в последние годы прошлого века для утешения бабушек с дедушками, живших вдалеке от внуков, каждая кукла сделана по фотографии реального ребенка. Выпускала их в Мэгуро фирма под названием «Близняшки», и они вскоре приобрели немалую коллекционную ценность, ибо каждый экземпляр был уникальным.
– Не нужны мне они, – говорит Фонтейн.
– Слушай, ты, – наседает Кларисса, отключив ямайский говор. – Возьмешь ты их, никуда не денешься. Ты их берешь, ты их толкаешь, получаешь за них хорошие деньги и отдаешь мне. Потому что иначе хрен я останусь в этой дыре,
