— За паспортом.
— Да зачем он ему, черт его дери?
— В гостиницу не пускают без паспорта.
Пока мы ждали Забора, я таскал за собою по «Космосу», как по музею, девиц, и, кажется, один с четырьмя выглядел неплохо. Потом мне это надоело, и я решил всех четырех куда-нибудь сбагрить. Мне показалось, что валютный бар, в случае отсутствия валюты, вполне можно использовать, как зал ожидания. Я отвел туда девиц, прикидывая, успеют ли их забрать до приезда Забора.
Не успели. А жаль. Ну, ничего, в другой раз заберут, — нечего шляться по режимным гостиницам.
Приехал Забор, злой, как собака. Я представляю, в день рождения смотаться из «Космоса» на тачке в Медведково и обратно, взять чертов паспорт и, приехав, увидеть, что он ему нужен, как зайцу профсоюз. Сам виноват, не будет пороть горячку, надо было нас дожидаться, Если я сказал, что приду, значит, приду. Мы с Катькой сунули ему трехтомник Шишкова "Емельян Пугачев", и он успокоился.
Катька была ужасно красивая, на нее заглядывались все мужики. Ну вот, каждый обязательно должен вперить свой похотливый взгляд. Скоты! Я попробовал ее подколоть несколько раз, но она вся ушла в себя, и мои колкости облетали ее, как огненные флюиды.
Слава шведам, если только это они придумали шведский стол! Завтрак стоит 1 р. 2б коп., обед — 4,50, ужин — 3,90.
Гости накинулись на еду, как какие-нибудь троглодиты. Какая уж тут к чертям воспитанность! Плевать, уплачено.
— Забор, — начал я, подняв фужер с шампанским, — ты заметил, что та система ценностей, которую мы себе создали за последние годы, стала давать сбои. В ней явно что-то разладилось. Методы, которые мы применяем для осуществления задуманного, уже не проходят. Мы перестали видеть дальше собственного носа. Наш консерватизм погубил нас, мы безнадежно отстали.
Я уже забыл об имениннике, когда в пылу демагогии стал использовать праздничный стол в ресторане «Калинка» как трибуну для выражения своих политических взглядов.
Я уже забыл об имениннике, когда в пылу демагогии стал использовать праздничный стол в ресторане «Калинка» как трибуну для выражения своих политических взглядов.
— …но мы выкрутимся. Я верю, Забор, в нашу рациональность и наш прагматизм. Я желаю тебе побыстрее преодолеть тот замкнутый круг, в котором мы волею судеб все оказались.
Эта оптимистическая концовка напомнила мне приход долгожданного подкрепления в финальной сцене спектакля, когда все участники драмы уже перебиты.
К этому времени приглашенные выпили принесенную, естественно, с собой, водку и купленное (ладно уж) в баре шампанское. Стали просить еще.
Шкатулка, съев штук пять желе, начала доказывать Забору, что звери в цирке — звери, а не переодетые в шкуру люди. В возникшем споре большинство присутствующих, наплевав на юбиляра, приняло сторону Кати. Решив реабилитироваться, Забор притащил на стол вазу с кукурузными хлопьями человек на сорок. Слово взяла Юля большеглазая подружка Заборовской жены. Я отметил, что у нее чувственный рот и положил на нее глаз. Юля стала рассказывать, как один ее знакомый приглашал домой девочек, обещая показать им говорящего то ли попугая, то ли крокодила — я уже точно не помню. Помню, мне показалось, что про крокодила в ванной я уже где-то слышал.
Когда гости обожрались до такой степени, что стали стряхивать пепел в чужие тарелки, я понял, что надо вставать. Не знаю, выполнила ли в этот день план «Калинка», но мы сделали все возможное, чтобы нет. Что-то сегодня должно было произойти.
Я взял Забора и пошел с ним в «Орбиту» заказывать коктейли. В бар мы прошли уже порядочно окосевшие, сели в самом центре, и к нам, как тьфу ты, черт, чуть не написал "как мухи на говно", — стали слетаться иностранцы.
Ну, не к нам, а к нашим бабам, но это неважно. "Два мужика с четырьмя бабами — куда им столько?" — наверно, решили гости Союза.
Слева и справа подсели какие-то то ли арабы, то ли французы и стали угощать шампанским. С этого момента я уже плохо соображал, потому что стал с ними говорить по-английски. Музыка гремела на весь бар, и я постукивал ногой в такт челентановской «Сюзанне». То ли французы, то ли арабы не знали ни слова по-русски, но были коммуникабельны, как народовольцы.
— Девочки хотят Champaign, — говорю.
— И айсу побольше, — добавила Катя.
Я выпил коктейль и налил шампанское. Один франко-араб уже усадил Лену на колени, обещая что-то привезти ей из Марселя. По-моему, он был летчик. Или говорил, что летчик. Второй арабофранцуз почему-то по-русски спросил у Юли во время танца, коренная ли она москвичка. Потом он подсел ко мне и долил еще шампанского.
Он был настоящий друг, этот франкофон, и по-русски говорил, как бог, но глаза у него все равно были хитрые. Я уже не удивился бы, если сам заговорил по-арабски.
— А ты был в "Буревестнике"? — спросил меня хитрый араб.
— Да, да! Был я в "Буревестнике"! — воскликнул я, вспомнив всех знакомых арабов, латинов и негров вместе взятых. — Я сто раз был в «Буревестнике»!
— А может ты знал Саида?
— Саида? Конечно знал! Он был моим молочным братом.
— А что с ним сейчас?
— Убили, убили Саида. Под Саброй и Шатилой убили.
— Не может быть?
— Может! Подожди, я расскажу тебе про Саида. Дай мне потанцевать с любимой девушкой!
Я уже не боялся танцевать с Катей, хотя она занималась хореографией всю жизнь, а я имел такое же отношение к танцам, как зять египетского фараона к Бородинской битве. Я танцевал с ней первый раз в жизни. Это был наш первый танец, и я чуть не рехнулся от счастья. Я готов был облобызать весь свет и даже больше. Ансамбль пел Yesterday лучше, чем Beatles! Я был так счастлив, как никогда в жизни. О, Боже! Я хотел, чтобы танец никогда не кончался. Я поцеловал Катю в ухо.
— Катя, Катя! Я люблю тебя! Шкатулка улыбалась, чуть опустив краешки губ. Я уже был совершенно пьян.
Вместо хитрого араба появился другой — интеллигентный, в очках — аспирант. Он сразу заверил меня в своей преданности до гробовой доски:
— Друг моего друга — мой друг! — провозгласил подвыпивший аспирант. А это кто — твоя подруга?
— Чужая, — говорю.
— Разве она не хочет на тебе жениться?
— Не хочет, получше ищет.
— Если она не будет на тебе жениться, я ее убью!
— Спасибо!
— Не за что. Это для меня сплошной пустяк! — араб прекрасно говорил по-русски. — Кстати, если ты учился в МХТИ, ты обязательно должен был знать Хамида.
Я допил шампанское и услышал над ухом голос Пугачевой: "Знаю, милый, знаю, что с тобой!" Я вскочил, как ужаленный. Но не тут-то было. Катя уже кружилась со стройным, одетым во все черное французом. Я обалдел!
Слева лепетал араб о Махмудах, Саидах и Рашидах. Все поплыло. Я проклинал Паулса и Резника, которые пишут такие длинные песни. "Сколько раз спасала я тебя!" Никогда в жизни я еще не испытывал такой ревности. В тот момент я ненавидел всю Францию во главе с Франсуа Миттераном. Я не мог встать, потому что все вертелось перед глазами в какой-то дикой пляске: Юля, на которую я положил глаз, Лена, падкая на иностранцев, Катя с молодым, стройным западноевропейцем, Забор, раскручивающий гостей Страны Советов, его жена в виде омута с чертями, проститутки, комитетчики, конторщики, разносчики, фарцовщики, валютчики, поручики.
— Знаю! — заорал я интеллигентному арабу прямо в очки. Знаю я Хамида, Халеда, Мустафу, и Ибрагима я тоже знаю! Знаю я полковника Каддафи, а с Гамалем Абделем Насером я вместе посещал кружок по вышиванию. Я знал всех арабов, учащихся в совке за последние пятьдесят лет! Идиот! Ты видишь, у меня бабу увели!
— Не расстраивайся, дорогой! Ты же должен знать, если она не будет твоя жена, я ее прирежу.
На этот раз его речь показалась мне не лишенной смысла.
— Режь.
Европеец доводит Шкатулку до кресла — галантный, скотина.
— Француз? — спрашиваю.
— Итальянец!
Ну точно, итальянец. Типичный террорист из "Красных бригад". Мало того, что они, подонки, пристрелили Альдо Моро, так еще этот скот танцует с моей девушкой! Оказывается, он уже битый час за нами наблюдает, и зовут его, подлеца, Ренато. Я счел уместным заметить Кате, что если она с ним еще раз потанцует, я им обоим отверну головы. Тогда террорист принес еще шампанского, и мы приняли его в нашу дружную русско-французско-арабо-еврейскую семью. В конце концов мы напились до такой степени, что вопрос о том, когда нас заберут, стал всего лишь вопросом времени. Лена взасос целовалась с арабским летчиком компании «Эйр-Франс», хитрый алжирец все еще выяснял у Юли ее место рождения, а Катя орала на весь бар:
— Не суй мне «Яву»! Давай «Данхилл»!
Нас было уже человек пятьдесят, и все были в пополаме, орали, смеялись и плевали кто куда.
— Как Ваше имя, девушка?
— Юлия.
Юлия — это Джулия. Джулия — почти что Джульетта. Где Джульетта, там Ромео.
